Э. Фромм о К. Марксе или «прах к праху»
«... он представляет самый цвет западного гуманизма: он был человеком бескомпромиссного чувства правды и проникал мыслью до самой глубокой сущности реальной жизни, он никогда не позволял себе обмануться фальшивой оболочкой; он был человеком, свободным от тщеславия и жажды власти. Это была целостная личность, озабоченная судьбами человечества и наделенная несокрушимой самоотверженностью и мужеством. Вечно начеку, вечно взволнованный, Маркс как творческая личность вливал импульс к жизни в любое дело, к которому только прикасался...
Он представляет западную философскую традицию в самых лучших ее чертах: и главная из них - это безграничная вера в разум и прогресс. Маркс является олицетворением того самого человека, о котором он мечтал, человека, который мало имеет, но много значит, а богатство его в том, что он нужен людям» (Фромм Э. «Душа человека»)
Вот столько эпитетов и ни слова по делу. Деятели, активисты любят тиражировать подобные умозаключения, находя важным подчеркнуть благородство, духовность идеи или человека, взывая к эмоциям в целом. Любовь к ярким образам объяснима, они дают простор для фантазии - всегда проще нащупать что-то интуитивно, грубым обобщением, просто «прочувствовав», творческая, метафизическая мысль вообще стоит ниже, чем последовательная, научная. Причем, чем грубее мышление, тем проще ему требуется образ для наступления эйфории. Кто-то может в экстаз прийти от слов вроде: «Человек велик и могуч, главное - верить, бла-бла-бла», левых же потрясывает от радости при виде умозаключений на тему Маркса, в духе, какой он был благородный и самоотверженный. Но смысловой нагрузки в таких мыслях нет, они принимаются каждым лишь «в меру собственной испорченности».
Если бы Фромм заикнулся о методе, содержании «бескомпромиссного чувства правды» - другой разговор. Ведь это ключевое, фундамент марксизма. Если бы Фромм был способен развернуть природу «веры» Маркса - другой разговор. Дело в том, что Маркс в подобной вере попросту не нуждался, не нуждался он и в «чувстве правды». Его отношение к развитию сформировалось еще в юные годы, было понято как минимум с освоением Гегеля, который показал последовательное развитие разума, а с тем и предложив человечеству обновленный научный метод. Выводы Маркса о прогрессе закономерны, К. Маркс стал мыслителем не из-за особых чувств неясного происхождения, не от какой-то особой веры, а в развитии научного метода, по мере освоения опыта человечества. Что прока, если бы он вздыхал, словно Фромм, по особым человеческим качествам, слепо веря? Словосочетание «безграничная вера» в отношении Маркса - явная ложь и даже антоним. Развитие разума - наблюдаемый, исследованный Гегелем факт. Содержание марксизма, частью, в известной и верной формулировке, есть «наука о законах развития общества». Так от чего же «безграничная вера в прогресс»? Точно так же можно Пифагора обвинить в «великой вере» в отношение катетов прямоугольного треугольника к гипотенузе, безотносительно развития декартовой геометрии. Фромм, очевидно, апеллирует к эмоциональному отношению, его подчеркивает, из чего следует, что это либо сознательная профанация, либо непонимание Фроммом содержания марксизма, то есть, собственно, мировоззрения Маркса. Но зная Фромма шире, можно понять, что оценками Маркса он именно прикрывал наготу своего невежества - всякий раз выискивая умозрительную форму [у Маркса].
При том, конечно, К. Маркс не был лишен эмоционального отношения - человеку не чуждо человеческое, вопрос здесь в том, чем эмоции порождены. Эмоции может вызвать и яркая побрякушка, побуждая даже к вере в прогресс; эмоции может вызвать сознательный прорыв, постижение новых горизонтов; эмоции может вызывать и человек, как загадка, как обожествленное творение (ну или эдакая зверушка по Фрейду) - что у самого Фромма; или же человек - как вся история человечества, как совокупность опыта. Отсюда же и глубина чувств, эмоций - глубина духовности человека в целом.
Эрих Фромм, конечно, нащупывал определенные связи, причин и следствий, прошлого и настоящего, местами выстраивал последовательные положения, но в целом он оставался метафизиком. Ему было свойственно пафосное обобщение, он мог делать поверхностные выводы и довольствоваться ими, конструируя мысли из весьма обширного кругозора словно дитя - из кубиков. Местами, эмоциональными призывами, игрой в «вопрос-ответ», Фромм сильно напоминает С. Кургиняна (ну или наоборот - виднеется школа), напоминая при том и спеца, тасующего на столе три наперстка:
«Разве Сталин один убил миллионы своих политических противников? Нет. Эти люди были не одиноки, они располагали тысячами других людей, которые умерщвляли и пытали, делая это не просто с желанием, но даже с удовольствием»,
«Высокую степень некрофильности человека часто можно распознать по его внешним проявлениям и жестам. Он холоден, его кожа кажется безжизненной, и нередко, глядя на его выражение лица, можно подумать, что он ощущает дурной запах»,
«Сколь бы ни были различны представления всех этих религий и движений, общей для них является идея основополагающей альтернативы для человека. Человек может выбирать между двумя возможностями: идти назад или двигаться вперед» и так далее («Душа человека») - пустые мысли, апелляция к поверхностной оценке.
PS Э. Фромм умер для меня как мыслитель относительно недавно.
Он представляет западную философскую традицию в самых лучших ее чертах: и главная из них - это безграничная вера в разум и прогресс. Маркс является олицетворением того самого человека, о котором он мечтал, человека, который мало имеет, но много значит, а богатство его в том, что он нужен людям» (Фромм Э. «Душа человека»)
Вот столько эпитетов и ни слова по делу. Деятели, активисты любят тиражировать подобные умозаключения, находя важным подчеркнуть благородство, духовность идеи или человека, взывая к эмоциям в целом. Любовь к ярким образам объяснима, они дают простор для фантазии - всегда проще нащупать что-то интуитивно, грубым обобщением, просто «прочувствовав», творческая, метафизическая мысль вообще стоит ниже, чем последовательная, научная. Причем, чем грубее мышление, тем проще ему требуется образ для наступления эйфории. Кто-то может в экстаз прийти от слов вроде: «Человек велик и могуч, главное - верить, бла-бла-бла», левых же потрясывает от радости при виде умозаключений на тему Маркса, в духе, какой он был благородный и самоотверженный. Но смысловой нагрузки в таких мыслях нет, они принимаются каждым лишь «в меру собственной испорченности».
Если бы Фромм заикнулся о методе, содержании «бескомпромиссного чувства правды» - другой разговор. Ведь это ключевое, фундамент марксизма. Если бы Фромм был способен развернуть природу «веры» Маркса - другой разговор. Дело в том, что Маркс в подобной вере попросту не нуждался, не нуждался он и в «чувстве правды». Его отношение к развитию сформировалось еще в юные годы, было понято как минимум с освоением Гегеля, который показал последовательное развитие разума, а с тем и предложив человечеству обновленный научный метод. Выводы Маркса о прогрессе закономерны, К. Маркс стал мыслителем не из-за особых чувств неясного происхождения, не от какой-то особой веры, а в развитии научного метода, по мере освоения опыта человечества. Что прока, если бы он вздыхал, словно Фромм, по особым человеческим качествам, слепо веря? Словосочетание «безграничная вера» в отношении Маркса - явная ложь и даже антоним. Развитие разума - наблюдаемый, исследованный Гегелем факт. Содержание марксизма, частью, в известной и верной формулировке, есть «наука о законах развития общества». Так от чего же «безграничная вера в прогресс»? Точно так же можно Пифагора обвинить в «великой вере» в отношение катетов прямоугольного треугольника к гипотенузе, безотносительно развития декартовой геометрии. Фромм, очевидно, апеллирует к эмоциональному отношению, его подчеркивает, из чего следует, что это либо сознательная профанация, либо непонимание Фроммом содержания марксизма, то есть, собственно, мировоззрения Маркса. Но зная Фромма шире, можно понять, что оценками Маркса он именно прикрывал наготу своего невежества - всякий раз выискивая умозрительную форму [у Маркса].
При том, конечно, К. Маркс не был лишен эмоционального отношения - человеку не чуждо человеческое, вопрос здесь в том, чем эмоции порождены. Эмоции может вызвать и яркая побрякушка, побуждая даже к вере в прогресс; эмоции может вызвать сознательный прорыв, постижение новых горизонтов; эмоции может вызывать и человек, как загадка, как обожествленное творение (ну или эдакая зверушка по Фрейду) - что у самого Фромма; или же человек - как вся история человечества, как совокупность опыта. Отсюда же и глубина чувств, эмоций - глубина духовности человека в целом.
Эрих Фромм, конечно, нащупывал определенные связи, причин и следствий, прошлого и настоящего, местами выстраивал последовательные положения, но в целом он оставался метафизиком. Ему было свойственно пафосное обобщение, он мог делать поверхностные выводы и довольствоваться ими, конструируя мысли из весьма обширного кругозора словно дитя - из кубиков. Местами, эмоциональными призывами, игрой в «вопрос-ответ», Фромм сильно напоминает С. Кургиняна (ну или наоборот - виднеется школа), напоминая при том и спеца, тасующего на столе три наперстка:
«Разве Сталин один убил миллионы своих политических противников? Нет. Эти люди были не одиноки, они располагали тысячами других людей, которые умерщвляли и пытали, делая это не просто с желанием, но даже с удовольствием»,
«Высокую степень некрофильности человека часто можно распознать по его внешним проявлениям и жестам. Он холоден, его кожа кажется безжизненной, и нередко, глядя на его выражение лица, можно подумать, что он ощущает дурной запах»,
«Сколь бы ни были различны представления всех этих религий и движений, общей для них является идея основополагающей альтернативы для человека. Человек может выбирать между двумя возможностями: идти назад или двигаться вперед» и так далее («Душа человека») - пустые мысли, апелляция к поверхностной оценке.
PS Э. Фромм умер для меня как мыслитель относительно недавно.