(no subject)
Еще из человеческого:
«Доходили ещё отдельные вещи. Однажды он сидел у печки усталый и ему хотелось молчать. А тётка о чём-то заговорила ненужном. И он со своей всегдашней готовностью к раздражению уже резко спросил - Ну и что, что ты этим хочешь сказать? К чему ты это? - И она вдруг ответила: Просто так. Я ведь целый день молчу, как в тюрьме. Мне просто хочется поговорить. - Среди её обычных многословных и фальшивых мотивировок - это была вдруг такая ясная правда, что у Оттера вдруг сердце повернулось от печали. Но у него уже не было для неё добрых слов. Он промолчал.
В другой раз после большого скандала он вернулся вечером кроткий. Они хорошо пили вместе чай и разговаривали. И тётка вдруг сказала: Когда ты ушёл, я хорошо поплакала… Он в б`ольших, чем обычно, размерах, наговорил ей о том, что она паразит, что она испортила его жизнь, и т.п. Когда она в таких случаях говорила - меня убивает то, что ты говоришь, мне после этого жить не хочется и т.п., - он оставался равнодушным. Но это - «хорошо поплакала» - его перевернуло. Это сказано было не для того, чтобы его разжалобить, - он и так был сейчас кроткий. Это была правда. Его перевернуло то, что она могла плакать одна, после его ухода. Не напоказ. Это сразу изменяло значение её слез. Значит, были у неё настоящие человеческие реакции. Значит, в своём самоуспокоительном отрицании этих реакций он зашёл слишком далеко и вообще, может быть, не туда зашёл. Так возникали сомнения и печали, быстро смывавшиеся очередным раздражением.
Так иногда ему становилось стыдно. Ему становилось стыдно, когда она благодарила его за заботу, называла ласковыми именами, говорила «золотко». Ему казалось, что после его разнообразной и дикой грубости это было уже невозможно. Что это она подольщается к нему, зная полную свою от него зависимость. От этой мысли ему становилось стыдно и тяжко, и он не мог на неё смотреть».
Л. Я. Гинзбург. Рассказ о жалости и жестокости.
Из сборника "Проходящие характеры. Проза военных лет. Записки блокадного человека", 2011. С. 42-43.
«Доходили ещё отдельные вещи. Однажды он сидел у печки усталый и ему хотелось молчать. А тётка о чём-то заговорила ненужном. И он со своей всегдашней готовностью к раздражению уже резко спросил - Ну и что, что ты этим хочешь сказать? К чему ты это? - И она вдруг ответила: Просто так. Я ведь целый день молчу, как в тюрьме. Мне просто хочется поговорить. - Среди её обычных многословных и фальшивых мотивировок - это была вдруг такая ясная правда, что у Оттера вдруг сердце повернулось от печали. Но у него уже не было для неё добрых слов. Он промолчал.
В другой раз после большого скандала он вернулся вечером кроткий. Они хорошо пили вместе чай и разговаривали. И тётка вдруг сказала: Когда ты ушёл, я хорошо поплакала… Он в б`ольших, чем обычно, размерах, наговорил ей о том, что она паразит, что она испортила его жизнь, и т.п. Когда она в таких случаях говорила - меня убивает то, что ты говоришь, мне после этого жить не хочется и т.п., - он оставался равнодушным. Но это - «хорошо поплакала» - его перевернуло. Это сказано было не для того, чтобы его разжалобить, - он и так был сейчас кроткий. Это была правда. Его перевернуло то, что она могла плакать одна, после его ухода. Не напоказ. Это сразу изменяло значение её слез. Значит, были у неё настоящие человеческие реакции. Значит, в своём самоуспокоительном отрицании этих реакций он зашёл слишком далеко и вообще, может быть, не туда зашёл. Так возникали сомнения и печали, быстро смывавшиеся очередным раздражением.
Так иногда ему становилось стыдно. Ему становилось стыдно, когда она благодарила его за заботу, называла ласковыми именами, говорила «золотко». Ему казалось, что после его разнообразной и дикой грубости это было уже невозможно. Что это она подольщается к нему, зная полную свою от него зависимость. От этой мысли ему становилось стыдно и тяжко, и он не мог на неё смотреть».
Л. Я. Гинзбург. Рассказ о жалости и жестокости.
Из сборника "Проходящие характеры. Проза военных лет. Записки блокадного человека", 2011. С. 42-43.