Р. Шуман - Симфонические этюды (В. Софроницкий, Э. Гилельс)
Из великих фортепианных композиторов XIX века, которых было и не так много, именно Шуман кажется мне наиболее безнадежным романтиком. Для меня его музыка - сердцевина романтизма, с бурными эмоциями, метаниями, разочарованиями, отчаянным пафосом самовыражения. Хотя нужно признать, что поздний Шуман в своей фортепианной музыке, довольно малоизвестной, сильно отдалился от манеры письма его молодости. В ранние же годы он писал умопомрачительные по накалу страстей произведения, среди которых и знаменитые Симфонические этюды. Музыка, быть может, не столь сложна с интеллектуальной точки зрения, но кровь романтического сердца питает ее буквально в каждой ноте, не говоря уже о виртуозной грандиозности цикла, производящей колоссальное впечатление. Под таковым находился и Чайковский, когда писал фортепианную партию для финальной вариации своего Трио, ибо сходство с заключительным этюдом едва ли может быть случайным. Под таковым нахожусь и я, слушая эту музыку. Возможно, я не так люблю ее, как Детские сцены или Фортепианный концерт, однако она, несомненно, волнует меня, оказывая сильное воздействие.
Мне известно много исполнений Симфэтюдов, однако в этой музыке мое сердце всегда принадлежало Владимиру Софроницкому, замечательному интерпретатору романтической музыки, находящемуся на одном пьедестале с Альфредом Корто. К слову сказать, это одна из его самых качественных записей. Играя этот цикл, Софроницкий не боится ничего - словно музыка была написана именно для него.
Как-то я сравнивал его исполнение с одной из записей Эмиля Гилельса. Мне показалось, что у Гилельса, при всех несомненных достоинствах его исполнения, драматические события разворачиваются снаружи, на глазах у слушателя, прямо как если бы он видел перед собой битву войск, извержения вулканов, приближение цунами и другие сцены. Отшлифованные, отполированные и отточенные до фортепианного блеска монументальность и масштабность создаваемых Гилельсом образов просто располагают к подобным эпическим сравнениям.
У Софроницкого же весь накал страстей происходит внутри, в его сердце, которое буквально горит от интенсивности внутреннего напряжения и внутренней концентрации. Софроницкий играет Этюды так, будто это последнее, что ему суждено сыграть в жизни, будто он отчаянно хочет спасти мир своим "последним" словом, как писал о нем В. Афанасьев, и понимает, что другой возможности у него не будет. Иными словами, создается ощущение, что музыкант играет словно "без кожи", не пальцами, а голым нервом, без остатка отдавая себя стихии музыки, которая отвечает ему полной взаимностью.
Такого слитного взаимоединства между музыкой и музыкантом я больше не чувствовал ни одного пианиста, игравшего этот шумановский цикл. Страсть, самоотверженность, благородство, горение, порыв - всех этих слов, как по отдельности, так и вместе, не хватит, чтобы описать всю мощь и красоту игры Софроницкого. И при этом монументальность в его исполнении не исчезает - просто она приобретает иное, личностное значение, поражающее воображение тем, на какие свершения способен человеческий дух здесь-и-сейчас. Но эта мятежная страсть обречена на самосожжение, от нее останется только горячий пепел, как только стихнут звуки музыки, тогда как монументальное исполнение Гилельса создаст в воображении цельное, завершенное, эпическое полотно, что само по себе тоже замечательно, конечно же. Однако именно в исполнении Софроницкого Симфэтюды стали одним из самых больших потрясений в моей жизни, и каждый раз, слушая их заново, я снова и снова становлюсь свидетелем рождения и самосожжения этой уникальной и всепоглощающей страсти. И, кроме того, именно так я всегда представлял себе внутренний мир композитора, написавшего эту музыку.
Вот и получается, что у Гилельса - Этюды Симфонические, а Софроницкого - Этюды Софронические, как он сам их в шутку и называл. Но при этом, несомненно, шуманические.
Мне известно много исполнений Симфэтюдов, однако в этой музыке мое сердце всегда принадлежало Владимиру Софроницкому, замечательному интерпретатору романтической музыки, находящемуся на одном пьедестале с Альфредом Корто. К слову сказать, это одна из его самых качественных записей. Играя этот цикл, Софроницкий не боится ничего - словно музыка была написана именно для него.
Как-то я сравнивал его исполнение с одной из записей Эмиля Гилельса. Мне показалось, что у Гилельса, при всех несомненных достоинствах его исполнения, драматические события разворачиваются снаружи, на глазах у слушателя, прямо как если бы он видел перед собой битву войск, извержения вулканов, приближение цунами и другие сцены. Отшлифованные, отполированные и отточенные до фортепианного блеска монументальность и масштабность создаваемых Гилельсом образов просто располагают к подобным эпическим сравнениям.
У Софроницкого же весь накал страстей происходит внутри, в его сердце, которое буквально горит от интенсивности внутреннего напряжения и внутренней концентрации. Софроницкий играет Этюды так, будто это последнее, что ему суждено сыграть в жизни, будто он отчаянно хочет спасти мир своим "последним" словом, как писал о нем В. Афанасьев, и понимает, что другой возможности у него не будет. Иными словами, создается ощущение, что музыкант играет словно "без кожи", не пальцами, а голым нервом, без остатка отдавая себя стихии музыки, которая отвечает ему полной взаимностью.
Такого слитного взаимоединства между музыкой и музыкантом я больше не чувствовал ни одного пианиста, игравшего этот шумановский цикл. Страсть, самоотверженность, благородство, горение, порыв - всех этих слов, как по отдельности, так и вместе, не хватит, чтобы описать всю мощь и красоту игры Софроницкого. И при этом монументальность в его исполнении не исчезает - просто она приобретает иное, личностное значение, поражающее воображение тем, на какие свершения способен человеческий дух здесь-и-сейчас. Но эта мятежная страсть обречена на самосожжение, от нее останется только горячий пепел, как только стихнут звуки музыки, тогда как монументальное исполнение Гилельса создаст в воображении цельное, завершенное, эпическое полотно, что само по себе тоже замечательно, конечно же. Однако именно в исполнении Софроницкого Симфэтюды стали одним из самых больших потрясений в моей жизни, и каждый раз, слушая их заново, я снова и снова становлюсь свидетелем рождения и самосожжения этой уникальной и всепоглощающей страсти. И, кроме того, именно так я всегда представлял себе внутренний мир композитора, написавшего эту музыку.
Вот и получается, что у Гилельса - Этюды Симфонические, а Софроницкого - Этюды Софронические, как он сам их в шутку и называл. Но при этом, несомненно, шуманические.