Вторая Родина | Место
Лена Родина.
Есть такие вещи, без которых мне не прожить. Например, книга. Я читаю постоянно, и когда мой текущий роман или повесть подходят к концу, к неизменно потрепанной обложке, я заранее заготавливаю новую жертву своего беспрерывного чтения. Я из тех, кто всегда сможет без запинки ответить на вопрос «какую книгу ты сейчас читаешь?» (в настоящий момент я заканчиваю Адама Лангера, «Пересекая Калифорнию», на очереди - «Тихая девочка» любимого Питера Хега). Я компульсивно-одержимый чтец, и если поблизости нет книги, то я читаю все подряд: обертки от конфет, тюбики зубной пасты, инструкции по применению секатора.
После книги самое важное для меня это Место. Место - проверка на вшивость любой территории, которую я завоевываю, любого города или страны, в которую меня заносит жить в очередной раз. Где бы я ни жила, я только тогда чувствую себя дома, когда могу найти убежище, в которое я могу скрыться в часы раздумий. Метафорическая полянка, на которую можно убежать, на которой можно распластаться, припасть к земле, воде или, скажем, деревьям, впитать в себя энергию места и позабыть все проблемы. Хотя бы ненадолго.
Недавно я нашла такое место в Чикаго, вернее, в маленьком причикагском Эванстоне, в десяти минутах на велике от моего дома.
Это берег озера Мичиган, переходящий в песчаный пляж и мостик, который отделяет озеро от небольшого искусственного водоема и парка. Над пляжем - зеленый холм с редкими деревьями, каменными скамейками и разломленными словно безе бетонными плитами, отделяющими холм от озера. На скамейках выгравированы официальные посвящения: «Для Мими», «Памяти профессора...». На плитах спреем нарисованы грибы, сердца и рожи, а также неофициальные послания: «Я люблю тебя, кофе», «Тим зажигает», «Выходи за меня замуж».
Если пройти на середину мостика и посмотреть вниз, то можно увидеть карпов. Их под мостом живет целая стая - толстые и гладкие, как плавучие булыжники, карпы скользят под водой стаями, то сжимаясь в плотный круг, то растягиваясь в линию. На прошлой неделе, когда нашу бриллиантовую лавку обворовали, и в моей голове пульсировал образ вора с камеры наблюдения, протягивающего руку к моему ящику и вытаскивающего бриллиантовые кольца моих клиентов, карпы действовали лучше анальгина и корвалола, разглаживая нервные пульсации в моей голове.
Карпов здесь не любят: они считаются агрессорами, способными вытеснить всех остальных рыб озера Мичиган, против карпов используют электрозаборы и метод электрофишинга, когда электричество пропускают по воде, и рыбы падают в коллективный обморок, не умирая окончательно. Надеюсь, они не доберутся со своим электрофишингом к моему мосту.
Если посмотреть с моста прямо, то можно увидеть береговую полосу озера Мичиган, покрытую желтым песком, местами - лодками и людьми, но чаще пустынную, особенно, если погода холодная. Линия упирается в чикагский скайлан: неровные небоскребы, как зубы хипповатого монстра, упираются в белое небо. В небе часто летают самолеты и чайки Бонапарта с черными головами. Чайки кружат над озером, уставившись в воду, потом резко пилотируют прямо в волны, втыкаясь всем телом в брызгающую пену, и выныривают оттуда с рыбой в клюве.
Когда мне плохо, мне хочется воткнуться в озеро Мичиган, как чайка Бонапарта, вгрызться в рыбину потолще, но потом непременно вынырнуть, и вот насчет этой своей способности я сомневаюсь, и поэтому только наблюдаю за птицами, кивая головой в такт их порывистому нырянию. Где-то я читала, что чайки, мол, как женщины, красивые, но как откроют рот - издается ужаснейший крик. Это одно из самых идиотских шовинистских высказываний, которые мне пришлось прочесть. Чайки кричат неистово и хрипло, как обкуренные сигаретами провидцы, и этот их крик не менее красив, чем их гладкие белые тела.
Я часто стою на мостике и наблюдаю за Большой Голубой Цаплей. По вечерам цапля ловит свой ужин: выбирает камень поудобнее и застывает на нем, сама превращаясь в каменное изваяние. Стоит, не шелохнувшись, уставясь в воду длинным острым клювом. Внезапно клюв летит в воду, длинная шея становится еще длиннее, вытягиваясь белой струной вслед за клювом-иголкой, из воды клюв уже выскакивает с рыбиной. Самое сложное, как мне кажется, для Большой Голубой Цапли это не схватить рыбу, а проглотить ее, не уронив. Попробуйте есть живую рыбину без помощи рук. Я представляю, что у цапли очень мускулистые лицо и шея.
Хотя на мостике и запрещено рыбачить, о чем сообщает большая табличка с надписью «Ноу фишинг, ноу свимминг», толстые карпы - слишком большой соблазн: пару раз я видела человека с русским лицом, закидывающего удочку и делающего вид, что он тут случайно и вовсе не нарушает никакого закона. Толстые сытые карпы, однако, на удочку попадать не спешили, и человек с русским лицом грустнел на глазах.
А еще под мостом живет бобр. Однажды мы с другом наблюдали за цаплей, которая, войдя в вечерне-ужинательный раж, вылавливала уже седьмую свою рыбу, и вдруг услышали всплеск, как будто кто-то бросил в воду камень. Пытаясь понять, кому пришла в голову эта дебильная идея - камни бросать - мы стали оглядываться вокруг и смотреть внимательнее в воду, и заметили темную фигуру, плывущую на ее поверхности. Я подумала, вот это карп. Друг сказал: «Ни хрена себе». Это был бобр: большой, коричневый и с полукруглым плоским хвостом. Словно зная, что за ним с восторгом наблюдают, бобр не спеша сделал пару кругов на воде, элегантно помахивая хвостом-лопатой и перебирая коричневыми лапами. Потом он вылез на камень, потусовался рядом с цаплей и отправился в кусты, где долго еще шевелил ветками и активно шебуршал.
Вообще-то увидеть живого бобра довольно сложно. Я помню, как моя подруга и коллега, журналист Аня как-то отправилась в далекие леса, встречаться со специалистом по бобрам и писать про него статью. Разумеется, Ане, как и ее фотографу, хотелось увидеть бобров, или хотя бы одного бобра. После томительного монолога боброведа, который все время, казалось, старался увернуться от демонстрации предмета его изучения, наступил момент, когда не показать животных гостям из Москвы было бы дурным тоном. Специалист повел их в лес, и после долгих и извилистых тропок и сложных загогулин привел на какое-то невпечатляющее болото. «Вот сюда бобр иногда приходит», - сказал специалист. Сколько моя подруга и фотограф ни ждали, бобр так и не приходил, так что пришлось им любоваться пустым болотом и безрадостным специалистом по бобрам, жалующимся, что на бобров правительство совсем не дает никакой финансовой поддержки.
Кроме бобров, чаек, карпов и цапли мое место населяют еще ласточки и люди. Люди проходят через мостик, видят небоскребы Чикаго на дальнем плане и начинают фотографироваться. Именно этот мостик облюбовали для фотографирования китайцы: я часто вижу на нем китайские семьи в полном составе, улыбающихся в камеру китайских мам, пап и детей. Ласточки построили гнезда из травы и грязи на стене здания, расположенного возле моего мостика, и в настоящий момент выводят там своих птенцов.
В самом начале весны гнезда были в разношерстном состоянии: одни были большими и круглыми, другие - маленькими, облезлыми, скорее грязевыми полочками на стене, чем полноценными гнездами. Подобная картина даже спровоцировала нашу с другом дискуссию на тему «почему все гнезда разные», и мы пришли к выводу, что есть ласточки ленивые и работящие, ласточки менее удачливые и более удачливые, совсем как люди - кто-то живет в съемной квартире, кто-то в особняке и никто ведь не спрашивает «почему». Но вскоре мы заметили, что гнезда стремительно меняются: ласточки, таская куски грязи с одной грязевой делянки неподалеку, достраивали неполноценные гнезда, видимо, обрушившиеся за зиму. Неделю спустя все гнезда сравнялись в форме и размере, и мы пришли к выводу, что птицы предпочитают социалистический строй прогнившему капитализму.
Что бы ни случалось в моей жизни - похищение ли бриллиантов из бриллиантовой лавки, разбитое ли сердце и неисполненные надежды, счастье или горе - цапля продолжает ловить рыбу, ласточки - щебетать в своих грязевых коммунах, чайки Бонапарта - нырять в волну, карпы - лениво плавать. Конечно, их жизнь тоже меняется, и, может быть, полна драмы, предательств и разочарований, но то, что я вижу с моста, заставляет меня думать о неизменности жизни, а посему и незначительности всех моих проблем. Так, может быть, какие-нибудь божества с другой планеты, большие и далекие, смотрят на нас, и наше постоянное суетливое движение туда-сюда их успокаивает, и они задумываются о вечности.
Я стою на мосту, пока не проголодаюсь, потом сажусь на велосипед и еду домой.
Есть такие вещи, без которых мне не прожить. Например, книга. Я читаю постоянно, и когда мой текущий роман или повесть подходят к концу, к неизменно потрепанной обложке, я заранее заготавливаю новую жертву своего беспрерывного чтения. Я из тех, кто всегда сможет без запинки ответить на вопрос «какую книгу ты сейчас читаешь?» (в настоящий момент я заканчиваю Адама Лангера, «Пересекая Калифорнию», на очереди - «Тихая девочка» любимого Питера Хега). Я компульсивно-одержимый чтец, и если поблизости нет книги, то я читаю все подряд: обертки от конфет, тюбики зубной пасты, инструкции по применению секатора.
После книги самое важное для меня это Место. Место - проверка на вшивость любой территории, которую я завоевываю, любого города или страны, в которую меня заносит жить в очередной раз. Где бы я ни жила, я только тогда чувствую себя дома, когда могу найти убежище, в которое я могу скрыться в часы раздумий. Метафорическая полянка, на которую можно убежать, на которой можно распластаться, припасть к земле, воде или, скажем, деревьям, впитать в себя энергию места и позабыть все проблемы. Хотя бы ненадолго.
Недавно я нашла такое место в Чикаго, вернее, в маленьком причикагском Эванстоне, в десяти минутах на велике от моего дома.
Это берег озера Мичиган, переходящий в песчаный пляж и мостик, который отделяет озеро от небольшого искусственного водоема и парка. Над пляжем - зеленый холм с редкими деревьями, каменными скамейками и разломленными словно безе бетонными плитами, отделяющими холм от озера. На скамейках выгравированы официальные посвящения: «Для Мими», «Памяти профессора...». На плитах спреем нарисованы грибы, сердца и рожи, а также неофициальные послания: «Я люблю тебя, кофе», «Тим зажигает», «Выходи за меня замуж».
Если пройти на середину мостика и посмотреть вниз, то можно увидеть карпов. Их под мостом живет целая стая - толстые и гладкие, как плавучие булыжники, карпы скользят под водой стаями, то сжимаясь в плотный круг, то растягиваясь в линию. На прошлой неделе, когда нашу бриллиантовую лавку обворовали, и в моей голове пульсировал образ вора с камеры наблюдения, протягивающего руку к моему ящику и вытаскивающего бриллиантовые кольца моих клиентов, карпы действовали лучше анальгина и корвалола, разглаживая нервные пульсации в моей голове.
Карпов здесь не любят: они считаются агрессорами, способными вытеснить всех остальных рыб озера Мичиган, против карпов используют электрозаборы и метод электрофишинга, когда электричество пропускают по воде, и рыбы падают в коллективный обморок, не умирая окончательно. Надеюсь, они не доберутся со своим электрофишингом к моему мосту.
Если посмотреть с моста прямо, то можно увидеть береговую полосу озера Мичиган, покрытую желтым песком, местами - лодками и людьми, но чаще пустынную, особенно, если погода холодная. Линия упирается в чикагский скайлан: неровные небоскребы, как зубы хипповатого монстра, упираются в белое небо. В небе часто летают самолеты и чайки Бонапарта с черными головами. Чайки кружат над озером, уставившись в воду, потом резко пилотируют прямо в волны, втыкаясь всем телом в брызгающую пену, и выныривают оттуда с рыбой в клюве.
Когда мне плохо, мне хочется воткнуться в озеро Мичиган, как чайка Бонапарта, вгрызться в рыбину потолще, но потом непременно вынырнуть, и вот насчет этой своей способности я сомневаюсь, и поэтому только наблюдаю за птицами, кивая головой в такт их порывистому нырянию. Где-то я читала, что чайки, мол, как женщины, красивые, но как откроют рот - издается ужаснейший крик. Это одно из самых идиотских шовинистских высказываний, которые мне пришлось прочесть. Чайки кричат неистово и хрипло, как обкуренные сигаретами провидцы, и этот их крик не менее красив, чем их гладкие белые тела.
Я часто стою на мостике и наблюдаю за Большой Голубой Цаплей. По вечерам цапля ловит свой ужин: выбирает камень поудобнее и застывает на нем, сама превращаясь в каменное изваяние. Стоит, не шелохнувшись, уставясь в воду длинным острым клювом. Внезапно клюв летит в воду, длинная шея становится еще длиннее, вытягиваясь белой струной вслед за клювом-иголкой, из воды клюв уже выскакивает с рыбиной. Самое сложное, как мне кажется, для Большой Голубой Цапли это не схватить рыбу, а проглотить ее, не уронив. Попробуйте есть живую рыбину без помощи рук. Я представляю, что у цапли очень мускулистые лицо и шея.
Хотя на мостике и запрещено рыбачить, о чем сообщает большая табличка с надписью «Ноу фишинг, ноу свимминг», толстые карпы - слишком большой соблазн: пару раз я видела человека с русским лицом, закидывающего удочку и делающего вид, что он тут случайно и вовсе не нарушает никакого закона. Толстые сытые карпы, однако, на удочку попадать не спешили, и человек с русским лицом грустнел на глазах.
А еще под мостом живет бобр. Однажды мы с другом наблюдали за цаплей, которая, войдя в вечерне-ужинательный раж, вылавливала уже седьмую свою рыбу, и вдруг услышали всплеск, как будто кто-то бросил в воду камень. Пытаясь понять, кому пришла в голову эта дебильная идея - камни бросать - мы стали оглядываться вокруг и смотреть внимательнее в воду, и заметили темную фигуру, плывущую на ее поверхности. Я подумала, вот это карп. Друг сказал: «Ни хрена себе». Это был бобр: большой, коричневый и с полукруглым плоским хвостом. Словно зная, что за ним с восторгом наблюдают, бобр не спеша сделал пару кругов на воде, элегантно помахивая хвостом-лопатой и перебирая коричневыми лапами. Потом он вылез на камень, потусовался рядом с цаплей и отправился в кусты, где долго еще шевелил ветками и активно шебуршал.
Вообще-то увидеть живого бобра довольно сложно. Я помню, как моя подруга и коллега, журналист Аня как-то отправилась в далекие леса, встречаться со специалистом по бобрам и писать про него статью. Разумеется, Ане, как и ее фотографу, хотелось увидеть бобров, или хотя бы одного бобра. После томительного монолога боброведа, который все время, казалось, старался увернуться от демонстрации предмета его изучения, наступил момент, когда не показать животных гостям из Москвы было бы дурным тоном. Специалист повел их в лес, и после долгих и извилистых тропок и сложных загогулин привел на какое-то невпечатляющее болото. «Вот сюда бобр иногда приходит», - сказал специалист. Сколько моя подруга и фотограф ни ждали, бобр так и не приходил, так что пришлось им любоваться пустым болотом и безрадостным специалистом по бобрам, жалующимся, что на бобров правительство совсем не дает никакой финансовой поддержки.
Кроме бобров, чаек, карпов и цапли мое место населяют еще ласточки и люди. Люди проходят через мостик, видят небоскребы Чикаго на дальнем плане и начинают фотографироваться. Именно этот мостик облюбовали для фотографирования китайцы: я часто вижу на нем китайские семьи в полном составе, улыбающихся в камеру китайских мам, пап и детей. Ласточки построили гнезда из травы и грязи на стене здания, расположенного возле моего мостика, и в настоящий момент выводят там своих птенцов.
В самом начале весны гнезда были в разношерстном состоянии: одни были большими и круглыми, другие - маленькими, облезлыми, скорее грязевыми полочками на стене, чем полноценными гнездами. Подобная картина даже спровоцировала нашу с другом дискуссию на тему «почему все гнезда разные», и мы пришли к выводу, что есть ласточки ленивые и работящие, ласточки менее удачливые и более удачливые, совсем как люди - кто-то живет в съемной квартире, кто-то в особняке и никто ведь не спрашивает «почему». Но вскоре мы заметили, что гнезда стремительно меняются: ласточки, таская куски грязи с одной грязевой делянки неподалеку, достраивали неполноценные гнезда, видимо, обрушившиеся за зиму. Неделю спустя все гнезда сравнялись в форме и размере, и мы пришли к выводу, что птицы предпочитают социалистический строй прогнившему капитализму.
Что бы ни случалось в моей жизни - похищение ли бриллиантов из бриллиантовой лавки, разбитое ли сердце и неисполненные надежды, счастье или горе - цапля продолжает ловить рыбу, ласточки - щебетать в своих грязевых коммунах, чайки Бонапарта - нырять в волну, карпы - лениво плавать. Конечно, их жизнь тоже меняется, и, может быть, полна драмы, предательств и разочарований, но то, что я вижу с моста, заставляет меня думать о неизменности жизни, а посему и незначительности всех моих проблем. Так, может быть, какие-нибудь божества с другой планеты, большие и далекие, смотрят на нас, и наше постоянное суетливое движение туда-сюда их успокаивает, и они задумываются о вечности.
Я стою на мосту, пока не проголодаюсь, потом сажусь на велосипед и еду домой.