М & М: комментарий к комментарию
С большим любопытством прочитал статью (или это целая книжка?) протодиакона Андрея Кураева ”Мастер и Маргарита: За Христа или против?”.
Автор очень неравнодушен к этому роману. Не зря он изучил его вдоль и поперёк во многих измерениях. Ведь черновики реально добавляют новое измерение - по ним можно проследить развитие замысла во времени. При этом у автора статьи сильная двойственность отношения к роману, которую ему очень хотелось для себя разрешить. С одной стороны, книжку он прочитал в юном возрасте, когда ещё не был православным священником, и был ею впечатлён, влюблён настолько, что цитировал целые страницы на память. С другой стороны, став священником, он уже не может так просто прощать Булгакову заигрывание с нечистой силой и вольности в интерпретации образа Христа. Читая статью, остро ощущаешь внутреннюю борьбу автора с самим собой. Прочитав её, я так толком и не понял, возможно ли православному человеку любить роман, и если да, то за что. Положительных героев в нём нет, внутренний роман - сплошное кощунство. Кураев призывает проявить широту взглядов и не отвергать. Это понятно. Но за что любить? Между тем, он, уйдя в Православие, явно не перестал его любить. Иначе не исследовал бы так скрупулёзно.
Перед уровнем эрудиции автора статьи невольно робеешь - могу ли я, имея только свои личные поверхностные впечатления, спорить с таким знатоком? Но всё-таки, поскольку моё мировоззрение сильно отличается от кураевского, я не могу полностью с ним согласиться. Я атеист, об атеистах Кураев отзывается очень нелестно, поэтому отмалчиваться не буду. Придётся вступить в спор с признанным авторитетом. Увы мне.
О чём Булгаков написал свой роман? В статье Кураева очень много сказано о знаках, символах, об аллюзиях и о подтекстах, что написано почему и с каким значением. Но что-то мне не запомнилось, сказал ли он где-то о главной идее, о главном импульсе, побудившем Булгакова написать книгу.
Разве что это: “На философском языке сюжет «Мастера и Маргариты» изложил Н. А. Бердяев. По его мысли именно из неизмеримого могущества зла в мире следует бытие Бога. Ведь если зла так много, и тем не менее встречаются редкие островки света - значит, есть что-то, не позволяющее тайфуну зла переломить тростники добра. Есть какая-то более могущественная сила, которая не позволяет океанскому прибою размыть прибрежные пески. У сил добра, столь редких в мире сем, есть тайный стратегический резерв - в мире Ином. Небесконечность могущества зла есть доказательство бытия Бога…”
То есть, лобовое противостояния Света и Тьмы. Свет отступает под натиском Тьмы, сдаёт позиции её подавляющей силе, и только с Божьей помощью получает шанс выстоять. Что доказывает бытие Божие. Как-то слишком отвлечённо и туго натягивается на сюжет. Кстати, метафора прибоя и песка очень слабая. Прибрежные пески существуют потому, что океан их намывает. Если бы он их размывал, они бы долго не продержались.
Да, противостояние добра и зла в романе налицо. Может, автором заложена теософская идея о том, что добро и зло обязаны идти в тесной связке, что одно без другого не существует? А, стало быть, если хочешь иметь добро, то обязан мириться с существованием зла? И поэтому роль сатаны так важна и даже необходима. Для меня сам первичный посыл тут совсем не очевиден. Не вижу никакой необходимости в некоем “законе сохранения”, согласно которому добро обязано уравновешиваться определённым количеством зла. Вообще, по моему оптимистичному мнению, добра в мире гораздо больше, чем зла. И добро это совсем не божественного, а вполне человеческого происхождения. Тут я с Бердяевым категорически не согласен. Мир, в котором перевешивает зло, очень быстро взрывается, тогда как добро склеивает его, удерживает вместе. Вот, скажем, за год самолётами перевозится огромное количество людей. Лень искать статистику, например, миллиард. Как часто среди них попадаются террористы? Ну, скажем, один в десять лет, ну пусть в год. Всё равно в миллиард раз меньше. Ради этой одной миллиардной мы все терпим в аэропортах неудобства досмотра. А что, если бы террористов было один не на миллиард, а на миллион? То есть тысяча в год? Это же была бы катастрофа. Ни одного самолёта нельзя было бы поднять в воздух. Неужели именно Бог удерживает миллиарды пассажиров от соблазна взорвать самолёт?
Впрочем, взгляды Кураева в этом отношении практически совпадают с моими: “Смысл добра - не в вечной «борьбе», а в созидании, восхождении. Поэтому ему и не нужны вечные враги. Добру есть что делать без постоянной оглядки на зло.”
Как представляется мне, Булгаков пишет о горестной судьбе писателя в большевистской России. Писатель способен творить, только давая волю своему воображению, только тогда, когда пишет без оглядки на цензуру. Между тем жёсткая, наглая и уродливая в своей идейности революционная цензура с её варварским атеизмом на знамени корёжит писателя, насилует его психику, ломает его карьеру. В отчаянном протестном порыве он пишет роман о таком же как он сам писателе, дерзнувшем честно и по-доброму написать на тему, которая безжалостно растаптывается ордой советских писак. Он насылает на погрязший в святотатстве город шайку нечисти, которая оказывается даже выше и благородней тех мелких гадливых бесенят, которые теперь заправляют в стране. С помощью потусторонних сил он хотя бы на страницах своей книги мстит тем, кто в жизни требует от него писать, выворачивая наизнанку свои идеалы, кто его гнобит за недостаточное послушание, за нежелание ходить строем.
Кураев цитирует из дневника Булгакова 1925 года: “был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне… Соль в идее: Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Нетрудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены.” Спасибо за цитату. Может, именно здесь надо искать истоки замысла внутреннего романа - реабилитировать Иисуса, защитить от той горы несправедливых обвинений, которую громоздили на глазах у Булгакова, нарисовать его честно, по-человечески. Простым, понятным, доступным языком. Иешуа покорен судьбе, но внутренне он цельный и несгибаемый в своём стремлении проповедью доброты изменить мир к лучшему. Он спокойно и уверенно смотрит в вечность. Смотрит поверх голов римских и иудейских палачей, поверх вакханалии нечисти большевистской России.
Для Кураева, как для христианина, самый больной вопрос - как относиться к этому внутреннему роману, действие которого происходит в самой чувствительной для христиан точке-фокусе пространства и времени? Чтобы отмести возможные толки и подозрения он сходу спешит запостулировать: “Сразу скажу: так называемые «пилатовы главы» «Мастера и Маргариты» кощунственны.” И потом ещё не раз повторяет это на разные лады.
“«Пилатовы главы», взятые сами по себе - кощунственны и атеистичны. Они написаны без любви и даже без сочувствия к Иешуа. Мастер говорит Ивану: «Я написал роман как раз про этого самого Га-Ноцри и Пилата». Довольно-таки пренебрежительное упоминание…"
Протодиакон вынужден безоговорочно признать описание Христа кощунственным. Встав на эту колею, он прёт по ней неумолимо как танк, вколачивая бедного Иешуа своим красноречием по самую шляпку. Путём довольно сложных умозаключений он выводит, что вся эта история - порождение дьявола, а, стало быть, изображённый в ней Иешуа - дьявольский гомункул.
“...зачем он выставил Христа в нелепом виде? Чью ненависть ко Христу он ословесил?”
“Значит, тот, кто влюбляется в воландовского Иешуа, влюбляется в сатанинский артефакт, в морок. Любить Иешуа - это безвкусие. Это не «духовность», а атеизм и сатанизм.”
Я не склонен так страшно сгущать краски. Булгаков пишет художественное произведение, он создаёт глубокие, многогранные образы. Детали, в том числе бытовые, образа Иешуа делают повествование живым, вдыхают в него реальность, что будит у читателя ответные эмоции, глубже цепляет его душу. Но верующий человек всякую лишнюю, не одобренную каноном деталь воспринимает как десакрализацию, как кощунство. Если бы Булгаков написал только то, что разрешает Церковь, то у него получилось бы очередное житие святого - плоское, безликое, неправдоподобное. Их уже много есть. В Византийской империи за её тысячелетнюю историю, всю прожитую под бдительным надзором Православной Церкви, это был один из самых популярных жанров. Но что-то вклад империи в мировую литературу не особо ощутим. А вот религиозному человеку Кураеву житийный лакированный, выхолощенный образ был бы явно комфортнее. В более живом булгаковском он, напротив, видит “какого-то карикатурно-картонного, одномерного персонажа”. Лично я с такой характеристикой не согласен абсолютно, до полной противоположности. Я вижу в ней аберрацию, вызванную именно религиозностью уважаемого протодиакона.
Кураева бесит принижение образа Христа: “«Шмыгающий носом» Иешуа - карикатура на атеистический (толстовский) образ Христа.”
Всё это от навязанного церковными канонами сияющего образа Вседержителя, восседающего на Небесном Троне. Но был и тернистый путь в пыли через пытки власти и проклятия толпы. Об этом сказано в Евангелиях. Булгаков лишь добавляет детали для большей выпуклости образа, для взгляда под свежим, неизбитым ракурсом. Но протодиакон видит тут выход за красную линию, нарушение всевозможных табу.
С одной стороны, он, вроде бы и сам понимает, что такой образ Христа допустим и вполне соответствует духу Евангелия:
“Булгаковский роман - это провокация. Но и сам Христос провокативен. Христос - это Бог, который прячется на земле. Его цель была взойти на Крест. Но искупительная жертва не состоялась бы, если бы фаворская слава Христа была бы очевидна всеми и всегда. И потому Он прячет Свое Божество под «завесой плоти»”
“В определенном смысле, Христос был именно таким, как булгаковский Иешуа га Ноцри из «Мастера и Маргариты». Таким был «имидж» Христа, таким Он казался толпе. И с этой точки зрения роман Булгакова гениален: он показывает видимую, внешнюю сторону великого события - пришествия Христа-Спасителя на Землю, обнажает скандальность Евангелия, потому что действительно, нужно иметь удивительный дар Благодати, совершить истинный подвиг Веры, чтобы в этом запыленном Страннике без диплома о высшем раввинском образовании опознать Творца Вселенной.”
Но потом Кураев спохватывается и в испуге восклицает: “Чур меня!”
”Мы привыкли к представлению об Иисусе-Царе, Иисусе-Боге, с детства слышим молитвы: «Господи, помилуй», «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». А такие произведения, как картины Ге, или, в меньшей степени, Поленова, или тот же «Мастер и Маргарита» помогают нам понять всю невероятность и парадоксальность апостольской веры, почувствовать ее болевой ожог, позволяют нам вернуться в точку выбора… Но Булгаков обнажает всю глубину этого выбора: глаза здравого смысла и научного атеизма он вставил в глазные впадины Воланда. Тот, кто поверит бытовой очевидности, окажется все же союзником сатаны…”
Эк его корёжит. Прямо “простить нельзя помиловать”. Типа, вроде всё правильно, но всё-таки дьявольский соблазн. Что же такого кошмарно дьявольского в образе Иешуа?
“Главный и даже единственный тезис проповеди Иешуа - «все люди добрые» - откровенно и умно высмеивается в «большом» романе. Стукачи и хапуги проходят вполне впечатляющей массой. Со всей своей симпатией Булгаков живописует погромы, которые воландовские присные устроили в мещанско-советской Москве. У такого Иисуса Булгаков не зовет учиться своего читателя.”
То есть как? Булгаковский Иешуа вполне подтверждает христианский тезис о том, что “Бог есть любовь”. Он нёс проповедь любви к ближнему и искупил первородный грех. Людям было предложено жить без греха. При чём тут “высмеивается”? Вся последующая двухтысячелетняя история полна крови и непотребства. В этом смысле можно сказать, что всё человечество “посмеялось” над проповедью Христа.
Но нет, нет у Булгакова симпатии к погромам. Есть горькая ирония. Да, мир большевистской Москвы неприветлив. Многократно битый Мастер вкладывает свою надежду на лучшее в уста героя своего романа. Он пытается спрятаться в романе от жестокой действительности. Точнее не в романе, а в работе над ним. Поэтому, закончив, он говорит: “Я ненавижу свой роман.” Это изменившая ему соломинка, за которую он в отчаянии хватался.
Кураев этого не видит. Он подходит со своими идеологическими мерками к Иешуа. Иешуа проваливает экзамен на “партийность (то бишь, церковность) искусства” и Кураев не может ему это простить.
“Понятно, почему сатана заинтересован в этом анти-евангелии. Это не только расправа с его врагом (Христом церковной веры и молитвы), но и косвенное возвеличивание сатаны. Нет, сам Воланд никак не упоминается в романе Мастера. Но через это умолчание и достигается нужный Воланду эффект: это всё люди, я тут не при чем, я просто очевидец, летал себе мимо, примус починял… Так вслед за Понтием Пилатом и Иудой следующим амнистированным распинателем становится сатана.”
Очень путаное и притянутое за уши объяснение. “Косвенное возвеличивание через умолчание” - это как? То есть, у меня есть тезис, в который мне очень хочется верить, но подтверждения ему я не нахожу. Тогда давайте отсутствие подтверждения считать за таковое. Наверное, надо быть очень православным, чтобы это понять.
После творческого горения, которое испытывал Мастер во время работы над романом, он сталкивается с враждебным неприятием плодов своего труда и впадает в горькое разочарование. Кураев не слышит этого разочарования: “Об Иешуа Мастеру говорить неинтересно: «Скажите мне, а что было дальше с Иешуа и Пилатом, - попросил Иван, - умоляю, я хочу знать. - Ах нет, нет, - болезненно дернувшись, ответил гость, - я вспомнить не могу без дрожи мой роман. А ваш знакомый с Патриарших прудов сделал бы это лучше меня»…””
“Я возненавидел этот роман, и я боюсь. Я болен. Мне страшно”
Почему он так говорит? У него был душевный подъём во время работы. Не терпелось высказаться. Часто в таких случаях у человека завышенные ожидания по отношению к тому, что случится после. Он ждёт, что роман все бросятся читать, начнут о нём говорить, звать автора на разные разговоры. Но вот, всё написано, произведение оторвалось от автора и начало самостоятельную жизнь. А в мире ничего не переменилось. Такое же зябкое серое небо, да ещё злобные критики шипят змеино.
“меня сломали, мне скучно, и я хочу в подвал” - это звучит как исповедь пациента советской карательной медицины.
Кураев приходит к выводу, что Булгаков не сочувствует своему герою: “А Мастер еще не очень-то по сердцу и Булгакову: «Вы - писатель? - спросил с великим интересом Иван. - Я - мастер, - ответил гость и стал горделив, и вынул из кармана засаленную шелковую черную шапочку, надел ее, а также надел и очки, и показался Ивану и в профиль, и в фас, чтобы доказать, что он действительно мастер»
Согласитесь - странный способ доказывать свою литературную талантливость…”
Не соглашусь. Доказывать свою талантливость, не сваливаясь в самохвальство, рисование, пафосное цитирование себя любимого, очень сложно. Да и нужно ли это уставшему, разочарованному в жизни Мастеру? Логичнее спрятаться за ширму горькой самоиронии. Что он и делает.
Булгаков в первую очередь озабочен собственными переживаниями, терзающими его душу. Кураев это признаёт:
“А в письме В. Вересаеву от 27 июля 1931 г. Булгаков прямо пишет об обратном вторжении созданных им персонажей в его жизнь: «…один человек с очень известной литературной фам,илией и большими связями… сказал мне тоном полу-уверенности:
- У Вас есть враг…
Я не мальчик и понимаю слово - „враг»… Я стал напрягать память. Есть десятки людей - в Москве, которые со скрежетом зубовным произносят мою фамилию. Но все это в мире литературном или околотеатральном, все это слабое, все это дышит на ладан. Где-нибудь в источнике подлинной силы как и чем я мог нажить врага?
И вдруг меня осенило! Я вспомнил фамилии! Это - А. Турбин, Кальсонер, Рокк и Хлудов (из «Бега»). Вот они, мои враги! Недаром во время бессонниц приходят они ко мне к говорят со мной: „Ты нас породил, а мы тебе все пути преградим. Лежи, фантаст, с загражденными устами». Тогда выходит, что мой главный враг - я сам»”
Оживание, выход из-под контроля литературных героев - его собственная психологическая проблема. Может, если бы Булгакова охотно печатали, если бы его герои отправлялись в свободное плавание, давали бы автору повод для гордости, самоудовлетворения, они бы тогда отпускали его. А так, оставшись неприкаянными, непризнанными, гонимыми, герои жмутся к нему в кошмарах. Их неудобоваримость, неустроенность в литературном мире угрожала дальнейшей карьере автора. “Мастер и Маргарита” - роман не про религию и оккультизм, а о судьбе писателя, о его взаимоотношении с его произведениями, о трудной судьбе его творений во враждебном мире, о взлёте и крушении надежд. О нестыковке богатого мира его воображения, фантазий, где он велик, свободен и счастлив, с убогим миром человеческих дрязг, нужды и злобы. Поэтому он делает книгу одним из главных героев романа.
“Есть ли положительные персонажи в романе?” - задаётся вопросом Кураев и в качестве единственно положительного выбирает Никанора Босого. Почему? По самому близкому и родному для протодиакона критерию - Никанор Иванович крестится, божится и делает прочие, похвальные с точки зрения Церкви вещи. Всё. За это ему даже прощается мздоимство.
Кураев говорит: “Булгаков с ясным и дневным сознанием ввел в свой роман ночных персонажей - а слишком многим читателям стало мерещиться, будто Булгаков и сам из числа «спиритов и визионеров»”. Мне так не кажется, но самому Кураеву, похоже, да.
Сталкиваясь с нечистой силой, герои романа инстинктивно делают то, что подсказывает народная традиция и суеверия - используют христианские символы в качестве амулетов-оберегов. Довольно языческий подход. Но Кураев видит в этом столь милое его сердцу “обращение в христианство” (временное в случае с Бездомным!).
Особенно раздражает Кураева Маргарита: “Плюнуть на свой грех и забыть, а совесть затопить в шампанском - вот уровень нравственного мышления той ведьмы, в которой некоторые литературоведы видят чуть ли не воплощение «русской души»”
Маргарита говорит: “Я попросила вас за Фриду только потому, что имела неосторожность подать ей твердую надежду. Она ждет, мессир, она верит в мою мощь. И если она останется обманутой, я попаду в ужасное положение. Я не буду иметь покоя всю жизнь.”
Кураев комментирует это так: “Как видим, свой внутренний комфорт Маргарита ценит выше встречи с Мастером.” Но нет, это не “внутренний комфорт”. Это честность, ответственность за свои слова. Эдак согласие с собственной совестью можно пренебрежительно назвать “внутренним комфортом”. Ну да, жить по совести - психологически комфортно. Кроме того, тут есть и другой план, незамечаемый Кураевым. Маргарите очень нужно просить за Мастера, она к этому долго шла, но в самый последний момент её гордость мешает ей сделать личную просьбу, и она просит за другого. Сложные, многоплановые переживания, внутренняя борьба. Человек поступает так, как велит ему совесть, его принципы, а господин Кураев, имея против этого человека предубеждение, морщится: “Это для внутреннего комфорта”.
Порыв сострадания осуждённому преступнику - совсем не оправдание преступления. Есть женщины, которые жалеют, пишут и ждут злодеев из колоний. Я плохо понимаю такие порывы, но они есть, и глупо приравнивать этих сердобольных женщин к тем преступникам, которых они жалеют.
“Именно по стилистическим нюансам, которые всецело во власти самого автора, становится понятно, что отношение Булгакова к этим персонажам далеко не возвышенное. То у него Иешуа «шмыгнет носом», то Маргарита «улыбнется, оскалив зубы». Вы можете себе представить, чтобы у Льва Толстого Наташа Ростова «оскалила зубы»?”
Наташа Ростова, возможно, не способна “оскалить зубы”, а Анна Каренина в какой-нибудь из её отчаянно истеричных сцен с Вронским, наверное, да. Маргарита - совсем другой персонаж, чем Наташа Ростова, абсолютно не пасторальный. Но это не значит, что Булгаков её не любит, не сочувствует ей. Его отношение к ней не “возвышенное” - в церковном смысле. В том смысле, что нет благоговения перед абсолютной чистотой и непорочностью. Для такого благоговения-поклонения требуется безупречность до святости. Этого нет в Маргарите, но этого и не нужно Булгакову - он любит её за азарт, за преданность, за безбашенность с которой она бросается в борьбу, в опасные игры с нечистью и эту преданность доказывает.
“Маргарита - не Муза Мастера. Она не вдохновляет его, а лишь слушает написанный роман. В жизни Мастера она появляется, когда роман уже почти закончен.” - звучит упрёком, но на самом деле этот факт нейтрален по отношению к Маргарите. Не её вина, что она появилась позже. Да, она не муза, но она - поддержка больному поверженному человеку, истощённому нервно, скатывающемуся в безумие. И отношение Мастера к ней не идеальное, какое могло быть у романтического юноши.
“Маргарита подталкивает его к самоубийственному поступку - отдать рукопись в советские издательства... Это или сознательная провокация или потрясающее безмыслие.”.
Ай-ай-ай, нехорошая Маргарита подбивает Мастера на плохое. Почему она это делает? Да вот же сам Кураев нам и отвечает: “Пока писатель наедине со своим вдохновением - он просто искренен. И тогда каждый пишет как он дышит… Но вот наступает пора, когда надо наступать на горло своей песне ради того, чтобы хоть что-то прохрипеть.
Булгаков писал свой последний роман в годы жесточайшей цензуры и уже имея огромный опыт продирания через нее. Он хотел видеть свой роман опубликованным.”
Других издательств не было. В этом была единственная надежда донести роман до читателей. Писатели, включая Булгакова, несли свои произведения, даже идеологически сомнительные, в издательства, надеясь всё-таки напечатать, их там заворачивали, но, бывало, и печатали.
Кураев же сам пишет, как Булгаков хотел напечатать роман. Мучился от того, что его придётся отдать в лапы советских цензоров: “Ради этого он переделывал роман, не только улучшая его, но и страха ради цензорского. В литературной сводке ОГПУ от 28 февраля 1929 говорится: «…Булгаков написал роман, который читал в некотором обществе, там ему говорили, что в таком виде не пропустят, так как он крайне резок с выпадами, тогда он его переделал и думает опубликовать, а в первоначальной редакции пустить в качестве рукописи в общество, и это одновременно с опубликованием в урезанном цензурой виде». В дневнике Е. С. Булгаковой (осень 1937 года): «Мучительные поиски выхода… откорректировать ли роман и представить?.. Миша правит роман»”
Кураев не верит в искренность любви Мастера и Маргариты. Выставляет к ней претензию за претензией. Но мне кажется, Булгаков рисует именно такую женщину, какую только и стоит любить. Да, Маргарита не “кисейная” барышня, не “тургеневская” девушка. Она много перетерпела несправедливостей и зла. Её охватывает азартное и страшное чувство мести. Она бунтует, она вступает в борьбу за Мастера, за свою любовь. Да, она мучается, она бьётся, делает ошибки, она живая. Но Кураеву хочется видеть икону.
“И еще до встречи с Воландом Маргарита потеряла свою душу. Она кокетничает, когда говорит, «заложила бы душу» - ибо, похоже, она вообще не верит в существование души.”
Скорее она не верит в возможность торговли душой. Маргариту можно обвинить в легкомысленности, в страстности, в импульсивности, но не в злонамеренности. В ней нет коварства, лживости.
“Странно, но даже встреча с сатаной и его призраками не убеждает Маргариту в бессмертии души.”
Несомненно, господин Кураев, попав в подобную ситуацию, воскликнул бы: “О да! Я всегда знал! Вот оно, неоспоримое доказательство существования потусторонних сил, а стало быть и Бога, и всего что это за собой влечёт! О чём писали в своих трудах поколения философов и богословов. А главное того, на что я так страстно надеялся - вечной жизни для души!” Для Маргариты, я думаю, всё немного не так. Она поняла, что оказалась в страшной сказке, пытается в ней уцелеть и решить самые больные свои проблемы.
Почему Мастер “не достоин света”? Кураев списывает это на то, что он подчиняется Воланду, под его диктовку пишет “чёрное евангелие”.
“Булгаков построил книгу так, что советский читатель в «пилатовых главах» узнавал азы атеистической пропаганды. Но автором этой узнаемой картины оказывался… сатана. Это и есть «доведение до абсурда», reductio ad absurdum. Булгаков со всей возможной художественной очевидностью показал реальность сатаны. И оказалось, что взгляд сатаны на Христа вполне совпадает со взглядом на него атеистической государственной пропаганды. Так как же тогда назвать эту пропаганду? Научной или…? Оказывается, в интересах сатаны видеть во Христе идеалиста-неудачника. А, значит, чисто-«научного» атеизма нет. Атеизм - это просто хорошо замаскированный (или забывший о своем истоке) сатанизм.”
Я бы не вдавался в такую чёрнокнижную конспирологию. Мастер хочет отвлечься от унылой советской действительности и написать роман на ту тему, которая волнует его. Булгаков, мне кажется, проецирует на него свою горестную судьбу. Несмотря на талант, он вынужден прозябать в большевистской России. Вместо заслуженной славы он терпит нападки за недостаточно восторженное воспевание власти и её “свершений”. В сложившейся удушающей обстановке он не видит для себя пути достойной самореализации и просит хотя бы покоя. И почему взгляд сатаны на Христа совпадает со взглядом атеистической пропаганды? Большевистские безбожники беспощадно высмеивали Христа, глумились над ним. В романе Мастера (по мнению Кураева он отражает взгляд сатаны) ничего этого нет.
“Но ведь Мастер перешел в мир иной, и перешел навеки. И вот оказывается, что ничего нового, иного его не ждет. Вишни будут цвести всегда, а плодов не будут давать никогда… Творческая личность обрекается на бесконечное повторение пусть и прекрасных, но земных и уже бывших моментов.”
Мастер воссоединяется с Маргаритой и обретает желанное успокоение. Чем не хэппи-енд? То, что оно в загробной жизни, это для религиозных людей не должно быть проблемой. Маленький Принц у Экзюпери тоже красиво уходит. В фантазийных книжках, если не высовывать нос из их мистической парадигмы, подобная смерть не является по сути смертью, а неким лишённым трагедии перемещением душ между мирами. Там где-то и Понтий Пилат всё ходит в раздумьях.
А что вообще ожидается в загробном мире? Хоть бы и в раю? Там будет весело, нескучно, вечно меняться? Кто знает? Чьи свидетельства? Сонмы ангелов (и, наверное, спасшихся душ) беспрерывно славят Господа, в восторженном экстазе забывая себя и течение времени - что-то вроде этого. А вечно цветущих и не дающих плодов декоративных вишен полно и на этом свете. У меня за окном как раз сейчас цветёт такая.
“Наказание тупиком. Пусть вишни, пусть Маргарита. Но нет Христа. Нет вертикали.” - для христианина главное - наличие Христа. С ним можно перевековать любую скуку. Он единственный, с кем не соскучишься.
“А вот сожжение Мастером порученного ему труда в глазах Воланда есть дезертирство. Мастер испугался первого сопротивления твердолобых атеистов и отступил, не решился разбросать по свету осколки кривого зеркала, а тем самым ослабил общую стратегию антихристианского наступления“
Очень сильно додумано. Роман о Понтии Пилате и Иешуа не содержит коварного злонамерения, в нём не заложено бомбы, которая мерещится Кураеву. Простым языком написано о страданиях слабого телесно, но обладающего несгибаемым духом человека, стойко несущего свою иррациональную веру в доброту, в то, что она имманентно присуща абсолютно каждому человеку. Ничего дьявольского в Иешуа нет. Кураева коробит то, что у этого человека слишком человеческие, не божественные черты. В этом он видит богохульство. Но как раз с точки христианской традиции тут всё правда. Бог послал своего Сына пострадать. Чем глубже, плотнее вживётся Сын Божий в человечий облик, тем полнее, правдивее будут его страдания. Он приходит не в ослепительной царской славе, а в образе нищего бродячего проповедника в запылённых сандалиях. Он унижен перед земной властью, и это часть Замысла.
От Булгакова требовали участия в вакханалии вульгарного большевистского безбожия. Он этому вполне естественно противился. То, что он крестился или поминал Бога, мало говорит о его религиозности. До революции это была норма жизни светских людей и вполне уживалось с недостатком веры и даже с неверием. А приводить в качестве доказательства религиозности Булгакова реплики героев его произведений - это вообще ни о чём.
“Так описать покаянное рыдание мог только человек, которому оно знакомо по личному опыту…”
Слишком правдоподобно звучит, значит, налицо его личный опыт? Ну так у талантливого писателя всё правдоподобно звучит, даже описание Иудеи двухтысячелетней давности и бал сатаны. Типичный для гуманитария пример “доказательства через эмоцию”, она же так называемый “здравый смысл”.
“Так что Булгаков, пожалуй, не был повинен в том грехе, который вызывал наибольшее отвращение у Данте: «Я утверждаю, что из всех видов человеческого скотства, самое глупое, самое подлое и самое вредное верить, что после этой жизни не будет другой» (Данте. Пир 2,8) “
Ну, Данте, ну даёт! Вот уж припечатал так припечатал. После таких слов как-то даже стыдно признаться, что я не верю в загробную жизнь. Но всё-таки не верю. Простите, синьор Алигьери. Данте человек старого времени, но господин Кураев должен бы, вроде, понимать, что так заявлять - чересчур агрессивный невежливый полемический приём. Это как сказать: “Только законченные идиоты могут верить в то, что Земля круглая и обращается вокруг Солнца”. Вот и выбирайте - или плоская Земля, или вы законченный идиот.
“самоубийцы слепо и наивно полагают, будто уничтожение тела тождественно уничтожению души и ее боли”. Упс. Меня записали в общую категорию с самоубийцами. Слепыми и наивными. Спасибо.
Кантово доказательство бытия Божия по-немецки педантичное, с попыткой выбора логически безупречных формул. Почти математическое. Но всё-таки не математическое. В отличие от математики, логика философских доказательств практически не бывает без изъянов, поскольку опирается не на аксиомы, а на некий “здравый смысл”. Если продраться сквозь дебри, получается простая вещь. С одной стороны существует детерминистский мир, с другой - свободная воля человека. Поскольку мы не знаем, как это может сочетаться, стало быть существует Бог. При всей заковыристости формулировок, подход древнейший: “Мы не можем объяснить грозу, стало быть, есть Бог, который делает грозу.”
Кураев подытоживает: “Если нет над-космического Бога, то непонятно, как человек может быть свободен в космосе, насквозь и накрепко прошитом причинно-следственными нитями.”
“Если есть что-то непонятное, значит, есть Бог.” Мысль не новая. Может, даже, первая мысль, с которой началась вся долгая история познания человеком мира.
Альтернативный подход - если непонятно, надо, во-первых, постараться понять. Или, учитывая предыдущий опыт человечества, можно понадеяться, что объяснение будет найдено в будущем. Но, конечно, проще всего сказать: “Тут начинается Бог.”
Кураев говорит: “Нельзя разрушать чужую веру - если ты ничего не можешь предложить взамен.” Хорошая мысль, но не совсем к месту. Большевики как раз имели что предложить взамен и даже настаивали, что их вера лучше и верней христианской.
И вообще Кураев почему-то относит в одну категорию атеизм и сатанизм. Хотя сатанизм, очевидно, разновидность религии. И он, несомненно, чужд любым атеистам, даже самым воинствующим. Я бы сгруппировал по-другому. С одной стороны - широкие, толерантные взгляды, с другой - фанатичная упёртость в одной идеологии. И тогда варварский большевистский атеизм оказывается таким же злом, как и сатанизм, православное мракобесие или исламский фундаментализм. Фанатиков всех мастей объединяет то, что они слишком истово во что-то верят. До той степени, что не готовы прислушиваться к мнениям других, пытаться понять их, иногда даже мириться с их существованием. А во что конкретно они верят - второстепенно. С другой стороны, здравомыслящие люди разных идеологий вполне способны дискутировать друг с другом. Для меня, атеиста, православный Кураев гораздо ближе атеистов-большевиков.
Mise à jour 2019/04/29. Прочитал очень разумное объяснение действий Пилата. Будучи язычником, он ко всем богам относился очень серьёзно. На всякий случай верил в силу их всех. В том числе всерьёз боялся прогневить иудейского Бога. Он услышал, что Иисуса называют “Сыном Божиим”, и заподозрил, что тот реально мог быть сыном обычной женщины и Бога, “полубогом” типа Геракла. Ему стало страшно, что, казнив Иисуса, он навлечёт на себя Божий гнев. Он попытался избежать казни, но встретил жёсткое сопротивление Синедриона. Тут автор статьи немного противоречит себе. Он много раз повторил, что Пилат не считался с мнением местных властей и всегда мог навязать свою волю, применив военную силу. Но тут почему-то он не стал этого делать и не решился пойти против местных клерикальных властей. Я думаю, это вполне объяснимо. Политика - дело тонкое. Ситуации бывают разные. Если в одной кровавый диктат работает, то в другой, когда народ на взводе, и, возможно, зреет восстание, можно передавить и сорвать клапан. Видимо тот момент был неподходящий для применения силы. Но поскольку Пилата не столько беспокоила судьба Иисуса, сколько его взаимоотношения с Богом-Отцом, он нашёл себе другой выход - совершить религиозный ритуал “омовения рук”. Таким образом он отвёл от себя ответственность за казнь и дал Синедриону то, что он так настойчиво требовал - избавиться от Иисуса.
Оригинал заметки размещён здесь: https://weiss-edel.dreamwidth.org/156942.html. Можно оставить там комментарий, используя OpenID.
Автор очень неравнодушен к этому роману. Не зря он изучил его вдоль и поперёк во многих измерениях. Ведь черновики реально добавляют новое измерение - по ним можно проследить развитие замысла во времени. При этом у автора статьи сильная двойственность отношения к роману, которую ему очень хотелось для себя разрешить. С одной стороны, книжку он прочитал в юном возрасте, когда ещё не был православным священником, и был ею впечатлён, влюблён настолько, что цитировал целые страницы на память. С другой стороны, став священником, он уже не может так просто прощать Булгакову заигрывание с нечистой силой и вольности в интерпретации образа Христа. Читая статью, остро ощущаешь внутреннюю борьбу автора с самим собой. Прочитав её, я так толком и не понял, возможно ли православному человеку любить роман, и если да, то за что. Положительных героев в нём нет, внутренний роман - сплошное кощунство. Кураев призывает проявить широту взглядов и не отвергать. Это понятно. Но за что любить? Между тем, он, уйдя в Православие, явно не перестал его любить. Иначе не исследовал бы так скрупулёзно.
Перед уровнем эрудиции автора статьи невольно робеешь - могу ли я, имея только свои личные поверхностные впечатления, спорить с таким знатоком? Но всё-таки, поскольку моё мировоззрение сильно отличается от кураевского, я не могу полностью с ним согласиться. Я атеист, об атеистах Кураев отзывается очень нелестно, поэтому отмалчиваться не буду. Придётся вступить в спор с признанным авторитетом. Увы мне.
О чём Булгаков написал свой роман? В статье Кураева очень много сказано о знаках, символах, об аллюзиях и о подтекстах, что написано почему и с каким значением. Но что-то мне не запомнилось, сказал ли он где-то о главной идее, о главном импульсе, побудившем Булгакова написать книгу.
Разве что это: “На философском языке сюжет «Мастера и Маргариты» изложил Н. А. Бердяев. По его мысли именно из неизмеримого могущества зла в мире следует бытие Бога. Ведь если зла так много, и тем не менее встречаются редкие островки света - значит, есть что-то, не позволяющее тайфуну зла переломить тростники добра. Есть какая-то более могущественная сила, которая не позволяет океанскому прибою размыть прибрежные пески. У сил добра, столь редких в мире сем, есть тайный стратегический резерв - в мире Ином. Небесконечность могущества зла есть доказательство бытия Бога…”
То есть, лобовое противостояния Света и Тьмы. Свет отступает под натиском Тьмы, сдаёт позиции её подавляющей силе, и только с Божьей помощью получает шанс выстоять. Что доказывает бытие Божие. Как-то слишком отвлечённо и туго натягивается на сюжет. Кстати, метафора прибоя и песка очень слабая. Прибрежные пески существуют потому, что океан их намывает. Если бы он их размывал, они бы долго не продержались.
Да, противостояние добра и зла в романе налицо. Может, автором заложена теософская идея о том, что добро и зло обязаны идти в тесной связке, что одно без другого не существует? А, стало быть, если хочешь иметь добро, то обязан мириться с существованием зла? И поэтому роль сатаны так важна и даже необходима. Для меня сам первичный посыл тут совсем не очевиден. Не вижу никакой необходимости в некоем “законе сохранения”, согласно которому добро обязано уравновешиваться определённым количеством зла. Вообще, по моему оптимистичному мнению, добра в мире гораздо больше, чем зла. И добро это совсем не божественного, а вполне человеческого происхождения. Тут я с Бердяевым категорически не согласен. Мир, в котором перевешивает зло, очень быстро взрывается, тогда как добро склеивает его, удерживает вместе. Вот, скажем, за год самолётами перевозится огромное количество людей. Лень искать статистику, например, миллиард. Как часто среди них попадаются террористы? Ну, скажем, один в десять лет, ну пусть в год. Всё равно в миллиард раз меньше. Ради этой одной миллиардной мы все терпим в аэропортах неудобства досмотра. А что, если бы террористов было один не на миллиард, а на миллион? То есть тысяча в год? Это же была бы катастрофа. Ни одного самолёта нельзя было бы поднять в воздух. Неужели именно Бог удерживает миллиарды пассажиров от соблазна взорвать самолёт?
Впрочем, взгляды Кураева в этом отношении практически совпадают с моими: “Смысл добра - не в вечной «борьбе», а в созидании, восхождении. Поэтому ему и не нужны вечные враги. Добру есть что делать без постоянной оглядки на зло.”
Как представляется мне, Булгаков пишет о горестной судьбе писателя в большевистской России. Писатель способен творить, только давая волю своему воображению, только тогда, когда пишет без оглядки на цензуру. Между тем жёсткая, наглая и уродливая в своей идейности революционная цензура с её варварским атеизмом на знамени корёжит писателя, насилует его психику, ломает его карьеру. В отчаянном протестном порыве он пишет роман о таком же как он сам писателе, дерзнувшем честно и по-доброму написать на тему, которая безжалостно растаптывается ордой советских писак. Он насылает на погрязший в святотатстве город шайку нечисти, которая оказывается даже выше и благородней тех мелких гадливых бесенят, которые теперь заправляют в стране. С помощью потусторонних сил он хотя бы на страницах своей книги мстит тем, кто в жизни требует от него писать, выворачивая наизнанку свои идеалы, кто его гнобит за недостаточное послушание, за нежелание ходить строем.
Кураев цитирует из дневника Булгакова 1925 года: “был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне… Соль в идее: Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Нетрудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены.” Спасибо за цитату. Может, именно здесь надо искать истоки замысла внутреннего романа - реабилитировать Иисуса, защитить от той горы несправедливых обвинений, которую громоздили на глазах у Булгакова, нарисовать его честно, по-человечески. Простым, понятным, доступным языком. Иешуа покорен судьбе, но внутренне он цельный и несгибаемый в своём стремлении проповедью доброты изменить мир к лучшему. Он спокойно и уверенно смотрит в вечность. Смотрит поверх голов римских и иудейских палачей, поверх вакханалии нечисти большевистской России.
Для Кураева, как для христианина, самый больной вопрос - как относиться к этому внутреннему роману, действие которого происходит в самой чувствительной для христиан точке-фокусе пространства и времени? Чтобы отмести возможные толки и подозрения он сходу спешит запостулировать: “Сразу скажу: так называемые «пилатовы главы» «Мастера и Маргариты» кощунственны.” И потом ещё не раз повторяет это на разные лады.
“«Пилатовы главы», взятые сами по себе - кощунственны и атеистичны. Они написаны без любви и даже без сочувствия к Иешуа. Мастер говорит Ивану: «Я написал роман как раз про этого самого Га-Ноцри и Пилата». Довольно-таки пренебрежительное упоминание…"
Протодиакон вынужден безоговорочно признать описание Христа кощунственным. Встав на эту колею, он прёт по ней неумолимо как танк, вколачивая бедного Иешуа своим красноречием по самую шляпку. Путём довольно сложных умозаключений он выводит, что вся эта история - порождение дьявола, а, стало быть, изображённый в ней Иешуа - дьявольский гомункул.
“...зачем он выставил Христа в нелепом виде? Чью ненависть ко Христу он ословесил?”
“Значит, тот, кто влюбляется в воландовского Иешуа, влюбляется в сатанинский артефакт, в морок. Любить Иешуа - это безвкусие. Это не «духовность», а атеизм и сатанизм.”
Я не склонен так страшно сгущать краски. Булгаков пишет художественное произведение, он создаёт глубокие, многогранные образы. Детали, в том числе бытовые, образа Иешуа делают повествование живым, вдыхают в него реальность, что будит у читателя ответные эмоции, глубже цепляет его душу. Но верующий человек всякую лишнюю, не одобренную каноном деталь воспринимает как десакрализацию, как кощунство. Если бы Булгаков написал только то, что разрешает Церковь, то у него получилось бы очередное житие святого - плоское, безликое, неправдоподобное. Их уже много есть. В Византийской империи за её тысячелетнюю историю, всю прожитую под бдительным надзором Православной Церкви, это был один из самых популярных жанров. Но что-то вклад империи в мировую литературу не особо ощутим. А вот религиозному человеку Кураеву житийный лакированный, выхолощенный образ был бы явно комфортнее. В более живом булгаковском он, напротив, видит “какого-то карикатурно-картонного, одномерного персонажа”. Лично я с такой характеристикой не согласен абсолютно, до полной противоположности. Я вижу в ней аберрацию, вызванную именно религиозностью уважаемого протодиакона.
Кураева бесит принижение образа Христа: “«Шмыгающий носом» Иешуа - карикатура на атеистический (толстовский) образ Христа.”
Всё это от навязанного церковными канонами сияющего образа Вседержителя, восседающего на Небесном Троне. Но был и тернистый путь в пыли через пытки власти и проклятия толпы. Об этом сказано в Евангелиях. Булгаков лишь добавляет детали для большей выпуклости образа, для взгляда под свежим, неизбитым ракурсом. Но протодиакон видит тут выход за красную линию, нарушение всевозможных табу.
С одной стороны, он, вроде бы и сам понимает, что такой образ Христа допустим и вполне соответствует духу Евангелия:
“Булгаковский роман - это провокация. Но и сам Христос провокативен. Христос - это Бог, который прячется на земле. Его цель была взойти на Крест. Но искупительная жертва не состоялась бы, если бы фаворская слава Христа была бы очевидна всеми и всегда. И потому Он прячет Свое Божество под «завесой плоти»”
“В определенном смысле, Христос был именно таким, как булгаковский Иешуа га Ноцри из «Мастера и Маргариты». Таким был «имидж» Христа, таким Он казался толпе. И с этой точки зрения роман Булгакова гениален: он показывает видимую, внешнюю сторону великого события - пришествия Христа-Спасителя на Землю, обнажает скандальность Евангелия, потому что действительно, нужно иметь удивительный дар Благодати, совершить истинный подвиг Веры, чтобы в этом запыленном Страннике без диплома о высшем раввинском образовании опознать Творца Вселенной.”
Но потом Кураев спохватывается и в испуге восклицает: “Чур меня!”
”Мы привыкли к представлению об Иисусе-Царе, Иисусе-Боге, с детства слышим молитвы: «Господи, помилуй», «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». А такие произведения, как картины Ге, или, в меньшей степени, Поленова, или тот же «Мастер и Маргарита» помогают нам понять всю невероятность и парадоксальность апостольской веры, почувствовать ее болевой ожог, позволяют нам вернуться в точку выбора… Но Булгаков обнажает всю глубину этого выбора: глаза здравого смысла и научного атеизма он вставил в глазные впадины Воланда. Тот, кто поверит бытовой очевидности, окажется все же союзником сатаны…”
Эк его корёжит. Прямо “простить нельзя помиловать”. Типа, вроде всё правильно, но всё-таки дьявольский соблазн. Что же такого кошмарно дьявольского в образе Иешуа?
“Главный и даже единственный тезис проповеди Иешуа - «все люди добрые» - откровенно и умно высмеивается в «большом» романе. Стукачи и хапуги проходят вполне впечатляющей массой. Со всей своей симпатией Булгаков живописует погромы, которые воландовские присные устроили в мещанско-советской Москве. У такого Иисуса Булгаков не зовет учиться своего читателя.”
То есть как? Булгаковский Иешуа вполне подтверждает христианский тезис о том, что “Бог есть любовь”. Он нёс проповедь любви к ближнему и искупил первородный грех. Людям было предложено жить без греха. При чём тут “высмеивается”? Вся последующая двухтысячелетняя история полна крови и непотребства. В этом смысле можно сказать, что всё человечество “посмеялось” над проповедью Христа.
Но нет, нет у Булгакова симпатии к погромам. Есть горькая ирония. Да, мир большевистской Москвы неприветлив. Многократно битый Мастер вкладывает свою надежду на лучшее в уста героя своего романа. Он пытается спрятаться в романе от жестокой действительности. Точнее не в романе, а в работе над ним. Поэтому, закончив, он говорит: “Я ненавижу свой роман.” Это изменившая ему соломинка, за которую он в отчаянии хватался.
Кураев этого не видит. Он подходит со своими идеологическими мерками к Иешуа. Иешуа проваливает экзамен на “партийность (то бишь, церковность) искусства” и Кураев не может ему это простить.
“Понятно, почему сатана заинтересован в этом анти-евангелии. Это не только расправа с его врагом (Христом церковной веры и молитвы), но и косвенное возвеличивание сатаны. Нет, сам Воланд никак не упоминается в романе Мастера. Но через это умолчание и достигается нужный Воланду эффект: это всё люди, я тут не при чем, я просто очевидец, летал себе мимо, примус починял… Так вслед за Понтием Пилатом и Иудой следующим амнистированным распинателем становится сатана.”
Очень путаное и притянутое за уши объяснение. “Косвенное возвеличивание через умолчание” - это как? То есть, у меня есть тезис, в который мне очень хочется верить, но подтверждения ему я не нахожу. Тогда давайте отсутствие подтверждения считать за таковое. Наверное, надо быть очень православным, чтобы это понять.
После творческого горения, которое испытывал Мастер во время работы над романом, он сталкивается с враждебным неприятием плодов своего труда и впадает в горькое разочарование. Кураев не слышит этого разочарования: “Об Иешуа Мастеру говорить неинтересно: «Скажите мне, а что было дальше с Иешуа и Пилатом, - попросил Иван, - умоляю, я хочу знать. - Ах нет, нет, - болезненно дернувшись, ответил гость, - я вспомнить не могу без дрожи мой роман. А ваш знакомый с Патриарших прудов сделал бы это лучше меня»…””
“Я возненавидел этот роман, и я боюсь. Я болен. Мне страшно”
Почему он так говорит? У него был душевный подъём во время работы. Не терпелось высказаться. Часто в таких случаях у человека завышенные ожидания по отношению к тому, что случится после. Он ждёт, что роман все бросятся читать, начнут о нём говорить, звать автора на разные разговоры. Но вот, всё написано, произведение оторвалось от автора и начало самостоятельную жизнь. А в мире ничего не переменилось. Такое же зябкое серое небо, да ещё злобные критики шипят змеино.
“меня сломали, мне скучно, и я хочу в подвал” - это звучит как исповедь пациента советской карательной медицины.
Кураев приходит к выводу, что Булгаков не сочувствует своему герою: “А Мастер еще не очень-то по сердцу и Булгакову: «Вы - писатель? - спросил с великим интересом Иван. - Я - мастер, - ответил гость и стал горделив, и вынул из кармана засаленную шелковую черную шапочку, надел ее, а также надел и очки, и показался Ивану и в профиль, и в фас, чтобы доказать, что он действительно мастер»
Согласитесь - странный способ доказывать свою литературную талантливость…”
Не соглашусь. Доказывать свою талантливость, не сваливаясь в самохвальство, рисование, пафосное цитирование себя любимого, очень сложно. Да и нужно ли это уставшему, разочарованному в жизни Мастеру? Логичнее спрятаться за ширму горькой самоиронии. Что он и делает.
Булгаков в первую очередь озабочен собственными переживаниями, терзающими его душу. Кураев это признаёт:
“А в письме В. Вересаеву от 27 июля 1931 г. Булгаков прямо пишет об обратном вторжении созданных им персонажей в его жизнь: «…один человек с очень известной литературной фам,илией и большими связями… сказал мне тоном полу-уверенности:
- У Вас есть враг…
Я не мальчик и понимаю слово - „враг»… Я стал напрягать память. Есть десятки людей - в Москве, которые со скрежетом зубовным произносят мою фамилию. Но все это в мире литературном или околотеатральном, все это слабое, все это дышит на ладан. Где-нибудь в источнике подлинной силы как и чем я мог нажить врага?
И вдруг меня осенило! Я вспомнил фамилии! Это - А. Турбин, Кальсонер, Рокк и Хлудов (из «Бега»). Вот они, мои враги! Недаром во время бессонниц приходят они ко мне к говорят со мной: „Ты нас породил, а мы тебе все пути преградим. Лежи, фантаст, с загражденными устами». Тогда выходит, что мой главный враг - я сам»”
Оживание, выход из-под контроля литературных героев - его собственная психологическая проблема. Может, если бы Булгакова охотно печатали, если бы его герои отправлялись в свободное плавание, давали бы автору повод для гордости, самоудовлетворения, они бы тогда отпускали его. А так, оставшись неприкаянными, непризнанными, гонимыми, герои жмутся к нему в кошмарах. Их неудобоваримость, неустроенность в литературном мире угрожала дальнейшей карьере автора. “Мастер и Маргарита” - роман не про религию и оккультизм, а о судьбе писателя, о его взаимоотношении с его произведениями, о трудной судьбе его творений во враждебном мире, о взлёте и крушении надежд. О нестыковке богатого мира его воображения, фантазий, где он велик, свободен и счастлив, с убогим миром человеческих дрязг, нужды и злобы. Поэтому он делает книгу одним из главных героев романа.
“Есть ли положительные персонажи в романе?” - задаётся вопросом Кураев и в качестве единственно положительного выбирает Никанора Босого. Почему? По самому близкому и родному для протодиакона критерию - Никанор Иванович крестится, божится и делает прочие, похвальные с точки зрения Церкви вещи. Всё. За это ему даже прощается мздоимство.
Кураев говорит: “Булгаков с ясным и дневным сознанием ввел в свой роман ночных персонажей - а слишком многим читателям стало мерещиться, будто Булгаков и сам из числа «спиритов и визионеров»”. Мне так не кажется, но самому Кураеву, похоже, да.
Сталкиваясь с нечистой силой, герои романа инстинктивно делают то, что подсказывает народная традиция и суеверия - используют христианские символы в качестве амулетов-оберегов. Довольно языческий подход. Но Кураев видит в этом столь милое его сердцу “обращение в христианство” (временное в случае с Бездомным!).
Особенно раздражает Кураева Маргарита: “Плюнуть на свой грех и забыть, а совесть затопить в шампанском - вот уровень нравственного мышления той ведьмы, в которой некоторые литературоведы видят чуть ли не воплощение «русской души»”
Маргарита говорит: “Я попросила вас за Фриду только потому, что имела неосторожность подать ей твердую надежду. Она ждет, мессир, она верит в мою мощь. И если она останется обманутой, я попаду в ужасное положение. Я не буду иметь покоя всю жизнь.”
Кураев комментирует это так: “Как видим, свой внутренний комфорт Маргарита ценит выше встречи с Мастером.” Но нет, это не “внутренний комфорт”. Это честность, ответственность за свои слова. Эдак согласие с собственной совестью можно пренебрежительно назвать “внутренним комфортом”. Ну да, жить по совести - психологически комфортно. Кроме того, тут есть и другой план, незамечаемый Кураевым. Маргарите очень нужно просить за Мастера, она к этому долго шла, но в самый последний момент её гордость мешает ей сделать личную просьбу, и она просит за другого. Сложные, многоплановые переживания, внутренняя борьба. Человек поступает так, как велит ему совесть, его принципы, а господин Кураев, имея против этого человека предубеждение, морщится: “Это для внутреннего комфорта”.
Порыв сострадания осуждённому преступнику - совсем не оправдание преступления. Есть женщины, которые жалеют, пишут и ждут злодеев из колоний. Я плохо понимаю такие порывы, но они есть, и глупо приравнивать этих сердобольных женщин к тем преступникам, которых они жалеют.
“Именно по стилистическим нюансам, которые всецело во власти самого автора, становится понятно, что отношение Булгакова к этим персонажам далеко не возвышенное. То у него Иешуа «шмыгнет носом», то Маргарита «улыбнется, оскалив зубы». Вы можете себе представить, чтобы у Льва Толстого Наташа Ростова «оскалила зубы»?”
Наташа Ростова, возможно, не способна “оскалить зубы”, а Анна Каренина в какой-нибудь из её отчаянно истеричных сцен с Вронским, наверное, да. Маргарита - совсем другой персонаж, чем Наташа Ростова, абсолютно не пасторальный. Но это не значит, что Булгаков её не любит, не сочувствует ей. Его отношение к ней не “возвышенное” - в церковном смысле. В том смысле, что нет благоговения перед абсолютной чистотой и непорочностью. Для такого благоговения-поклонения требуется безупречность до святости. Этого нет в Маргарите, но этого и не нужно Булгакову - он любит её за азарт, за преданность, за безбашенность с которой она бросается в борьбу, в опасные игры с нечистью и эту преданность доказывает.
“Маргарита - не Муза Мастера. Она не вдохновляет его, а лишь слушает написанный роман. В жизни Мастера она появляется, когда роман уже почти закончен.” - звучит упрёком, но на самом деле этот факт нейтрален по отношению к Маргарите. Не её вина, что она появилась позже. Да, она не муза, но она - поддержка больному поверженному человеку, истощённому нервно, скатывающемуся в безумие. И отношение Мастера к ней не идеальное, какое могло быть у романтического юноши.
“Маргарита подталкивает его к самоубийственному поступку - отдать рукопись в советские издательства... Это или сознательная провокация или потрясающее безмыслие.”.
Ай-ай-ай, нехорошая Маргарита подбивает Мастера на плохое. Почему она это делает? Да вот же сам Кураев нам и отвечает: “Пока писатель наедине со своим вдохновением - он просто искренен. И тогда каждый пишет как он дышит… Но вот наступает пора, когда надо наступать на горло своей песне ради того, чтобы хоть что-то прохрипеть.
Булгаков писал свой последний роман в годы жесточайшей цензуры и уже имея огромный опыт продирания через нее. Он хотел видеть свой роман опубликованным.”
Других издательств не было. В этом была единственная надежда донести роман до читателей. Писатели, включая Булгакова, несли свои произведения, даже идеологически сомнительные, в издательства, надеясь всё-таки напечатать, их там заворачивали, но, бывало, и печатали.
Кураев же сам пишет, как Булгаков хотел напечатать роман. Мучился от того, что его придётся отдать в лапы советских цензоров: “Ради этого он переделывал роман, не только улучшая его, но и страха ради цензорского. В литературной сводке ОГПУ от 28 февраля 1929 говорится: «…Булгаков написал роман, который читал в некотором обществе, там ему говорили, что в таком виде не пропустят, так как он крайне резок с выпадами, тогда он его переделал и думает опубликовать, а в первоначальной редакции пустить в качестве рукописи в общество, и это одновременно с опубликованием в урезанном цензурой виде». В дневнике Е. С. Булгаковой (осень 1937 года): «Мучительные поиски выхода… откорректировать ли роман и представить?.. Миша правит роман»”
Кураев не верит в искренность любви Мастера и Маргариты. Выставляет к ней претензию за претензией. Но мне кажется, Булгаков рисует именно такую женщину, какую только и стоит любить. Да, Маргарита не “кисейная” барышня, не “тургеневская” девушка. Она много перетерпела несправедливостей и зла. Её охватывает азартное и страшное чувство мести. Она бунтует, она вступает в борьбу за Мастера, за свою любовь. Да, она мучается, она бьётся, делает ошибки, она живая. Но Кураеву хочется видеть икону.
“И еще до встречи с Воландом Маргарита потеряла свою душу. Она кокетничает, когда говорит, «заложила бы душу» - ибо, похоже, она вообще не верит в существование души.”
Скорее она не верит в возможность торговли душой. Маргариту можно обвинить в легкомысленности, в страстности, в импульсивности, но не в злонамеренности. В ней нет коварства, лживости.
“Странно, но даже встреча с сатаной и его призраками не убеждает Маргариту в бессмертии души.”
Несомненно, господин Кураев, попав в подобную ситуацию, воскликнул бы: “О да! Я всегда знал! Вот оно, неоспоримое доказательство существования потусторонних сил, а стало быть и Бога, и всего что это за собой влечёт! О чём писали в своих трудах поколения философов и богословов. А главное того, на что я так страстно надеялся - вечной жизни для души!” Для Маргариты, я думаю, всё немного не так. Она поняла, что оказалась в страшной сказке, пытается в ней уцелеть и решить самые больные свои проблемы.
Почему Мастер “не достоин света”? Кураев списывает это на то, что он подчиняется Воланду, под его диктовку пишет “чёрное евангелие”.
“Булгаков построил книгу так, что советский читатель в «пилатовых главах» узнавал азы атеистической пропаганды. Но автором этой узнаемой картины оказывался… сатана. Это и есть «доведение до абсурда», reductio ad absurdum. Булгаков со всей возможной художественной очевидностью показал реальность сатаны. И оказалось, что взгляд сатаны на Христа вполне совпадает со взглядом на него атеистической государственной пропаганды. Так как же тогда назвать эту пропаганду? Научной или…? Оказывается, в интересах сатаны видеть во Христе идеалиста-неудачника. А, значит, чисто-«научного» атеизма нет. Атеизм - это просто хорошо замаскированный (или забывший о своем истоке) сатанизм.”
Я бы не вдавался в такую чёрнокнижную конспирологию. Мастер хочет отвлечься от унылой советской действительности и написать роман на ту тему, которая волнует его. Булгаков, мне кажется, проецирует на него свою горестную судьбу. Несмотря на талант, он вынужден прозябать в большевистской России. Вместо заслуженной славы он терпит нападки за недостаточно восторженное воспевание власти и её “свершений”. В сложившейся удушающей обстановке он не видит для себя пути достойной самореализации и просит хотя бы покоя. И почему взгляд сатаны на Христа совпадает со взглядом атеистической пропаганды? Большевистские безбожники беспощадно высмеивали Христа, глумились над ним. В романе Мастера (по мнению Кураева он отражает взгляд сатаны) ничего этого нет.
“Но ведь Мастер перешел в мир иной, и перешел навеки. И вот оказывается, что ничего нового, иного его не ждет. Вишни будут цвести всегда, а плодов не будут давать никогда… Творческая личность обрекается на бесконечное повторение пусть и прекрасных, но земных и уже бывших моментов.”
Мастер воссоединяется с Маргаритой и обретает желанное успокоение. Чем не хэппи-енд? То, что оно в загробной жизни, это для религиозных людей не должно быть проблемой. Маленький Принц у Экзюпери тоже красиво уходит. В фантазийных книжках, если не высовывать нос из их мистической парадигмы, подобная смерть не является по сути смертью, а неким лишённым трагедии перемещением душ между мирами. Там где-то и Понтий Пилат всё ходит в раздумьях.
А что вообще ожидается в загробном мире? Хоть бы и в раю? Там будет весело, нескучно, вечно меняться? Кто знает? Чьи свидетельства? Сонмы ангелов (и, наверное, спасшихся душ) беспрерывно славят Господа, в восторженном экстазе забывая себя и течение времени - что-то вроде этого. А вечно цветущих и не дающих плодов декоративных вишен полно и на этом свете. У меня за окном как раз сейчас цветёт такая.
“Наказание тупиком. Пусть вишни, пусть Маргарита. Но нет Христа. Нет вертикали.” - для христианина главное - наличие Христа. С ним можно перевековать любую скуку. Он единственный, с кем не соскучишься.
“А вот сожжение Мастером порученного ему труда в глазах Воланда есть дезертирство. Мастер испугался первого сопротивления твердолобых атеистов и отступил, не решился разбросать по свету осколки кривого зеркала, а тем самым ослабил общую стратегию антихристианского наступления“
Очень сильно додумано. Роман о Понтии Пилате и Иешуа не содержит коварного злонамерения, в нём не заложено бомбы, которая мерещится Кураеву. Простым языком написано о страданиях слабого телесно, но обладающего несгибаемым духом человека, стойко несущего свою иррациональную веру в доброту, в то, что она имманентно присуща абсолютно каждому человеку. Ничего дьявольского в Иешуа нет. Кураева коробит то, что у этого человека слишком человеческие, не божественные черты. В этом он видит богохульство. Но как раз с точки христианской традиции тут всё правда. Бог послал своего Сына пострадать. Чем глубже, плотнее вживётся Сын Божий в человечий облик, тем полнее, правдивее будут его страдания. Он приходит не в ослепительной царской славе, а в образе нищего бродячего проповедника в запылённых сандалиях. Он унижен перед земной властью, и это часть Замысла.
От Булгакова требовали участия в вакханалии вульгарного большевистского безбожия. Он этому вполне естественно противился. То, что он крестился или поминал Бога, мало говорит о его религиозности. До революции это была норма жизни светских людей и вполне уживалось с недостатком веры и даже с неверием. А приводить в качестве доказательства религиозности Булгакова реплики героев его произведений - это вообще ни о чём.
“Так описать покаянное рыдание мог только человек, которому оно знакомо по личному опыту…”
Слишком правдоподобно звучит, значит, налицо его личный опыт? Ну так у талантливого писателя всё правдоподобно звучит, даже описание Иудеи двухтысячелетней давности и бал сатаны. Типичный для гуманитария пример “доказательства через эмоцию”, она же так называемый “здравый смысл”.
“Так что Булгаков, пожалуй, не был повинен в том грехе, который вызывал наибольшее отвращение у Данте: «Я утверждаю, что из всех видов человеческого скотства, самое глупое, самое подлое и самое вредное верить, что после этой жизни не будет другой» (Данте. Пир 2,8) “
Ну, Данте, ну даёт! Вот уж припечатал так припечатал. После таких слов как-то даже стыдно признаться, что я не верю в загробную жизнь. Но всё-таки не верю. Простите, синьор Алигьери. Данте человек старого времени, но господин Кураев должен бы, вроде, понимать, что так заявлять - чересчур агрессивный невежливый полемический приём. Это как сказать: “Только законченные идиоты могут верить в то, что Земля круглая и обращается вокруг Солнца”. Вот и выбирайте - или плоская Земля, или вы законченный идиот.
“самоубийцы слепо и наивно полагают, будто уничтожение тела тождественно уничтожению души и ее боли”. Упс. Меня записали в общую категорию с самоубийцами. Слепыми и наивными. Спасибо.
Кантово доказательство бытия Божия по-немецки педантичное, с попыткой выбора логически безупречных формул. Почти математическое. Но всё-таки не математическое. В отличие от математики, логика философских доказательств практически не бывает без изъянов, поскольку опирается не на аксиомы, а на некий “здравый смысл”. Если продраться сквозь дебри, получается простая вещь. С одной стороны существует детерминистский мир, с другой - свободная воля человека. Поскольку мы не знаем, как это может сочетаться, стало быть существует Бог. При всей заковыристости формулировок, подход древнейший: “Мы не можем объяснить грозу, стало быть, есть Бог, который делает грозу.”
Кураев подытоживает: “Если нет над-космического Бога, то непонятно, как человек может быть свободен в космосе, насквозь и накрепко прошитом причинно-следственными нитями.”
“Если есть что-то непонятное, значит, есть Бог.” Мысль не новая. Может, даже, первая мысль, с которой началась вся долгая история познания человеком мира.
Альтернативный подход - если непонятно, надо, во-первых, постараться понять. Или, учитывая предыдущий опыт человечества, можно понадеяться, что объяснение будет найдено в будущем. Но, конечно, проще всего сказать: “Тут начинается Бог.”
Кураев говорит: “Нельзя разрушать чужую веру - если ты ничего не можешь предложить взамен.” Хорошая мысль, но не совсем к месту. Большевики как раз имели что предложить взамен и даже настаивали, что их вера лучше и верней христианской.
И вообще Кураев почему-то относит в одну категорию атеизм и сатанизм. Хотя сатанизм, очевидно, разновидность религии. И он, несомненно, чужд любым атеистам, даже самым воинствующим. Я бы сгруппировал по-другому. С одной стороны - широкие, толерантные взгляды, с другой - фанатичная упёртость в одной идеологии. И тогда варварский большевистский атеизм оказывается таким же злом, как и сатанизм, православное мракобесие или исламский фундаментализм. Фанатиков всех мастей объединяет то, что они слишком истово во что-то верят. До той степени, что не готовы прислушиваться к мнениям других, пытаться понять их, иногда даже мириться с их существованием. А во что конкретно они верят - второстепенно. С другой стороны, здравомыслящие люди разных идеологий вполне способны дискутировать друг с другом. Для меня, атеиста, православный Кураев гораздо ближе атеистов-большевиков.
Mise à jour 2019/04/29. Прочитал очень разумное объяснение действий Пилата. Будучи язычником, он ко всем богам относился очень серьёзно. На всякий случай верил в силу их всех. В том числе всерьёз боялся прогневить иудейского Бога. Он услышал, что Иисуса называют “Сыном Божиим”, и заподозрил, что тот реально мог быть сыном обычной женщины и Бога, “полубогом” типа Геракла. Ему стало страшно, что, казнив Иисуса, он навлечёт на себя Божий гнев. Он попытался избежать казни, но встретил жёсткое сопротивление Синедриона. Тут автор статьи немного противоречит себе. Он много раз повторил, что Пилат не считался с мнением местных властей и всегда мог навязать свою волю, применив военную силу. Но тут почему-то он не стал этого делать и не решился пойти против местных клерикальных властей. Я думаю, это вполне объяснимо. Политика - дело тонкое. Ситуации бывают разные. Если в одной кровавый диктат работает, то в другой, когда народ на взводе, и, возможно, зреет восстание, можно передавить и сорвать клапан. Видимо тот момент был неподходящий для применения силы. Но поскольку Пилата не столько беспокоила судьба Иисуса, сколько его взаимоотношения с Богом-Отцом, он нашёл себе другой выход - совершить религиозный ритуал “омовения рук”. Таким образом он отвёл от себя ответственность за казнь и дал Синедриону то, что он так настойчиво требовал - избавиться от Иисуса.
Оригинал заметки размещён здесь: https://weiss-edel.dreamwidth.org/156942.html. Можно оставить там комментарий, используя OpenID.