Мемуары г-жи де Лавальер. Глава XVIII. Продолжение.
К предыдущей странице
Так наш великий монарх открыл мне свое сердце, и мы знаем, что он сдержал потом эти обязательства, которые он дал своей совести, и которые небо приняло. Эти слова глубоко впечатались в мою память; правда, я была больше всех заинтересована в их сохранении, и то место, которое я в них занимала, слишком льстило мне, чтобы я могла их забыть.
Выздоровление было таким же быстрым, какой тяжелой была болезнь. Чтобы окончательно оправиться, король переехал в Сен-Клу. Возможно, вы без труда догадаетесь, что послужило причиной его путешествия туда, в постоянное жилище Месье. Как бы то ни было, интриги против меня возобновились с новой силой; ненависть была почти общей; королю стало чуть хуже - в том обвинили меня, прибавляя к этому обвинению множество оскорблений, от повторения которых здесь меня избавляют приличия и моя честь. По своему обычаю, г-жа де Суассон отметилась в этом новом всеобщем возмущении. Сложно сказать, каким способом она привлекла на свою сторону папского легата, прибывшего в ту пору в Париж, чтобы уладить вызванный оскорблением французского посла в Риме скандал. Я не знаю, каким образом г-жа де Крэки впуталась во все эти заговоры; король был этим очень недоволен, и не скрывал этого от герцога. Однако это единственный раз, когда мне пришлось жаловаться на эту даму, которая была в числе самых больших моих почитателей, и которую, быть может, обидело лишь то, что я не уделяла ей должного внимания.
Но вернемся к легату. Его звали кардинал Чиги, он был племянником тогдашнего папы*. Это был человек около тридцати лет от роду, высокого роста, с благородными и правильными чертами лица и такими же белыми руками, как у г-на д’Энтраг, которому за это завидовали все наши дамы. Прибавьте к этому вид ненавязчивого достоинства, который так подходил к его положению. Г-жа де Крэки тут же занялась им, следуя за ним - или, скорее, водя его повсюду; посмотреть на это, посетить того-то. Добрый кардинал с готовностью сдался в ее распоряжение, хотя такое поведение давало пищу для пересудов. Я никогда не верила во все, что говорили об их связи; я взяла за правило не доверять слухам, касающимся персон высокого ранга. Будучи на виду куда чаще, чем все остальные, они сильнее подвержены клевете. Однако я не стану клясться, что между ними не происходило ничего непристойного.
Легат весьма охотно соглашался на участие во всех праздниках, которые постоянно давали в его честь, хотя на самом деле - в мою, если верить королю. Я могу бесконечно перечислять все детали наших увеселений; игра в кольца, концерты на воде, балы, парадные обеды, - ничего не забыли и не пропустили. Но что меня безмерно удивило, так это увидеть легата на сцене в комедии-балете Мольера, «Принцессе Элида». Даже будучи совершенно светской женщиной, я пришла в негодование; король смеялся над моей щепетильностью; я не знала тогда обычаев Италии, дозволяющих отцам церкви посещать спектакли без последствий в виде скандалов.
Вот что еще удивительнее: после представления «Брака по принуждению» господин легат пожелал увидеть автора. Г-н принц де Конти привел ему г-на Мольера, и прелат заверил его, что за всю свою жизнь не видел раньше ни фарса, ни арлекинады, которые бы так развеселили его. Г-н Мольер в этом действительно был неподражаем, и король часто говорил мне, что он смотрит на своего Поклена как на одного из величайших гениев королевства. Он очень любил его, даже сажал его за один стол с собой, отчего тот не стал заноситься, потому что полагал себя, как он сам говорил, и без того не обделенным почестями. У меня, возможно, еще будет случай вернуться к г-ну Мольеру; он один из тех людей театра, о которых можно говорить без грязи, и которые в своей жизни совершили достаточно добродетельных поступков, чтобы изгладить скандальность своего положения.
Так как я заговорила о театре, надо сказать вам слово об итальянской комедии, которая очень позабавила легата, и о знаменитом Доминике, которого вы, возможно, никогда не видели, потому что я не знаю, имели ли вы когда-либо склонность к подобным развлечениям.
Доминик был одним из тех, кто больше всего делал для развлечений в Сен-Клу и Трианоне, как вы увидите; но шутил он не на сцене. Однажды, очутившись на ужине у короля, в присутствии всего двора, он не отрываясь смотрел на блюдо с куропаткой. Король, который его очень любил, это заметил.
- Дайте это блюдо Доминику, - велел он слуге.
- Как? Сир! И куропаток тоже? - воскликнул хитроумный комедиант.
- И куропаток тоже, - ответил король, как и задумывал Доминик.
Так Доминик получил и куропаток, и блюдо, которое было из чистого золота.
Это не все. Когда итальянская труппа стала давать пьесы на французском, актеры Бургундского двора пожаловались на это королю, который вызвал Доминика, чтобы он рассудил дело своих товарищей в присутствии своих оппонентов.
- На каком языке Его Величество желает, чтобы я говорил? - спросил он.
- Говори как хочешь, - ответил король.
- Тогда я больше не буду об этом спрашивать, - сказал Доминик, - и мое дело выиграно.
Так оно и случилось в действительности, и после этой остроты итальянцы получили привилегию играть французские пьесы.
Но я оставлю это, чтобы вернуться к более серьезным вещам.
*Папой тогда был Александр VII (Фабио Чиги), которого кардинал де Рец прекрасно описал в своих «Мемуарах».
К следующей странице
Так наш великий монарх открыл мне свое сердце, и мы знаем, что он сдержал потом эти обязательства, которые он дал своей совести, и которые небо приняло. Эти слова глубоко впечатались в мою память; правда, я была больше всех заинтересована в их сохранении, и то место, которое я в них занимала, слишком льстило мне, чтобы я могла их забыть.
Выздоровление было таким же быстрым, какой тяжелой была болезнь. Чтобы окончательно оправиться, король переехал в Сен-Клу. Возможно, вы без труда догадаетесь, что послужило причиной его путешествия туда, в постоянное жилище Месье. Как бы то ни было, интриги против меня возобновились с новой силой; ненависть была почти общей; королю стало чуть хуже - в том обвинили меня, прибавляя к этому обвинению множество оскорблений, от повторения которых здесь меня избавляют приличия и моя честь. По своему обычаю, г-жа де Суассон отметилась в этом новом всеобщем возмущении. Сложно сказать, каким способом она привлекла на свою сторону папского легата, прибывшего в ту пору в Париж, чтобы уладить вызванный оскорблением французского посла в Риме скандал. Я не знаю, каким образом г-жа де Крэки впуталась во все эти заговоры; король был этим очень недоволен, и не скрывал этого от герцога. Однако это единственный раз, когда мне пришлось жаловаться на эту даму, которая была в числе самых больших моих почитателей, и которую, быть может, обидело лишь то, что я не уделяла ей должного внимания.
Но вернемся к легату. Его звали кардинал Чиги, он был племянником тогдашнего папы*. Это был человек около тридцати лет от роду, высокого роста, с благородными и правильными чертами лица и такими же белыми руками, как у г-на д’Энтраг, которому за это завидовали все наши дамы. Прибавьте к этому вид ненавязчивого достоинства, который так подходил к его положению. Г-жа де Крэки тут же занялась им, следуя за ним - или, скорее, водя его повсюду; посмотреть на это, посетить того-то. Добрый кардинал с готовностью сдался в ее распоряжение, хотя такое поведение давало пищу для пересудов. Я никогда не верила во все, что говорили об их связи; я взяла за правило не доверять слухам, касающимся персон высокого ранга. Будучи на виду куда чаще, чем все остальные, они сильнее подвержены клевете. Однако я не стану клясться, что между ними не происходило ничего непристойного.
Легат весьма охотно соглашался на участие во всех праздниках, которые постоянно давали в его честь, хотя на самом деле - в мою, если верить королю. Я могу бесконечно перечислять все детали наших увеселений; игра в кольца, концерты на воде, балы, парадные обеды, - ничего не забыли и не пропустили. Но что меня безмерно удивило, так это увидеть легата на сцене в комедии-балете Мольера, «Принцессе Элида». Даже будучи совершенно светской женщиной, я пришла в негодование; король смеялся над моей щепетильностью; я не знала тогда обычаев Италии, дозволяющих отцам церкви посещать спектакли без последствий в виде скандалов.
Вот что еще удивительнее: после представления «Брака по принуждению» господин легат пожелал увидеть автора. Г-н принц де Конти привел ему г-на Мольера, и прелат заверил его, что за всю свою жизнь не видел раньше ни фарса, ни арлекинады, которые бы так развеселили его. Г-н Мольер в этом действительно был неподражаем, и король часто говорил мне, что он смотрит на своего Поклена как на одного из величайших гениев королевства. Он очень любил его, даже сажал его за один стол с собой, отчего тот не стал заноситься, потому что полагал себя, как он сам говорил, и без того не обделенным почестями. У меня, возможно, еще будет случай вернуться к г-ну Мольеру; он один из тех людей театра, о которых можно говорить без грязи, и которые в своей жизни совершили достаточно добродетельных поступков, чтобы изгладить скандальность своего положения.
Так как я заговорила о театре, надо сказать вам слово об итальянской комедии, которая очень позабавила легата, и о знаменитом Доминике, которого вы, возможно, никогда не видели, потому что я не знаю, имели ли вы когда-либо склонность к подобным развлечениям.
Доминик был одним из тех, кто больше всего делал для развлечений в Сен-Клу и Трианоне, как вы увидите; но шутил он не на сцене. Однажды, очутившись на ужине у короля, в присутствии всего двора, он не отрываясь смотрел на блюдо с куропаткой. Король, который его очень любил, это заметил.
- Дайте это блюдо Доминику, - велел он слуге.
- Как? Сир! И куропаток тоже? - воскликнул хитроумный комедиант.
- И куропаток тоже, - ответил король, как и задумывал Доминик.
Так Доминик получил и куропаток, и блюдо, которое было из чистого золота.
Это не все. Когда итальянская труппа стала давать пьесы на французском, актеры Бургундского двора пожаловались на это королю, который вызвал Доминика, чтобы он рассудил дело своих товарищей в присутствии своих оппонентов.
- На каком языке Его Величество желает, чтобы я говорил? - спросил он.
- Говори как хочешь, - ответил король.
- Тогда я больше не буду об этом спрашивать, - сказал Доминик, - и мое дело выиграно.
Так оно и случилось в действительности, и после этой остроты итальянцы получили привилегию играть французские пьесы.
Но я оставлю это, чтобы вернуться к более серьезным вещам.
*Папой тогда был Александр VII (Фабио Чиги), которого кардинал де Рец прекрасно описал в своих «Мемуарах».
К следующей странице