И. Гроссман-Рощин. К критике основ учения П.А. Кропоткина (часть 3)
Петр Кропоткин, на ряду со Штирнером, Прудоном, Бакуниным, входит в число самых известных анархистов мира. До сих пор находятся адепты учения этого "князя" анархии. Поэтому работа И. Рощина представляется актуальной и сегодня. Сам Рощин, который был современником Кропоткина, знал анархизм, что называется, изнутри. Представляется, что данная работа будет интересной и анархистам, и тем, кто интересуется историей философии. Части первая и вторая опубликованы здесь. Ниже публикуется заключительная, третья часть работы И. Гроссмана-Рощина.
III.Нам, после пережитых великих годов, трудно уже представить себе, какое ошеломляющее впечатление произвела и, не только среди революционеров, весть о том, что П. А. Кропоткин "приял" войну. Ликовали бешено и исступленно идеологи империалистов и их соглашательские помощники! Знаменитое письмо Кропоткина, кажется, шведскому ученому, о том, почему социалисты и анархисты должны стать под знамена Антанты против Германии, - это письмо сделалось одновременно как-будто бы знаменем, а на самом деле прикрытием для империалистов.
Для многих лозунг Кропоткина - "отливайте пушки и везите на позиции" - был равносилен идейному кризису. Многим казалось, что этим наносится глубочайший и непоправимый удар вере в значимость и прочность какой бы то ни было идеологии. Да на самом деле: какое значение имеет тростник-идеология, когда вихрь фактов гнет и пригибает в какую угодно сторону?
Помню один незначительный, но, по-моему, красноречивый, факт. Я стоял в Женеве на площади, поджидал трамвай. Ко мне подходит юный студент и взволнованно, как-то даже озлобленно, говорит:
- Что же, тов. Рощин, вы и теперь будете верить в значимость идей, - после того как поседевший под знаменем безгосударственности и антимилитаризма Кропоткин бьет в барабан и зовет под знамена Жоффра?
Лично я, казалось бы, не должен был быть ошеломлен происшедшим, ибо я никогда кропоткинистом не был и вел все время борьбу на два фронта: с социал-демократизмом и до-ленинским марксизмом, поскольку последний подчиняет классовую борьбу нормам демократии, и с кропоткинизмом, поскольку последний пронизан надклассовым гуманизмом и подчиняет классовую борьбу той же демократии под видом федерализма.
В беседе с Кропоткиным в период болгарско-турецкой войны меня поразило чудовищное утверждение, будто бы победы славян над Турцией и исчезновение Турции, как государства, должны приветствоваться как победа безгосударственности: мол, исчезло одно государство с лица земли...
Даже ярые поклонники Кропоткина, помню, ахнули от удивления: да и не удивительно, - оказывается Фердинанд Болгарский и вся русско-австрийская клика воплощают не более и не менее как заветы безгосударственности!
И вот, несмотря на то, что я был достаточно подготовлен, - весть о приятии Кропоткиным войны показалась мне невозможной. Думалось, что неверная теория уступит здоровому инстинкту интернационалиста. Первый листок против Кропоткина, "Тревожный вопрос", писался во внутренней неуверенности, что сдача Кропоткиным крепости антимилитаризма - реальный факт, а не случайное, временное заблуждение.
Но это, конечно, было не так.
Пролетарский интернационализм, как и предательский анархо-социалистический шовинизм, не исчерпывается только моментом приятия или неприятия войны.
Здесь сложная гамма оттенков, здесь сложная система взаимодействия. Тот или иной соглашатель мог отвергнуть войну, но это еще не интернационализм! Интернационализм обязует сделать последовательный вывод по формуле Ленина: война империалистическая должна перейти в войну гражданскую. Отсюда вытекает и требование приятия Октябрьской революции с ее наступлениями и отступлениями.
П. А. Кропоткин проделал цельно весь цикл анархо-шовинизма, приял войну, отверг лозунг гражданской войны, отвернулся от Октябрьской революции и с принципиально-несущественными оговорками признал Версальский мир.
Конечно, здесь опять явление типично мелко-буржуазного порядка, но у Кропоткина эта мелко-буржуазность идеологически оформилась, как борьба за федерализм и массовую самодеятельность латинских стран против чудовищно жестокого и всепоглощающего централизма немцев.
Характерно, что Кропоткин на знаменитом демократическом совещании Керенского требовал республики федералистической.
Что же это за федерализм, которому поклоняется Кропоткин? Раньше всего здесь федерализм и централизм берутся не конкретно при данной обстановке, а абстрактно, при чем централизм - всегда зло, федерализм - всегда добро!..
Перейдем к анализу некоторых теоретических положений Кропоткина, связанных с проблемой федерализма и государства.
Мы уже знаем, что Кропоткин характеризует государство наличностью территориальной концентрации. Там, где нет единого центра, там мы имеем правительство, но не государство.
Допустим на минутку, что это деление имеет какую-либо теоретическую ценность в порядке классификации, хотя мы в этом сильно сомневаемся. Но ведь ясно, что антигосударственника Кропоткина интересует не формальная классификация, а реальное влияние государственного принуждения на сознание, психику и волю людей! Тем изумительнее, что Кропоткин ничего не говорит о тех путях, которыми государство закрепляет свое влияние и развращает сознание. Кропоткин ничего не говорит, чем в деле прививки яда закона и власти правительство лучше, или менее вредно, нежели государство, а ведь в этом центр вопроса! Замечательно то, что другой антигосударственник, Толстой, - и как художник и как мыслитель, - с напряженным вниманием изучал механизм власти, силу его гипноза, и пришел к заключению, что власть - сила иррациональная, основанная на стихийном подражании.
Оговоримся: мы вовсе не думаем требовать от Кропоткина психологического обоснования права и государства. Такой подход правилен только в сравнительно узких пределах субъективного, психологического переживания и не дает нам социальной объективно-классовой базы государства. Речь идет только об изучении способов и характера влияния государства и "правительства". И отсутствие изучения влияния механизма дает возможность Кропоткину дорожить мнимым различием "правительство" и "государство" и возводить федерализм в какую-то безгосударственную категорию.
В самом деле: верно ли, что в архифедералистической Швейцарии гражданин - менее исступленный государственник, нежели в централизованной Германии? Ни в малейшей степени. На самом деле, если подходить к федерализму прагматически, то мы увидим яснее ясного, что федерализм может явиться не худшим, нежели централизм, способом, и являться показателем торжества государственности в умах и душах граждан.
Кропоткин, кстати, нигде не дает нам точной формулировки понимания федерализма. Надо думать, что он разумеет некую территориальную самостоятельность и значительную независимость местной жизни от центра. Но надо доказать, что этот федерализм совпадает с антигосударственностью.
Поясним это примером. Наряду с коронным судом существует суд присяжных, который судит не на основании только закона, но и по совести. Реакционеры всех времен возмущались этим институтом. Они говорили: ведь это - чистейшая анархия, глумление над законом! Что это такое - суждение по совести? Разве можно подчинить суровые, объективные нормы права каким-то субъективным переживаниям, часто может недостаточно "благонадежных" людей? Но буржуазия великолепно знает своих людей и знает, что она уже достаточно обработала человеческую "совесть". В тех или других отдельных случаях суд присяжных может вольничать, но в общем совесть находится на услужении частной собственности и государства! Ценой маленьких жертв буржуазия покупает сознание масс, что ее строй зиждется не только на застывших, безликих, беспощадных нормах права, но санкционируется совестью народа. И суд присяжных превращается в великолепное орудие воспитания буржуазного правосознания! Так же обстоит дело с федерализмом: местные вольности нисколько не мешают, а помогают выработке государственного фетишизма, а наличие этих вольностей доказывает, что класс в целом достаточно уверен, что вольная жизнь укрепит основы неволи и порядка. Ни классово-прагматически, ни в самом принципе федерализма нет того момента, который дал бы нам право поставить знак равенства между безгосударственностью и федерализмом. Централизации и децентрализации суть различные формы единой по существу государственности.
Скажут: но ведь Кропоткин дал иное обоснование происхождению государства. Ведь, по его учению, государство - палач массового творчества! Государство застает массовое творчество в период упадка, берет на себя инициативу прогресса, но этот прогресс оно оформляет в законы, которые превращаются в тяжелые оковы для массового творчества.
Спору нет. Это - самая интересная мысль Кропоткина. Но, увы! и здесь отсутствие анализа конкретных социальных явлений превращает эту идею в отвлеченную, крайне мертвенную схему. И эта схема с бесспорной ясностью еще раз подтверждает колебание Кропоткина между натурализмом и отвлеченным морализмом.
В самом деле: взаимопомощь - фактор и факт космической жизни. Повторим уже ранее поставленный вопрос: что же, человеческое общество "отпало" от природы? Почему существует эта вражда и ненависть? С точки зрения закона взаимопомощи, как универсального факта и нормы природы, делается правильным тяжкое недоумение Мити Карамазова: "Почему плачет дите? Почему голодны люди? Почему не обнимаются, не целуются, не поют песен радостных?". Здесь мы подходим к интересному моменту творчества Кропоткина. В кропоткинизме скрыта идея, что человек и человечество как будто бы "отпали" от природы и подчинились стихии зла... И хотя, по Кропоткину, "прогресс есть переход от худшего к лучшему", на деле в кропоткинизме звучит нотка, что человеческая история, поскольку она "отпала" от закона взаимопомощи, есть переход от лучшего - природной взаимопомощи - к худшему - исторической борьбе. Человечество должно бы бить тревогу!
Сбились мы. Что делать нам...
В поле бес нас водит, видно,
И кружит по сторонам!..
Тогда дальнейшая история есть как-будто бы история "искупления" или воссоединения человечества со стихией взаимопомощи, царящей в природе...
Если перейти к конкретному анализу, то получается какая-то фантастическая картина: на массовое творчество насело "извне" государство. При чем не указано, почему это массовое творчество вдруг застывает и теряет свой универсальный характер? Каким образом и откуда получаются силы, которые опутывают тенетами права ослабевшего богатыря. На деле мы здесь имеем отвлеченную схему вместо реального анализа фактов и соотношений сил. Попробуйте-ка на деле изучить историю средних веков и переход к XVI столетию с точки зрения оскудения массового творчества и "извне" насевшего государства! На деле окажется, что нет однородного массового творчества, что масса сама вырабатывает и свой максимализм и минимализм. Увы! - минимализм не "извне" пришел, он тоже - продукт массовой "самодеятельности". Но лучше всего, конечно, бросить эти мало научные аналогии и просто перейти к изучению законов динамики социальной, изучить систему экономических сил на данном уровне. И тогда проблема массового минимализма, противодействие массы своему же освобождению приобретет колоссальное значение; тогда мы будет говорить о взаимоотношении объективных и субъективных предпосылок революции. Но тогда эта проблема теряет свой фантастический характер и приобретает конкретные классовые очертания.
Оперирование расплывчатым термином "массовое творчество", "федерализм" не вводит нас в суть явлений.
Замечательно, что Кропоткин не делает ни малейшей попытки выяснения социальной структуры общества. Социальный космос как-будто распыляется между природой и формулой прогресса. Это характерно для всех утопистов.
Кропоткин готов идеализировать обычное право, совершенно не закономерно спутывая идею будущего "свободного договора" с обычным правом. Конечно, и обычное право и свободный договор противостоят писанному праву - закону и государству! Но по существу обычное право и свободный договор глубоко противоположны. Не будем уже говорить о содержании норм обычного права. Обычное право санкционирует тьму, произвол, насилие. Это обычное право санкционирует истязание неверной жены, тиранию над детьми. Но возьмем от обычного права только его способ фиксировать коллективный опыт вне рамок писанного права. Но всякому ясно, - это обычное право есть зачаток того же принудительного права только при более примитивных, элементарных условиях существования. На деле обычное право отличается еще меньшей текучестью и подвижностью, нежели писанное. Свободный же договор в будущем предполагает не договор индивидуумов, а момент развития общества, когда человек окончательно победит природу, техника достигнет высочайшей мощи, социальная грызня и принцип конкуренции будет заменен товарищеской солидарностью, а главное, долголетнее товарищеское сотрудничество, социальные навыки сделают ненужным принуждение, а та или иная перемена будет вытекать из потребностей перехода на высшую форму культуры.
Что общего между обычным правом и свободным договором по существу? - Ничего. Но Кропоткину важно формальное противопоставление писанному праву. Вот это-то увлечение противопоставлениями приводит к идеализации до-капиталистических отношений, при чем будущее толкуется по аналогии с до-капиталистическим прошлым, а до-капиталистическая эпоха идеализируется, освещенная лучами будущего общества. На деле здесь вскрывается еще и еще раз дуализм Кропоткина: природа как бы теряет свою мощь и силу и пропитывается какой-то этикой, этика теряет мощь и силу нормы и разжалована в простой факт натурального порядка, - вырабатывается что-то среднее, тусклое, неопределенное. Точно так же прошлое как-будто бы возвышается до будущего, а будущее принижается к уровню до-капиталистического прошлого.
---------------
В лице Кропоткина сошел в могилу последний великий представитель полу-утопического, полу-научного анархизма. Моральная связь с трудовым народом дала возможность Кропоткину в "Речи бунтовщика" вскрыть язвы буржуазного общества, в "Хлеб и воля" дать несколько наивную, но во многом не устаревшую картину будущего общества. В "Великой французской революции" Кропоткин подымается до истинного пафоса революционера.
Но существуют железные законы общественного развития. Только познав эти законы, связав себя окончательно с определенным классом, - мыслитель может до конца выдержать испытания истории. Кропоткин был связан с массой эмоционально и морально. Законов общественного развития он не познал.
Его с виду безукоризненная система на деле пронизана противоречиями, его формула прогресса не могла заменить отсутствующей механики исторического процесса; его сантиментально-моральное отношение к массовому творчеству заслоняло возможность объективного изучения.
Война и Октябрь не теоретически, а практически вскрыли недуги и язвы полу-утопического полу-научного анархизма. Сам Кропоткин оказался захваченным в водовороте империалистических страстей.
Наше дело - "не плакать, не смеяться, а понимать".
Октябрь дал нам образчик, как надо сочетать безумную волю с холодным рассудком. Этот опыт ляжет в основу опыта всемирного пролетариата, который уж без колебаний осуществит все лучшее, к чему стремился Петр Алексеевич Кропоткин.