«Не отомрёт, с-собака!»: Ильенков о государстве
Я не призываю к замене государства библиотекой -
хотя мысль эта неоднократно меня посещала...
Из Нобелевский лекции
Иосифа Бродского
В своей «Экспериментальной философии» А.В. Суворов поделился интересным воспоминанием. Прочитав «Государство и революцию», он задал Ильенкову вопрос: почему социалистическое государство не отмирает, как то планировали основоположники? А наоборот, укрепляется и развивается. «Эвальд Васильевич слушал, не перебивая, сгорбившись больше обычного, как бы оцепенев... И когда я договорился, в сущности, до необходимости новой революции, раз “государство без посторонней помощи не отомрёт”, Эвальд Васильевич энергично подтвердил: “Не отомрёт, с-собака!”».
[Читать далее]
На бумаге-то у Ленина выходило просто: после революции государственную машину немедля «разбить, сломать, уничтожить, разрушить». Он повторяет эти два слова десятки раз, как заклинание, со ссылками на Маркса и Энгельса. Буквально то же самое, только гораздо раньше, твердили анархисты. Разница в том, что Маркс предлагал сначала «придать государству революционную и преходящую форму», дабы сломить сопротивление буржуазии. После чего государство сразу же начинает «отмирать», за полной ненадобностью. Все его функции перейдут к населению. Комментируя это место, Ленин высказал смелую гипотезу:
«И если бы Коммуна упрочилась, то в ней сами собой “отмерли” бы следы государства, ей бы не надо было “отменять” его учреждений: они перестали бы функционировать по мере того, как им становилось бы нечего делать» [1].
Сегодня только самые верующие ленинцы подпишутся под этим «als ob». Судьба массы свершившихся пролетарских революций не дает оснований для оптимизма. И та, парижская революция, наверное, пожрала бы своих детей-коммунаров. Богатый на эксперименты XX век не явил миру и одного успешного опыта прямого, негосударственного народовластия. Революционным (пост)марксистам приходится выискивать «абсолютную демократию» с микроскопом, где-нибудь «в рабочих кварталах Милана 70-х годов» (Антонио Негри).
У Ильенкова надежды на отмирание государства, если таковые и были, рассеялись к концу 60-х. В письме к Жданову все его думы о том, как «синтезировать» рынок и государство, разграничив их полномочия. Точнее, как спасти рынок от разрушительной «диффузии» с (социалистическим) государством. В категориях Логики государство характеризуется как начало «Абстрактно-Всеобщее, то бишь мнимо-всеобщее». А к власти в нем возвращается «всякая нечисть, ничего не забывшая и ничему не научившаяся, только сделавшаяся еще злее и сволочнее, поскольку проголодалась» [2].
В конфликте рынка и государства симпатии Ильенкова на стороне рынка. Обе эти общественные машины представляют «частичный труд», но делают они это прямо противоположным образом. Рынок - прямо и честно, государство - криво и лживо, выдавая себя за конкретно-всеобщее. Дилемма, в формулировке Ильенкова, такова: «Рынок или его полярная противоположность - частичность под маской Всеобщего? Частичность, возомнившая себя непосредственной всеобщностью, или же частичность, честно понимающая, что она частичность и ничего более?».
Сама постановка вопроса делает ответ очевидным. Ильенков призывает восстановить в правах рыночную машину, со всеми органически свойственными ей уродствами, такими как разделение труда, эксплуатация и эффект взаимного «отчуждения» людей, стихийность и циклические кризисы, эт сетера: «На рынке пусть господствуют законы рынка. Со всеми их минусами. Ибо без этих минусов не будет и плюсов» [3].
Предлагаемый Ильенковым «относительно-разумный “синтез”» двух бесчеловечных машин не имеет ничего общего с самоуправляемой коммуной парижского образца, которую мечтали учредить Маркс и Ленин. Скорее он походит на шведскую или австрийскую модель общественного развития: капитализм/социализм «с человеческим лицом» - гибрид «честной» рыночной и «мнимо-всеобщей» государственной форм собственности.
Конструировавших подобные (конвергентные) модели теоретиков Ленин осмеивал и клеймил, не стесняясь площадных «терминов». Равно как и своих бывших соратников, усомнившихся в целесообразности немедленного революционного уничтожения рынка и государства. Среди них - «печально-знаменитый русский ренегат марксизма» Плеханов, «извративший марксизм» оппортунист Каутский и масса других, не столь крупных фигур. Ни о каком «синтезе» рынка и государства Ленин до Октябрьской революции и слышать не желал. «Разбить, сломать, уничтожить, разрушить» обе эти машины эксплуатации человека человеком, - такова исходная ленинская платформа. Буржуазное государство и рынок подлежат немедленной ликвидации, а государство диктатуры пролетариата «само собой отомрет», сломив сопротивление эксплуататорских классов.
Положение об отмирании государства - главный просчет классического марксизма, его ахиллесова пята [4]. Пролетарские революции, все до единой, привели к колоссальной гипертрофии государства. Одно даже сделалось «сверхдержавой». И ни малейших признаков «отмирания» в смысле делегирования своих полномочий трудящимся массам. Если что и отмирало, так это «гражданское общество» - формы экономической и политической самодеятельности, добытые в ходе буржуазно-демократических революций. Дряхлели и «отмирали» политические элиты. Государство же, этот Левиафан - Deus mortalis (смертный Бог), по выражению Гоббса, - только видоизменялось, мутировало, то уступая часть полномочий рынку, то отбирая их обратно себе.
Государственная вертикаль и рыночная горизонталь - таковы две оси, «икс» и «игрек», на координатной плоскости буржуазной общественно-экономической формации. В этой плоскости целиком размещается и реальный социализм. Акцент общественного развития резко сместился на вертикаль, следствием чего и стала «диффузия государства и рынка», которой так опасался Ильенков. Было бы глупо отрицать немалые достижения государств социалистического «лагеря», но еще более глупо провозглашать новой формацией экономически неэффективный (прежде всего в плане производительности труда) и уничтоживший множество «степеней свободы» личности общественный строй.
Ильенков считал государственную собственность «первым (хотя и необходимо первым) шагом на пути к созданию общества без государства» [5]. Каким же образом переход овеществленного общественного богатства (капитала) из рук «честно-частных» лиц и классов во власть безличной, «мнимо-всеобщей» Машины может приблизить человечество к «царству свободы»? Этого Эвальд Васильевич нам не объяснил. Движение от адекватной («честной», в терминологии Ильенкова) формы частной собственности к ее же неадекватной, «мнимо-всеобщей» форме никоим образом не есть восхождение от абстрактного к конкретному. Скорее, это - деградация абстрактного, историческая регрессия частной собственности.
Государственная (безлично-частная) собственность намного раньше достигла исторической зрелости - еще в первых азиатских империях. Меж тем как «честная», индивидуально-частная форма собственности утвердилась в качестве господствующей всего лишь полтысячи лет тому назад. Историческим вектором развития частной собственности до недавнего времени была ее индивидуализация, увенчавшаяся возникновением буржуазно-капиталистической собственности на условия труда. Последняя образует наивысшую форму развития частной собственности (доказано Марксом). Дальше частной собственности развиваться некуда - разве что деградировать.
Маркс полагал, что капитал уже исчерпал свои возможности как фактор роста производительных сил, из стимула превратился в «оковы». Ошибочность этой оценки сегодня очевидна. За полтора столетия после его знаменитого пророчества («Бьет час капиталистической частной собственности» и т.д.) капитализм совершил научно-техническую революцию, создав производительные силы, которые и не снились автору «Капитала». И эта грандиозная, величайшая в истории человечества, революция - в сравнении с которой все пролетарские революции вместе взятые выглядят лишь «суетой сует», - далеко еще не окончена.
С первой зарей компьютерной эры возникает идея заменить государственную машину суперкомпьютером. Не желает эта машина отчуждения отмирать «сама собой»? Так построим другую, электронно-вычислительную, и вручим ей все функции государства - от планирования до оперативного руководства общественной жизнью.
Ильенков насмехался над этой технократической утопией: «Когда некоторые люди думают, что вся проблема заключается в том, чтобы просто заменить нынешние государственные органы мыслящими - планирующими и управляющими - машинами, ящиками вроде холодильников, они становятся на почву своеобразной кибернетически-бюрократической иллюзии, мифологии. Они думают, что коммунизм можно построить на пути математически-электронного усовершенствования нынешней системы отношений, т.е. на пути увековечивания нынешнего положения дел, на пути передачи нынешних управленческих функций государственной машины не демократически организованному человеческому коллективу, а другим машинам» [6].
Не Машина, а Человек, реальные личности, должны планировать и регулировать свои человеческие отношения. Для коммуниста-марксиста эта аксиома не требует доказательств. Но было бы опрометчиво делать отсюда вывод, что проблема построения коммунизма решается педагогикой, призванной воспитать ту критическую массу универсально развитых личностей, что необходима для «обратного присвоения, отвоевания» у машин (государства и рынка) человеческих функций и нашей «предметной сущности» (собственности). Педагогическая утопия мощнее и опаснее, чем технократическая, ибо использует энергию гуманистического идеала, при этом обе они не имеют ничего общего с материалистическим пониманием истории.
Как всё идеальное, человеческая личность представляет собой лишь отражение общественного бытия - процесса производства материальной жизни общества. Для воспитания самодеятельных универсальных личностей необходимо изменить условия их материального бытия. Производительные силы должны выйти на принципиально новый уровень. Такую возможность открывает для человечества, прежде всего, компьютер - цифровая машина. Как именно тотальная компьютеризация производства скажется на Человеке? Вот вопрос. Не сменится ли старое рабство у машин рынка и государства новым и, если верить разного рода «футурологам», еще более страшным игом электроники и робототехники?
Опасения эти проистекают из ложного, справедливо осмеянного Ильенковым представления о «Машине умнее Человека». Компьютер прекрасен тем, что у него напрочь отсутствуют любые человеческие качества, в том числе разум. Единственное, на что он способен, - считать до одного. Выстраивать в ряды нолики с единицами. Выстраивать же в ряды нас, человеков, как это делают рынок и государство, компьютеру не под силу. Зато, в отличие от рынка и государства, цифровая машина отлично - просто замечательно - поддается программированию. Она для того и создана. Эти качества ЭВМ делают ее идеальной кандидатурой для замещения древних социальных мегамашин - государства и рынка.
Ильенков формулировал загадку истории так: «Проблема состоит в том, чтобы Человеку возвратить утраченную им власть над миром машин, чтобы превратить Человека в умного и сильного Господина и Хозяина всего созданного им грандиозного, хитроумного и могучего механизма современного машинного производства, чтобы Человека сделать умнее и сильнее, чем Машина» [7].
Коротко говоря, для этого нужно сделать Машину глупее и слабее, чем Человек. Машину, начисто лишенную творческих сил, способную действовать лишь по готовой, написанной человеком программе. Машину, вся сила которой заключается в слабости по сравнению с Человеком. А потом совершенствовать и развивать ее «сильные слабости» до тех пор, пока ЭВМ не вытеснит из общественного бытия «человекообразные» машины рынка и государства.
«Сломать, разбить, разрушить» можно любую машину. Рынок и государство тоже. Что из этого вышло, наглядно показал Великий Октябрь. Очень скоро пришлось новоявленным луддитам кое-как, наспех склеивать сломанную Машину из уцелевших осколков. На свет в итоге явился монстр пострашнее старорежимного Левиафана. Индустриальный киборг, давивший людей как клопов, без счету.
Оказывается, нельзя просто взять и заменить Машину Человеком - ни в промышленности, ни в сфере управления общественной жизнью. Человек не в состоянии выполнять функции машины, да и незачем ему это делать. Общественное самоуправление в глобальном масштабе возможно не иначе, как с помощью машины. Вопрос лишь в том, какая конкретно деятельность при этом остается за Человеком, а какую можно и нужно передать «Машине глупее Человека».
Ломать машины - луддитство и вандализм. Даже такие сверхличные машины отчуждения, как рынок и государство. Любая машина есть часть человеческого существа. Ломая ее, Человек портит и уродует сам себя, теряя долю своей производительной силы. Создашь более совершенную Машину, тогда - и только тогда! - менее совершенные «отомрут сами собой», за полной ненадобностью. Только так - совершенствуя технику, и никак иначе, возможно «отправить всю государственную машину туда, где ей будет тогда настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и с бронзовым топором» (Энгельс).
Попытки же Человека, отобрав у Машины власть, выполнять самолично, своими руками и головой все до единой функции Машины («прямая демократия» Ленина и Маркса), не могут кончиться добром. Вновь выйдет как в грустном анекдоте про «народную космическую ракету»: миллион китайцев получили грыжу и еще миллион раздавлен обломками.
Великая историческая роль разделения труда заключается в том, что всё человеческое отделяется от машинного, творческое - от рутинного и механического, а потому доступного программированию. Первое Человек сохранит за собой, а второе целиком и полностью оставит в удел Машине. Только надо сперва изобрести и построить подходящую для этой цели Машину, механически более совершенную, чем рынок и государство. Пока такой Машины нет, «мировой коммунизм» был, есть и пребудет чистой воды утопией.
И все же, утопически-коммунистический идеал лучше - возвышеннее и благороднее, чем теоретическое преклонение перед идолами Машин рынка и государства. Либералы и этатисты, «рыночники» и «государственники» - две конкурирующие секты идолопоклонников. На это открыл нам глаза Ильенков (по крайней мере, мне лично открыл). Интересы рынка и государства суть интересы машин угнетения человека, лишь отчасти совпадающие с интересами общества, важнейший из которых - интерес развития личности как «ансамбля общественных отношений».
Сказанное прямо касается и отечественного Кремля, выдающего себя за «конкретно-всеобщее», за самое наше Отечество. Любую машину, в том числе и кремлевскую, можно и нужно изучать, чинить и усовершенствовать (или, как сейчас говорят, «делать тюнинг» - чтоб не так походила на броневик), - до той поры, пока не создана послушная Человеку, программируемая Машина, при помощи которой он сумеет построить новое общество - «без денег и без государства, этих “отчужденных” образов всеобщности, подлинной общественности отношений человека к человеку, ... заменяемых организацией самоуправления» (Э.В. Ильенков) [8].
[1] Ленин В.И. ПСС, т. 33, с. 66. Курсив мой. - А.М.
[2] Э.В. Ильенков: личность и творчество. М., 1999, с. 258.
[3] Там же, с. 260.
[4] Подробнее на эту тему см.: Майданский А.Д. История и общественные идеалы // Вопросы философии, 2010, № 2, с. 127-133.
[5] Ильенков Э.В. Маркс и западный мир // Вопросы философии, 1988, № 10, с. 107.
[6] Арсеньев А.С., Ильенков Э.В., Давыдов В.В. Машина и человек, кибернетика и философия // Ленинская теория отражения и современная наука. М., 1966, с. 280.
[7] Ильенков Э.В. Об идолах и идеалах. М., 1968, с. 36. Курсив мой. - А.М.
[8] Маркс и западный мир, с. 109.