(no subject)
В записях Л. Я. Гинзбург есть пронзительные описания женщин, выживших во время блокады и вынужденных приспосабливаться к новой жизни. Вмиг потерявших женскую привлекательность - и безвозвратно, как и после лагеря. На их лицах и телах навсегда отпечатались следы голода и смертного ужаса, они уже никогда не будут привлекательными холеными, какими были до войны. Ужас тех, чья жизнь прежде была более-менее обеспечена мужьями, отцами, любовниками. Стареть и так-то несладко, а тут еще так стремительно, еще не поняв, что эти изменения - навсегда, ничего уже нельзя вернуть.
Читая это, я постоянно вспоминаю "Запретный дневник" Ольги Берггольц и, при всем уважении, не могу не видеть огромную разницу.
У О. Б. - стенания и бабья тоска по уходящей красоте, почти животная радость от того, что ее всё ж удалось сохранить, постоянное "Я" в каждой строчке, о чем и о ком бы она ни писала. Отчеты эгоцентрички, довольно пустые.
А у Л. Я. за негромкими фразами скрывается огромное понимание человеческой натуры, сожаление и сочувствие, но - и безжалостная фиксация происходящего. Очень тяжелый, но упоительно прекрасный текст.
Читая это, я постоянно вспоминаю "Запретный дневник" Ольги Берггольц и, при всем уважении, не могу не видеть огромную разницу.
У О. Б. - стенания и бабья тоска по уходящей красоте, почти животная радость от того, что ее всё ж удалось сохранить, постоянное "Я" в каждой строчке, о чем и о ком бы она ни писала. Отчеты эгоцентрички, довольно пустые.
А у Л. Я. за негромкими фразами скрывается огромное понимание человеческой натуры, сожаление и сочувствие, но - и безжалостная фиксация происходящего. Очень тяжелый, но упоительно прекрасный текст.