EUlogy to EUnglish?
Европейский Союз задумывался прежде всего как проект экономический - именно на идее создания свободного рынка основывалось Европейское сообщество угля и стали. Вместе с тем любая экономическая структура в межгосударственных масштабах рано или поздно обрастает бюрократическими мышцами. Идеи федерализма, которые были не чужды европейским политическим мыслителям со времен Карла Великого, особенно актуальными стали именно в двадцатом веке: после двух кровопролитных войн необходимость интеграции выглядела едва ли не единственным способом сохранить мир и стабильность на континенте. Именно такими красивыми словами объяснялась политическая целесообразность этого объединения.
Гораздо более важным с точки зрения обычного европейца стал именно экономический смысл ЕС: принципы свободы движения товаров, капитала и рабочей силы в упрощенной модели означают, что жители немецкого Бохума и португальского Порту живут и работают в рамках одного большого федеративного государства. И вот здесь большая проблема: языковое многообразие становится одним из главных препятствий на пути формирования единого рынка труда. Недостаточное владение языками других стран затрудняет мобильность рабочей силы - одного из краеугольных камней единого рынка ЕС, а также создает "неравные" условия. К примеру, если для жителя Нидерландов освоение двух иностранных языков - это норма, то итальянцы и венгры весьма неохотно учат языки соседей, как показывает исследование Еврокомиссии.
Журналисты и прочие любители красивых метафор часто называют ЕС Соединенными Штатами Европы. Языковое разнообразие делает такую параллель несколько неуместной. Подобной "проблемы" не было в США, где "плавильный котел" стирал языковые различия иммигрантов, предопределив доминирующую роль английского (хотя французский и испанский сегодня и используют на юге страны). Процесс европейской интеграции проходит несколько иначе. Поэтому интересно какие языковые тенденции будут характерны в дальнейшем: ЕС может пойти по пути США, используя один из языков как "стандарт" межкультурного общения, или совмещать мозаику языков, выделив из них группу "основных". Пока что преобладает второй подход. Официальные институты ЕС всячески пропагандируют "мультилингвизм", призывая граждан стран-членов помимо своего родного языка овладеть еще двуми иностранными. Увы, реальных рычагов воздействия на образовательную политику в странах-членах Еврокомиссия не имеет, но в долгосрочной перспективе эта инициатива может оказаться весьма разумной.
Надо отдать должное, политические институты объединенной Европы пытаются на официальном уровне зафиксировать "равноправие" языков. В настоящее время Европейский Союз предоставил статус официального 23 языкам. Понятно, что этот термин носит скорее символическое, чем практическое значение: в самой Ирландии на гэльском, к сожалению, говорят только 5% населения (зато Еврокомиссия выделила 3,5 млн евро на услуги 30 переводчиков). Самым важными языками (по числу говорящих) остаются все же английский, французский и немецкий. Долгое время именно французский носил негласный статус "первого среди равных", но последнее десятилетие внесло свои коррективы в политико-лингвистическую картину ЕС. Расширение ЕС на восток не только означало укрепление позиций немецкого как "регионального" языка Центральной Европы, но также способствовало усилению английского в Европарламенте и Еврокомиссии. Это обстоятельство вызывает совершенно полярные оценки: от одобрения прагматично настроеных глобалистов до неудовлетворения политиков "Старой Европы". Например, журналист Deusche Welle называет эту тенденцию "культурным обнищанием", хотя и признает, что говорит по-английски куда лучше чем по-французски. Такой налет сентиментальности можно объяснить смешением благородного стремления "спасти" язык и свойственному человеку консерватизму, особенно в вопросах языка. Особенно такие протекционистские настроения характерны для французов, язык которых донедавна был дипломатическим наречием Европы. Британский The Economist остроумно сравнивает такую "защиту" с выстраиванием песчаных стен на берегу моря, которые вскоре размываются волной прилива. Действительно, английский - это в первую очередь удобный инструмент общения, который используется в отрыве от культуры страны, в которой он родился, и поэтому меньше всего символизирует культурную экспансию США или Великобритании. Впрочем, можно оставить свободным и место для параноидальных утверждений об "американском следе", главным раздражителем которых является тот факт, что "европейский английский" действительно больше напоминает американский. Какой вопрос важно здесь задать: не откуда или почему, а что дальше? Если латынь в средневековой Европе была общим языком элит (научных и религиозных), то у английского есть еще более мощный потенциал.
Перед Европой стоит очень любопытная дилемма. С одной стороны, процесс интеграции повлечет дальнейшее англизирование властных институтов, масс-медиа и учебных заведений на континенте, а некая упрощенная версия английского языка станет "lingua franca" и по эту сторону Северной Атлантики. С другой стороны, проявляется тенденция, о которой говорят реже: в современной Западной Европе, похоже, возрождаются языки, которым совсем недавно угрожал упадок. Каталанский язык, притесняемый во времена Франко, сегодня звучит на стадионе "Камп Ноу" и ему посвящаются самоучители. Сохранение лужицкого языка финансируется федеральным правительством Германии, чтобы уберечь его силами хотя бы 50 тысяч носителей. На мой взгляд, это вовсе не кофликт взаимоисключающих факторов, а два параллельных потока. Именно причудливое сочетание движущих сил глобализации и локального этнокультурного самосознания будет определять язык европейцев в будущем.
Гораздо более важным с точки зрения обычного европейца стал именно экономический смысл ЕС: принципы свободы движения товаров, капитала и рабочей силы в упрощенной модели означают, что жители немецкого Бохума и португальского Порту живут и работают в рамках одного большого федеративного государства. И вот здесь большая проблема: языковое многообразие становится одним из главных препятствий на пути формирования единого рынка труда. Недостаточное владение языками других стран затрудняет мобильность рабочей силы - одного из краеугольных камней единого рынка ЕС, а также создает "неравные" условия. К примеру, если для жителя Нидерландов освоение двух иностранных языков - это норма, то итальянцы и венгры весьма неохотно учат языки соседей, как показывает исследование Еврокомиссии.
Журналисты и прочие любители красивых метафор часто называют ЕС Соединенными Штатами Европы. Языковое разнообразие делает такую параллель несколько неуместной. Подобной "проблемы" не было в США, где "плавильный котел" стирал языковые различия иммигрантов, предопределив доминирующую роль английского (хотя французский и испанский сегодня и используют на юге страны). Процесс европейской интеграции проходит несколько иначе. Поэтому интересно какие языковые тенденции будут характерны в дальнейшем: ЕС может пойти по пути США, используя один из языков как "стандарт" межкультурного общения, или совмещать мозаику языков, выделив из них группу "основных". Пока что преобладает второй подход. Официальные институты ЕС всячески пропагандируют "мультилингвизм", призывая граждан стран-членов помимо своего родного языка овладеть еще двуми иностранными. Увы, реальных рычагов воздействия на образовательную политику в странах-членах Еврокомиссия не имеет, но в долгосрочной перспективе эта инициатива может оказаться весьма разумной.
Надо отдать должное, политические институты объединенной Европы пытаются на официальном уровне зафиксировать "равноправие" языков. В настоящее время Европейский Союз предоставил статус официального 23 языкам. Понятно, что этот термин носит скорее символическое, чем практическое значение: в самой Ирландии на гэльском, к сожалению, говорят только 5% населения (зато Еврокомиссия выделила 3,5 млн евро на услуги 30 переводчиков). Самым важными языками (по числу говорящих) остаются все же английский, французский и немецкий. Долгое время именно французский носил негласный статус "первого среди равных", но последнее десятилетие внесло свои коррективы в политико-лингвистическую картину ЕС. Расширение ЕС на восток не только означало укрепление позиций немецкого как "регионального" языка Центральной Европы, но также способствовало усилению английского в Европарламенте и Еврокомиссии. Это обстоятельство вызывает совершенно полярные оценки: от одобрения прагматично настроеных глобалистов до неудовлетворения политиков "Старой Европы". Например, журналист Deusche Welle называет эту тенденцию "культурным обнищанием", хотя и признает, что говорит по-английски куда лучше чем по-французски. Такой налет сентиментальности можно объяснить смешением благородного стремления "спасти" язык и свойственному человеку консерватизму, особенно в вопросах языка. Особенно такие протекционистские настроения характерны для французов, язык которых донедавна был дипломатическим наречием Европы. Британский The Economist остроумно сравнивает такую "защиту" с выстраиванием песчаных стен на берегу моря, которые вскоре размываются волной прилива. Действительно, английский - это в первую очередь удобный инструмент общения, который используется в отрыве от культуры страны, в которой он родился, и поэтому меньше всего символизирует культурную экспансию США или Великобритании. Впрочем, можно оставить свободным и место для параноидальных утверждений об "американском следе", главным раздражителем которых является тот факт, что "европейский английский" действительно больше напоминает американский. Какой вопрос важно здесь задать: не откуда или почему, а что дальше? Если латынь в средневековой Европе была общим языком элит (научных и религиозных), то у английского есть еще более мощный потенциал.
Перед Европой стоит очень любопытная дилемма. С одной стороны, процесс интеграции повлечет дальнейшее англизирование властных институтов, масс-медиа и учебных заведений на континенте, а некая упрощенная версия английского языка станет "lingua franca" и по эту сторону Северной Атлантики. С другой стороны, проявляется тенденция, о которой говорят реже: в современной Западной Европе, похоже, возрождаются языки, которым совсем недавно угрожал упадок. Каталанский язык, притесняемый во времена Франко, сегодня звучит на стадионе "Камп Ноу" и ему посвящаются самоучители. Сохранение лужицкого языка финансируется федеральным правительством Германии, чтобы уберечь его силами хотя бы 50 тысяч носителей. На мой взгляд, это вовсе не кофликт взаимоисключающих факторов, а два параллельных потока. Именно причудливое сочетание движущих сил глобализации и локального этнокультурного самосознания будет определять язык европейцев в будущем.