"Подарок государя"
ПОДАРОК ГОСУДАРЯ
«... признаюсь честно, - получив известие Государя-Батюшки о том, что мне надлежит в ближайшее время прибыть в Бессарабский уезд, дабы возглавить комитет правительственный в целях укрепления власти российской в сиём месте, недавно приобретенном Короной, - я не был обрадован. По слухам, Бессарабия, коей мы владели в позапрошлом веке, когда знамена большевистских безбожников трепетали над стенами большой Кремлевской мечети, - тогда собора Василия Блаженного, мир ему, - представляла собой пустынную землю, населенную лишь малоизученным в современной Рашкоимперии народом «еврейцы», с редкими вкраплениями «молдаван» и, якобы, «гагаузов», о коих, впрочем, никакими достоверными сведениями наш Департамент не располагал...»
- Тук-тук-тук-тук, - отстукивали километры колеса поезда, несшегося по выжженным степям Малороссийской губернии.
- Тук-тук-тук, - напевали они.
Молодой генерал-губернатор Бессарбско-Одесского уезда, статский советник господин Лоринков, прикрыл глаза, не выпуская из рук стального пера. На том было выгравировано «От Государя, с Божией милостию». Многие советники Его Величества хотели бы получить такое именное стило, подумал довольно Лоринков, но для этого требовалось проявить недюжинные административные способности.
Генерал-губернатор, - которому на днях исполнилось всего двадцать девять, - такие способности проявил. В 2143 году он, срочно прибыв в Тамбовскую губернию, где волновались переселенцы из Таджикистонского ханства, сумел уговорами и убеждением главарей восстания распустить чернь по домам. Энергичными мерами Лоринков также навел порядок в системе хлебоснабжения губернии, - отчего и начались волнения, - и переселенцы-гастарбайтеры были усмирены окончательно. Конечно, пришлось проявить и твердость: самых активных вожаков волнений Лоринков велел заковать в кандалы ручные и ножные, и вести пешком за своим экипажем до самой Москвы. Там, на Лобном месте, злодеев и предали казни...
Государь - молодой Абдулазан Абрамович, - с большим удовлетворением воспринял известия об успешных действиях молодого, но дельного губернатора.
Имя Лоринкова произнесли после имен Аллаха Всемилостивого, Государя, и членов его семьи, на торжественном молебне в мечети на Красной площади. Сам Лоринков был из иноверцев, - католиком, - но Рашкоимперия в это время как раз отошла от религиозных преследований. Многие иностранцы, особенно из католиков - православным традиционно не доверяли, - назначались на высшие посты в государстве... После Тамбовского мятежа была срочная командировка на Дальний Восток, где Лоринков улаживал пограничные споры с китайцами, да так успешно, что получил титул графа Уссурийского и кинжал с выгравированной благодарностью от цесаревича Ахмада... Затем карательная экспедиция - пришлось быть жестоким - в Эстонский улус, где остатки чухонцев, разыскав потрепанное черно-белое знамя, якобы, бывшее в далеком 20 веке символом их независимости, попробовали бунтовать. Лоринков вспомнил бледные, измученные лица чухонок, которых джигиты его частей привязывали друг к другу и топили в Балтийском море, и поморщился.
Ведь генерал-губернатор был либерал.
Лоринков считал, что только земства, прививки и свободная пресса смогут поднять общий и пока низкий уровень гигантской Рашкоимперии, раскинувшейся от Аляски до Вены. О чем не стеснялся и не боялся докладывать Государю.
- Эй, а, - говорил задумчиво Государь в таких случаях.
- А, эй, на, - говорил он.
- Оп-па-оп-па, - говорил он.
- Их-ха, их-ха, - говорил он.
- Ух-ха-уха, - говорил он.
- Уп-ца-ца, - говорил он.
После чего начинал танцевать свою любимую лезгинку. Лоринков коротко кланялся и покидал дворец. Лезгинка означала, что Государь желает мягко уйти от неприятного ему разговора. К тому же, Государь не очень хорошо говорил по-русски. Плохо говорил Государь по-русски, шептались придворные. Чего уж там, подумал со вздохом генерал-губернатор, Государь вообще ни хера по-русски не понимает. Но это ерунда, подумал начитанный Лоринков, и потянулся к фляге с коньяком, чтобы подкрепить силы, стремительно покидавшие его во время путешествия в эту жаркую провинцию. Полумифическая императрица Екатерина в эпоху античности также не владела - если верить письменным источникам, - русским языком. Танцевала ли она лезгинку, интересно, - подумал генерал-губернатор.
… после того, как Лоринков получил высочайшее приглашение на аудиенцию, он через знакомых в Департаменте постарался узнать, о чем именно пойдет речь. Генерал-губернатор любил приходить подготовленным на беседы с Его величеством. Выяснилось, что поводом для встречи станет вновь приобретенная Короной Бессарабско-Одесская губерния, отбитая у турок в прошлом году. Государь так и сказал.
- Турка-шмурка, а бля, башка секим! - сказал он.
- Моя турка бить крепко, Бессарабия отнимать, - сказал он.
- Твоя есть ехать, порядок наводить, - велел Государь.
- Возражения не говорить, а то кинжал башка секир! - сказал он.
- Моя твоя подарит табакерка если твоя справиться, - сказал он.
- Я скомуниздить ее у посол Англия, когда тот пойти посрать, - сказал Государь.
- Он потом подумать на посол Франция, они здорово подраться, - с улыбкой вспомнил Государь.
- В общем, ехать в Бессарабия и все разрулить, - вспомнил Государь.
- Стрелка, шмелка, все как пацан, - сказал он.
- Вот тебе пушка крутой, - сказал он и протянул Лоринкову «Маузер», покрытый золотом.
- Тут есть восемь пуля, каждый вах, из золота сделан, - сказал он.
- Каждый пуля был золотой зуб во рту мой враг, самопровозглашенный президент самопровозглашенный республика Псковский, Зелимхан Вандарбилев, - сказал он.
- Я его убивать голый рука, - сказал он.
- Потом рука вынимать и мыть, - сказал он.
- А зуб вырывать и в пуля плавить, - сказал он.
- Золото вампир хорошо убивать, а там есть вампир-шмампир, Дракула-Хуякула, Бессарабия-Шмасарабия, - сказал он.
- Может, серебро? - сказал Лоринков.
- Вах, ара, какой тупой ты, - сказал огорченно Его Величество.
- Мой знать, что серебро, - сказал он,
- Но ты видеть зубы из серебро? - сказал он.
- Брать что дают и не пиздеть, - сказал он.
- Понял, - сказал Лоринков, и поцеловал «Маузер», сказав, - восемь, значит?
- Восемь пуля, да, - сказал Его Величество.
- Твой мне мозги запарить уже, я что цифра-шмыфра не знать?! - сказал он.
- Восемь билядь есть восемь и хоть ты выебись, да?! - сказал он.
- Достал, ва, слушай! - сказал он.
- Виноват, - сказал Лоринов.
- Благодарю! - сказал он.
- Стрыляй на здаровье! - сказал Его Величество.
- Эта царский милость, - сказал он.
- В Бессарабия много жид, жид хитрый хитрый, - просветил Государь своего генерал-губернатора.
- Немного молдаван, тот есть тупой, совсем тупой, русский не понимать, не учиться как я, - сказал Государь, выпускник юридического факультета Санкт-Петербургского рыбного техникума.
- Гагауз есть или не есть, моя не знать, может все и срака, - сказал Государь.
- В смысле, рака, - сказал он.
- Ну, то есть, врака, - сказал Государь.
- Если твоя не справиться, моя твоя в зиндан сажать, пиф-паф стрелять, - сказал он.
- Все понимать, чурка блядь нерусская? - сказал
Лоринков, со вздохом, кивнул.
- Хорошо, - сказал Государь.
- Тогда проваливать, - велел он.
- Моя творить намаз, - сказал он, и хлопнул в ладоши.
Принесли коврик в позолоте. Лоринков, пятясь, стал выходить. В это время в гигантскую залу дворца - бывшего в 20 веке, по смутным источникам, каким-то ГУМом, - вошла, ослепительно улыбаясь, имиджмейкер и спичрайтер Государя, легендарная Алиса Джамхан-Полываева. Это была самая прогрессивная женщина Востока Империи, в свое время написавшая художественное произведение «Салями и Далгат», в котором в форме притчи рассказывалось о родо-племенных отношениях современного Дагестанского герцогства. Также она сочинила несколько стихотворений, положенных на музыку капельмейстером Двора, композитором Умаром Крутым, представителем славного рода Крутых. Алиса поманила Лоринкова - наманикюренный длинный ноготь блеснул горским кинжалом в полутьме дворца, - и сказала:
- Лоринков, а ведь вы, как мне известно, пописываете, - сказала она.
- Не без того-с, - сказал, покраснев, Лоринков.
- Экий вы, - сказала Алиса.
- Не без того-с, - сказал Лоринков.
- Значит, Государь желает, чтобы вы, во время своего пребывания на посту... - сказала спичрайтер Государя.
- … вели записи, кои впоследствии можно было бы изучить, - сказала она.
- В художественной форме-с, - сказала она.
- Не знаю, справлюсь ли я, - сказал Лоринков, пуще того покраснев.
- Справитесь, - сказала Джамхан-Полываева.
- Я читала кое что из вашего, - сказала она, - и могу сказать...
- … что ваши книги несут двойную нагрузку для нашего читателя, являясь то ли констатацией факта, то ли иронической постмодернистской позой, - смогла сказать она.
- А?! - оживился Лоринков, расслышавший только слово «поза».
- В общем, в путь, - сказала спичрайтер Его Величества.
- И не щадите там никого, - сказал она.
- Мы наслышаны о вашей похвальной жесткости в чухонском краю, - сказала она.
- Браво! - сказала она.
Лоринков откланялся и был прямо из дворца препровожден на вокзал...
… сейчас, два дня спустя, генерал-губернатор уже писал начало своих воспоминаний о пребывании в Бессарабии - хотя и не приехал туда даже, - чтобы иметь на всякий случай заготовки. На третий день, знал Лоринков, Малороссия кончится и он попадет в Бессарабию. Как отнесутся к нему новые подданные Его величества? Каков будет порядок управления губернией? Найдет ли он общий язык с военными властями, которые сейчас управляют Бессарабией? Лоринков тщательно переписал все эти вопросы в тетрадку, и приписал «... вот какие вопросы мучили меня перед встречей с жителями вверенной моему попечению губернией».
Хлебнул еще коньяку. Расстегнул рубаху. Болело сердце. Как там детоньки, Марусенька? Генерал-губернатор намеревался установить распорядок дел, и лишь потом вызвать семью. Как они там, подумал он с тревогой. Но все-таки, отчего так болит сердце?..
Встал, оперся об открытое окно, выглянул.
Вдоль дорог, как столбики или суслики, стояли крестьяне Малороссии.
- Чего это они? - спросил Лоринков помощника, молодого ретивого товарища генерал-губернатора, Маратку Гельмана из выкрестов.
- Голодать-с изволят, - подобострастно сказал Маратка.
- После войны-с да реквизиций-с не изволят обладать-с едой-с, - чересчур изысканно сказал Маратка, старавшийся блеснуть.
- А почему у дороги? - спросил Лоринков.
- Милостыню-с просят, - сказал Маратка, и плюнул из окна.
- Гельман, вы же не верблюд, - сказал Лоринков, поморщившись.
- Извольте плевать в плевательницу, - сказал генерал-губернатор.
Покрасневший помощник отправился к плевательнице, а Лоринков, взяв пару булок с подноса, намазал их маслом, положил внутрь икры, - придавив мякиш, - и бросил, когда поезд замедлил ход. К булкам бросились фигурки, началась драка.
- Как там мои, - подумал Лоринков.
- Сыты ли? - подумал он.
От этого стало еще грустнее. Лоринков взял еще хлеба.
- Изволите жалеть-с, - сказал Гельман, вернувшийся в купе.
- Изволю, - сказал упрямо Лоринков.
- Как угодно-с, - сказал Маратка.
- Но это же-с славяне-с, - сказал он.
- Банда-с, - сказал он.
- Великая империя требует великих жертв, - сказал Лоринков сухо.
- Совершенно верно, - сказал Маратка и потянулся записать.
- Но простят ли нас жертвы? - сказал Лоринков.
- Жертвы сдохнут-с, а детям тех, кто выживет, мы расскажем, что ничего такого-с не было, - сказал Маратка.
- А если узнают-с, что было-с, мы скажем, пусть мы уморили-с голодом мильён человек-с, но, во-первых, от общего числа-с населения это-с крохи-с, а, во-вторых, это было не зря, и мы построили заводы-с, - сказал Гельман.
- И по хуй-с, что эти-с завод-с им вовсе не будут принадлежать-с, - сказал Гельман.
- И то верно, - сказал Лоринков.
Бросил хлеб на насыпь. Закрыл окно.
ХХХ
Генерал-губернатор Лоринков, перекрестившись, распахнул двери вагона. Заиграл туш. Солдаты, выстроившиеся в шеренгу, выглядели молодцами.
- Я прибыл к вам передать благоволение Его Величества, - начал Лоринков, - и дабы укрепить поря...
Внезапно к генерал-губернатору бросилась толпа людей в пестрых халатах. На головах у них чернели маленькие кепочки, на висках болтались длинные, засаленные волосы. Простершись перед генерал-губернатором ниц, люди стали что-то кричать на языке типа иврит, держа на головах странного вида свитки.
- Однако, - сказал Лоринков.
- Это кто? - спросил он у толмача.
- Евреи-с, - сказал толмач.
- Да? - сказал Лоринков.
В Рашкоимперии евреев не было, и Лоринков лишь слыхал о такой народности, коя, по данным правительства, заселяла новые окраинные земли.
- Что за народ? - полюбопытствовал Лоринков.
- Если кратко, - сказал толмач, - то народ это европейский.
- В Италию за 2 тысячи лет до нас, молдаван, попали, - сказал толмач.
- Чего же ведут себя так.... по-азиатски? - сказал Лоринков.
- Юродствуют-с, - сказал толмач.
- Господа, право, - сказал Лоринков, - я прибыл сюда лишь для того, чтобы под руководством Государя осуществить ряд мероприятий, благодаря которым край лишь расцветет.
- И потому я прошу вас вести себя со мною прилично, - сказал он.
- Отставить кривляться, - сказал он.
«Мужчины после этого встали, поскидывали халаты, посрывали накладные виски, шапочки, и оказались вполне европейскими господами приятной наружности, кои изъяснялись со мной по-русски и французски, а также польски, безо всякого натужного акцента и отвратительного говора, который они применяют, как средство маскировки, когда встречают незнакомого человека», - писал о дальнейших событиях генерал-губернатор края Лоринков. А местная газета «Царская Бессарабия» писала так:
- Отведав мацы и соли, его превосходительство Лоринков изволили похвалить сие традиционное бессарабское блюдо, - писала ведущая светской хроники Алина Шмульцер.
- После того, ласково потрепав по щеке приказчика Моню Драгцмейльстера, изволил осведомиться, как фамилия последнего, и, узнав о ней, изволил смеяться и спросить, отчего у Мони такая идиотская, можно даже сказать, дебильная, фамилия, - писала с доброй улыбкой Алина.
- На что Моня растерялся... - писала она.
- А дамы края отныне будут знать, что губернатор остроумен, и жантилен, - написала она.
На последней того же номера странице «Царской Бессарабии» было напечатано объявление. «Моня Драгцмейльстер, приказчик в лавке восковых свечей, извещает сим о смене фамилии. С сегодня сего года Моня становится Моней Альтцгеймером».
ХХХ
… в приемной генерал-губернатор, не зашедший даже в свой новый дом, ждала новая партия просителей. Это были морщинистые люди, очень загорелые, и плохо одетые - от них пахло овчиной и вином.
- Тоже юродствуют? - спросил Лоринков толмача.
- Никак нет-с, молдаване-с, - сказал толмач.
- Они и правда-с такие-с, - сказал он.
- Чего хотят? - сказал Лоринков.
Один из делегации заговорил, волнуясь.
- От имени молдавской общественности края, - переводил толмач.
- Мы просим бая генерал-губернатора разобраться с евреями, - говорил он.
- Еврейские пидарасы захапали себе всю торговлю и всю блядь, коммерцию, - переводил он.
- Вы велели дословно, - сказал он, поймав удивленный взгляд Лоринков.
- Если где торговля, обязательно бля еврей, - переводил толмач.
- Честному молдаванину нет житья от евреев этих бля,- говорил толмач.
- Задолбали своими Цилями, мудаки пархатые, - переводил он.
- Пусть уматывают в свою Израиловку! - переводил он.
- Просим ограничить еврейское население края в правах, лишь их права покупать-продавать землю, овощи, вату и керосин, - переводил толмач требования местных жителей.
- Каждому долбоебу по херу на воротник, ну или, по крайней мере, по желтой звезде! - переводил толмач пожелания.
- И чтоб ходили блядь, пидоры, не по тротуару, а по мостовой, - переводил он.
- Но, господа, я не видел в городе тротуаров! - сказал Лоринков, прошедший по городу предварительно.
- А нас не колышет бля, - перевел толмач ответ просителей.
Лоринков взял прошение, и положил на стол. Отпустил делегацию. Вздохнул. Стал читать прошение еврейских просителей, с которым не успел ознакомиться на вокзале.
«... с чувством глубокой тревоги мы, еврейская община вновь обретенного великой Рашкоимперией - да славится она сто и сто тысяч лет, - Бессарабского края, спешим доложить. Ваше величество! Ваше сиятельство и высокопревосходительство! Гребанные молдаване ни хуя не надежны! Они только и глядят в сторону дикого румынского края, и только и мечтают устроить нам еще один блядь Холокост. Спасибо, у нас от предыдущего все до сих пор болит! Хотим заявить, что если правительство не примет мер по нашей защите, мы будем вынуждены организоваться в боевые единицы, а чем это кончится, знает каждый, кто изучал историю создания независимого государства Израиль, переставшего существовать в результате трагического повышения вод Мертвого моря после ядерной ирано-американской войны, когда воды поднялись на 20 метров и покрыли все. Что, кстати, опровергает расхожий антисемитский штамп о том, что, якобы, всю воду выпили сами знаете кто. Доколе?! Почто?! Ай-вей! Нам надоели пидарасы-антисемиты, которые, прикрываясь лозунгами прогрессивного молдавенизма, проявляют пещерную ненависть к самой здоровой части молдавского общества, его еврейской диаспоре...»
Лоринков отложил прошение. Край мне попался тот еще, подумал уныло генерал-губернатор. Гадюшник гребанный, подумал он грустно.
Вдруг в дверь постучали.
Войдите, - крикнул губернатор.
В кабинет, на коленях, вползли люди в лаптях и расшитых крестами рубахах.
- Батюшка, батюшко, - говорили они и все норовили поцеловать руку Лоринкова.
- Ужо понеже да около да поколе, - говорили они.
- Гой ты еси, - говорили они.
- Задолбали явреи да молдаване клятые! - говорили они.
- Это кто?! - спросил Лоринков толмача.
- Бессарабские русские-с, - ответил тот.
- А почему такие... ебнутые? - спросил Лоринков.
- Юродствуют-с, - сказал толмач.
- Господа... - сказал укоризненно Лоринков.
«... тогда они встали, сняли с себя лапти, рубахи, кресты, и я увидел, что это были те же самые люди, что встречали меня на вокзале в странных азиатских халатах, и подали прошение от имени еврейской общины» - писал о дальнейшем губернатор, и добавлял - «так что уже и не было смысла читать их второй прошение».
ХХХ
На следующий день генерал-губернатор кратко и энергично обрисовал будущее Бессарабии в своем выступлении в Дворянском Клубе.
- Господа, прогулявшись вчера по городу, увидел я лишь грязь, нищету, и отсутствие канализации, водопровода, - сказал он.
- Евреи режут скот над ручьем Бык, молдаване стирают там грязные вещи, потом все вместе пьют оттуда воду, а русские... - сказал он.
- О них я уже, впрочем, сказал, - сказал он.
- Режут скот над ручьем, - сказал он.
- Впрочем, неважно, - сказал он.
- Все вы барахтаетесь в говне по уши, - сказал он.
- И, вместо того, чтобы облагодетельствовать край свой неустанным трудом, вы пишете друг на друга жалобы и доносы, отвлекая меня сразу же по приезду от работы на благо Империи и Государя! - сказал он.
- Давайте РАБОТАТЬ, - сказал он.
- Я вижу блестящее будущее края! - сказал он.
- Мы построим больницы, цирк, гимназии, - сказал он.
- У дорог будут тротуары, - сказал он.
- Для всех, - сказал он, когда часть собравшихся напряглась.
- Город расцветет, он станет называться Цветок из камня! - сказал он.
- Медицина для всех, чистота, гигиена, и отсутствие национальных столкновений! - сказал он.
- Вот наше счастливое будущее! - сказал он.
Зал неодобрительно заворчал. Общее мнение, выраженное - впрочем, осторожно, - в следующем номере «Царской Бессарабии» было таково.
- Как можно быть счастливым, если никто не опидорашен?! - восклицала светская обозреватель Алина
Ответ на этот вопрос знал, видимо, лишь новый генерал-губернатор.
ХХХ
… Три года спустя Бессарабия напоминало нечто, отдаленно похожее на цветущий сад. В Кишиневе, усилиями воинских частей и местного населения - которое усилиями воинских частей и согнали на работы, - разбили несколько садов и вырыли озера. Дороги расширили и расчистили. На окраине построили больницу для душевнобольных - многие, увидев чистый Кишинев, сошли с ума, а центре - больницу для детей и взрослых. Русло реки Бык расширили.
Город преображался. Счастливый генерал-губернатор Лоринков расхаживал по улицам, заставляя брататься евреев и молдаван и даже русских, - которых он сюда выписал из Новгородского улуса, - и подумывал вызвать семью. Единственный, кто не разделял оптимизма генерал-губернатора, был товарищ по поручениям, Маратка Гельман. И даже рисковал заговорить об этом с губернатором, пока тот, без сюртука, в глиняной мазанке - в летнюю жару - работал с документами.
- Сколько волка мацой не корми-с... - говорил Маратка, неодобрительно глядя на просителей, толпящихся у ворот.
- Вы, Марат, антисемит, - говорил Лоринков добродушно.
- И антимолдавенист, чего уж там, - признавался Маратка.
- Я только русских люблю, - говорил он угодливо.
- Конечно, после авар, черемисов и прочих стержневых народностей Империи, - говорил он.
- А эти... - говорил он.
- Уж больно диковаты туземцы здесь, - говорил он.
- Пока дела идут хорошо, ноги нам целовать готовы, - говорил он.
- А как случится что, порвут нас на части, - говорил он.
- Войска вы удалили-с зря, - говорил он.
- Это мирный край, в городе военных не нужно, - отвечал Лоринков.
- Ох, - говорил Маратка неодобрительно.
- Вы, Марат, людей не любите, - смеялся Лоринков, садясь на стол, - вам надо в Перми жить.
- Почему в Перми-с? - спрашивал Маратка.
- Там народ дикий, неприветливый, - говорил Лоринков.
- Одни мудаки-с да блудники, - говорил он.
- Блудо и мудо, - каламбурил он, посмеиваясь.
- Шутить изволите, - буркал Маратка.
- Изволю, - отвечал Лоринков.
- А не прогуляться ли нам к больнице? - сказал он.
Встал, потянулся - весь из себя молодой, прогрессивный, целеустремленный...
И, как писал позже в мемуарах товарищ генерал-губернатор, «словно солнечный нимб возник вокруг головы моего дражайшего начальника, у коего столь многому научился я во время нашей плодотворной совместной работы над процветанием края Бессарабского». Лоринков, улыбаясь, надел сюртук, и они с Мараткой вышли на улицу. Дверь генерал-губернатор запирать не стал, потому что намеревался вскоре вернуться.
Сегодня, в знак памяти, дверь в доме генерал-губернатора, - ставшего музеем, - оставлена открытой навсегда...
ХХХ
На улицах было непривычно весело.
Кишинев ликовал.
В городе происходил первый, - после двухсотлетнего перерыва, - погром. В воздух взлетали чепчики, букеты цветов, и фуражки. Горожане почувствовали себя раскрепощенными. У больницы внимание Лоринкова и его помощника привлекала толпа, которая линчевала докторов. Причем общество проявляло удивительное единодушие, в другое время непременно растрогавшее бы Лоринкова. Среди линчевателей наблюдалось много как евреев, так и молдаван, да и немногочисленные русские не отставали.
- Пидарасы врачи детям холеру вводють, - кричала толпа.
- Чума на их дом! - кричала толпа.
- Ебать их в сраку, - кричала толпа.
- Богу надо молиться а не прививки ебанные ставить! - говорили они.
- Врачей на мыло ебыть, - говорили собравшиеся.
Некоторых докторов уже вздернули на фонарях, которые появились в городе по велению генерал-губернатора. Других только подтаскивали к месту казни. Генерал-губернатор побледнел, и, вынув золоченный маузер из кобуры, побежал к толпе. За ним, чуть поодаль, с очень независимым и посторонним видом, - позволившим ему спастись, - последовал товарищ Маратка.
- Господа, - закричал Лоринков, размахивая пистолетом.
- Отставить погром! - закричал он.
- Врачей отпустить! - велел он.
- Именем Государя! - велел он.
Генерал-губернатора не слушали. Толпа с рыком и ревом - Лоринков различил лишь «шабес-гой ебанный, пидар русский, хуйло антисемитское, чмо, попил крови народной, сука, сюртук не попортите, ун, дой трей, сунт ешть ун гайдук», - сужалась. Смотрели на Лоринкова обреченно врачи, избитые в кровь... Генерал-губернатор их из столицы выписывал, почет и уважение обещал... Вот и смерть моя пришла, понял вдруг генерал-губернатор. Всю жизнь гадал, какой она будет, и вот, на тебе.
Смерть оказалась немытой, пахла вином, чесноком и фаршированной рыбой.
Эх, Марусенька, Марусенька, подумал Лоринков. Вспомнил, как жена, прощаясь, все рвалась поцеловать руку. Словно чувствовала, подумал он грустно. О детях даже и думать не стал, чтобы не умирать чересчур уж мрачным.
А врачей спасать надо, а то не по-людски, подумал он.
Рванул, что есть силы, в сторону от больницы, уводя за собой толпу.
Бежал с километр, а когда дорога кончилась у тупика, встал повернулся и встретил погромщиков. Семь пуль разрядил в толпу - хоть и золото, а грудь пробивали навылет, - и восьмую пустил себе в висок. И очень удивился, когда не умер. Потом добежали погромщики, взмыли в небо колья, и тогда-то генерал-губернатор и погиб, успев подумать, что Его Величество все-таки не выучили русский язык как следует.
Патронов в пистолете оказалось семь.
КОНЕЦ
«... признаюсь честно, - получив известие Государя-Батюшки о том, что мне надлежит в ближайшее время прибыть в Бессарабский уезд, дабы возглавить комитет правительственный в целях укрепления власти российской в сиём месте, недавно приобретенном Короной, - я не был обрадован. По слухам, Бессарабия, коей мы владели в позапрошлом веке, когда знамена большевистских безбожников трепетали над стенами большой Кремлевской мечети, - тогда собора Василия Блаженного, мир ему, - представляла собой пустынную землю, населенную лишь малоизученным в современной Рашкоимперии народом «еврейцы», с редкими вкраплениями «молдаван» и, якобы, «гагаузов», о коих, впрочем, никакими достоверными сведениями наш Департамент не располагал...»
- Тук-тук-тук-тук, - отстукивали километры колеса поезда, несшегося по выжженным степям Малороссийской губернии.
- Тук-тук-тук, - напевали они.
Молодой генерал-губернатор Бессарбско-Одесского уезда, статский советник господин Лоринков, прикрыл глаза, не выпуская из рук стального пера. На том было выгравировано «От Государя, с Божией милостию». Многие советники Его Величества хотели бы получить такое именное стило, подумал довольно Лоринков, но для этого требовалось проявить недюжинные административные способности.
Генерал-губернатор, - которому на днях исполнилось всего двадцать девять, - такие способности проявил. В 2143 году он, срочно прибыв в Тамбовскую губернию, где волновались переселенцы из Таджикистонского ханства, сумел уговорами и убеждением главарей восстания распустить чернь по домам. Энергичными мерами Лоринков также навел порядок в системе хлебоснабжения губернии, - отчего и начались волнения, - и переселенцы-гастарбайтеры были усмирены окончательно. Конечно, пришлось проявить и твердость: самых активных вожаков волнений Лоринков велел заковать в кандалы ручные и ножные, и вести пешком за своим экипажем до самой Москвы. Там, на Лобном месте, злодеев и предали казни...
Государь - молодой Абдулазан Абрамович, - с большим удовлетворением воспринял известия об успешных действиях молодого, но дельного губернатора.
Имя Лоринкова произнесли после имен Аллаха Всемилостивого, Государя, и членов его семьи, на торжественном молебне в мечети на Красной площади. Сам Лоринков был из иноверцев, - католиком, - но Рашкоимперия в это время как раз отошла от религиозных преследований. Многие иностранцы, особенно из католиков - православным традиционно не доверяли, - назначались на высшие посты в государстве... После Тамбовского мятежа была срочная командировка на Дальний Восток, где Лоринков улаживал пограничные споры с китайцами, да так успешно, что получил титул графа Уссурийского и кинжал с выгравированной благодарностью от цесаревича Ахмада... Затем карательная экспедиция - пришлось быть жестоким - в Эстонский улус, где остатки чухонцев, разыскав потрепанное черно-белое знамя, якобы, бывшее в далеком 20 веке символом их независимости, попробовали бунтовать. Лоринков вспомнил бледные, измученные лица чухонок, которых джигиты его частей привязывали друг к другу и топили в Балтийском море, и поморщился.
Ведь генерал-губернатор был либерал.
Лоринков считал, что только земства, прививки и свободная пресса смогут поднять общий и пока низкий уровень гигантской Рашкоимперии, раскинувшейся от Аляски до Вены. О чем не стеснялся и не боялся докладывать Государю.
- Эй, а, - говорил задумчиво Государь в таких случаях.
- А, эй, на, - говорил он.
- Оп-па-оп-па, - говорил он.
- Их-ха, их-ха, - говорил он.
- Ух-ха-уха, - говорил он.
- Уп-ца-ца, - говорил он.
После чего начинал танцевать свою любимую лезгинку. Лоринков коротко кланялся и покидал дворец. Лезгинка означала, что Государь желает мягко уйти от неприятного ему разговора. К тому же, Государь не очень хорошо говорил по-русски. Плохо говорил Государь по-русски, шептались придворные. Чего уж там, подумал со вздохом генерал-губернатор, Государь вообще ни хера по-русски не понимает. Но это ерунда, подумал начитанный Лоринков, и потянулся к фляге с коньяком, чтобы подкрепить силы, стремительно покидавшие его во время путешествия в эту жаркую провинцию. Полумифическая императрица Екатерина в эпоху античности также не владела - если верить письменным источникам, - русским языком. Танцевала ли она лезгинку, интересно, - подумал генерал-губернатор.
… после того, как Лоринков получил высочайшее приглашение на аудиенцию, он через знакомых в Департаменте постарался узнать, о чем именно пойдет речь. Генерал-губернатор любил приходить подготовленным на беседы с Его величеством. Выяснилось, что поводом для встречи станет вновь приобретенная Короной Бессарабско-Одесская губерния, отбитая у турок в прошлом году. Государь так и сказал.
- Турка-шмурка, а бля, башка секим! - сказал он.
- Моя турка бить крепко, Бессарабия отнимать, - сказал он.
- Твоя есть ехать, порядок наводить, - велел Государь.
- Возражения не говорить, а то кинжал башка секир! - сказал он.
- Моя твоя подарит табакерка если твоя справиться, - сказал он.
- Я скомуниздить ее у посол Англия, когда тот пойти посрать, - сказал Государь.
- Он потом подумать на посол Франция, они здорово подраться, - с улыбкой вспомнил Государь.
- В общем, ехать в Бессарабия и все разрулить, - вспомнил Государь.
- Стрелка, шмелка, все как пацан, - сказал он.
- Вот тебе пушка крутой, - сказал он и протянул Лоринкову «Маузер», покрытый золотом.
- Тут есть восемь пуля, каждый вах, из золота сделан, - сказал он.
- Каждый пуля был золотой зуб во рту мой враг, самопровозглашенный президент самопровозглашенный республика Псковский, Зелимхан Вандарбилев, - сказал он.
- Я его убивать голый рука, - сказал он.
- Потом рука вынимать и мыть, - сказал он.
- А зуб вырывать и в пуля плавить, - сказал он.
- Золото вампир хорошо убивать, а там есть вампир-шмампир, Дракула-Хуякула, Бессарабия-Шмасарабия, - сказал он.
- Может, серебро? - сказал Лоринков.
- Вах, ара, какой тупой ты, - сказал огорченно Его Величество.
- Мой знать, что серебро, - сказал он,
- Но ты видеть зубы из серебро? - сказал он.
- Брать что дают и не пиздеть, - сказал он.
- Понял, - сказал Лоринков, и поцеловал «Маузер», сказав, - восемь, значит?
- Восемь пуля, да, - сказал Его Величество.
- Твой мне мозги запарить уже, я что цифра-шмыфра не знать?! - сказал он.
- Восемь билядь есть восемь и хоть ты выебись, да?! - сказал он.
- Достал, ва, слушай! - сказал он.
- Виноват, - сказал Лоринов.
- Благодарю! - сказал он.
- Стрыляй на здаровье! - сказал Его Величество.
- Эта царский милость, - сказал он.
- В Бессарабия много жид, жид хитрый хитрый, - просветил Государь своего генерал-губернатора.
- Немного молдаван, тот есть тупой, совсем тупой, русский не понимать, не учиться как я, - сказал Государь, выпускник юридического факультета Санкт-Петербургского рыбного техникума.
- Гагауз есть или не есть, моя не знать, может все и срака, - сказал Государь.
- В смысле, рака, - сказал он.
- Ну, то есть, врака, - сказал Государь.
- Если твоя не справиться, моя твоя в зиндан сажать, пиф-паф стрелять, - сказал он.
- Все понимать, чурка блядь нерусская? - сказал
Лоринков, со вздохом, кивнул.
- Хорошо, - сказал Государь.
- Тогда проваливать, - велел он.
- Моя творить намаз, - сказал он, и хлопнул в ладоши.
Принесли коврик в позолоте. Лоринков, пятясь, стал выходить. В это время в гигантскую залу дворца - бывшего в 20 веке, по смутным источникам, каким-то ГУМом, - вошла, ослепительно улыбаясь, имиджмейкер и спичрайтер Государя, легендарная Алиса Джамхан-Полываева. Это была самая прогрессивная женщина Востока Империи, в свое время написавшая художественное произведение «Салями и Далгат», в котором в форме притчи рассказывалось о родо-племенных отношениях современного Дагестанского герцогства. Также она сочинила несколько стихотворений, положенных на музыку капельмейстером Двора, композитором Умаром Крутым, представителем славного рода Крутых. Алиса поманила Лоринкова - наманикюренный длинный ноготь блеснул горским кинжалом в полутьме дворца, - и сказала:
- Лоринков, а ведь вы, как мне известно, пописываете, - сказала она.
- Не без того-с, - сказал, покраснев, Лоринков.
- Экий вы, - сказала Алиса.
- Не без того-с, - сказал Лоринков.
- Значит, Государь желает, чтобы вы, во время своего пребывания на посту... - сказала спичрайтер Государя.
- … вели записи, кои впоследствии можно было бы изучить, - сказала она.
- В художественной форме-с, - сказала она.
- Не знаю, справлюсь ли я, - сказал Лоринков, пуще того покраснев.
- Справитесь, - сказала Джамхан-Полываева.
- Я читала кое что из вашего, - сказала она, - и могу сказать...
- … что ваши книги несут двойную нагрузку для нашего читателя, являясь то ли констатацией факта, то ли иронической постмодернистской позой, - смогла сказать она.
- А?! - оживился Лоринков, расслышавший только слово «поза».
- В общем, в путь, - сказала спичрайтер Его Величества.
- И не щадите там никого, - сказал она.
- Мы наслышаны о вашей похвальной жесткости в чухонском краю, - сказала она.
- Браво! - сказала она.
Лоринков откланялся и был прямо из дворца препровожден на вокзал...
… сейчас, два дня спустя, генерал-губернатор уже писал начало своих воспоминаний о пребывании в Бессарабии - хотя и не приехал туда даже, - чтобы иметь на всякий случай заготовки. На третий день, знал Лоринков, Малороссия кончится и он попадет в Бессарабию. Как отнесутся к нему новые подданные Его величества? Каков будет порядок управления губернией? Найдет ли он общий язык с военными властями, которые сейчас управляют Бессарабией? Лоринков тщательно переписал все эти вопросы в тетрадку, и приписал «... вот какие вопросы мучили меня перед встречей с жителями вверенной моему попечению губернией».
Хлебнул еще коньяку. Расстегнул рубаху. Болело сердце. Как там детоньки, Марусенька? Генерал-губернатор намеревался установить распорядок дел, и лишь потом вызвать семью. Как они там, подумал он с тревогой. Но все-таки, отчего так болит сердце?..
Встал, оперся об открытое окно, выглянул.
Вдоль дорог, как столбики или суслики, стояли крестьяне Малороссии.
- Чего это они? - спросил Лоринков помощника, молодого ретивого товарища генерал-губернатора, Маратку Гельмана из выкрестов.
- Голодать-с изволят, - подобострастно сказал Маратка.
- После войны-с да реквизиций-с не изволят обладать-с едой-с, - чересчур изысканно сказал Маратка, старавшийся блеснуть.
- А почему у дороги? - спросил Лоринков.
- Милостыню-с просят, - сказал Маратка, и плюнул из окна.
- Гельман, вы же не верблюд, - сказал Лоринков, поморщившись.
- Извольте плевать в плевательницу, - сказал генерал-губернатор.
Покрасневший помощник отправился к плевательнице, а Лоринков, взяв пару булок с подноса, намазал их маслом, положил внутрь икры, - придавив мякиш, - и бросил, когда поезд замедлил ход. К булкам бросились фигурки, началась драка.
- Как там мои, - подумал Лоринков.
- Сыты ли? - подумал он.
От этого стало еще грустнее. Лоринков взял еще хлеба.
- Изволите жалеть-с, - сказал Гельман, вернувшийся в купе.
- Изволю, - сказал упрямо Лоринков.
- Как угодно-с, - сказал Маратка.
- Но это же-с славяне-с, - сказал он.
- Банда-с, - сказал он.
- Великая империя требует великих жертв, - сказал Лоринков сухо.
- Совершенно верно, - сказал Маратка и потянулся записать.
- Но простят ли нас жертвы? - сказал Лоринков.
- Жертвы сдохнут-с, а детям тех, кто выживет, мы расскажем, что ничего такого-с не было, - сказал Маратка.
- А если узнают-с, что было-с, мы скажем, пусть мы уморили-с голодом мильён человек-с, но, во-первых, от общего числа-с населения это-с крохи-с, а, во-вторых, это было не зря, и мы построили заводы-с, - сказал Гельман.
- И по хуй-с, что эти-с завод-с им вовсе не будут принадлежать-с, - сказал Гельман.
- И то верно, - сказал Лоринков.
Бросил хлеб на насыпь. Закрыл окно.
ХХХ
Генерал-губернатор Лоринков, перекрестившись, распахнул двери вагона. Заиграл туш. Солдаты, выстроившиеся в шеренгу, выглядели молодцами.
- Я прибыл к вам передать благоволение Его Величества, - начал Лоринков, - и дабы укрепить поря...
Внезапно к генерал-губернатору бросилась толпа людей в пестрых халатах. На головах у них чернели маленькие кепочки, на висках болтались длинные, засаленные волосы. Простершись перед генерал-губернатором ниц, люди стали что-то кричать на языке типа иврит, держа на головах странного вида свитки.
- Однако, - сказал Лоринков.
- Это кто? - спросил он у толмача.
- Евреи-с, - сказал толмач.
- Да? - сказал Лоринков.
В Рашкоимперии евреев не было, и Лоринков лишь слыхал о такой народности, коя, по данным правительства, заселяла новые окраинные земли.
- Что за народ? - полюбопытствовал Лоринков.
- Если кратко, - сказал толмач, - то народ это европейский.
- В Италию за 2 тысячи лет до нас, молдаван, попали, - сказал толмач.
- Чего же ведут себя так.... по-азиатски? - сказал Лоринков.
- Юродствуют-с, - сказал толмач.
- Господа, право, - сказал Лоринков, - я прибыл сюда лишь для того, чтобы под руководством Государя осуществить ряд мероприятий, благодаря которым край лишь расцветет.
- И потому я прошу вас вести себя со мною прилично, - сказал он.
- Отставить кривляться, - сказал он.
«Мужчины после этого встали, поскидывали халаты, посрывали накладные виски, шапочки, и оказались вполне европейскими господами приятной наружности, кои изъяснялись со мной по-русски и французски, а также польски, безо всякого натужного акцента и отвратительного говора, который они применяют, как средство маскировки, когда встречают незнакомого человека», - писал о дальнейших событиях генерал-губернатор края Лоринков. А местная газета «Царская Бессарабия» писала так:
- Отведав мацы и соли, его превосходительство Лоринков изволили похвалить сие традиционное бессарабское блюдо, - писала ведущая светской хроники Алина Шмульцер.
- После того, ласково потрепав по щеке приказчика Моню Драгцмейльстера, изволил осведомиться, как фамилия последнего, и, узнав о ней, изволил смеяться и спросить, отчего у Мони такая идиотская, можно даже сказать, дебильная, фамилия, - писала с доброй улыбкой Алина.
- На что Моня растерялся... - писала она.
- А дамы края отныне будут знать, что губернатор остроумен, и жантилен, - написала она.
На последней того же номера странице «Царской Бессарабии» было напечатано объявление. «Моня Драгцмейльстер, приказчик в лавке восковых свечей, извещает сим о смене фамилии. С сегодня сего года Моня становится Моней Альтцгеймером».
ХХХ
… в приемной генерал-губернатор, не зашедший даже в свой новый дом, ждала новая партия просителей. Это были морщинистые люди, очень загорелые, и плохо одетые - от них пахло овчиной и вином.
- Тоже юродствуют? - спросил Лоринков толмача.
- Никак нет-с, молдаване-с, - сказал толмач.
- Они и правда-с такие-с, - сказал он.
- Чего хотят? - сказал Лоринков.
Один из делегации заговорил, волнуясь.
- От имени молдавской общественности края, - переводил толмач.
- Мы просим бая генерал-губернатора разобраться с евреями, - говорил он.
- Еврейские пидарасы захапали себе всю торговлю и всю блядь, коммерцию, - переводил он.
- Вы велели дословно, - сказал он, поймав удивленный взгляд Лоринков.
- Если где торговля, обязательно бля еврей, - переводил толмач.
- Честному молдаванину нет житья от евреев этих бля,- говорил толмач.
- Задолбали своими Цилями, мудаки пархатые, - переводил он.
- Пусть уматывают в свою Израиловку! - переводил он.
- Просим ограничить еврейское население края в правах, лишь их права покупать-продавать землю, овощи, вату и керосин, - переводил толмач требования местных жителей.
- Каждому долбоебу по херу на воротник, ну или, по крайней мере, по желтой звезде! - переводил толмач пожелания.
- И чтоб ходили блядь, пидоры, не по тротуару, а по мостовой, - переводил он.
- Но, господа, я не видел в городе тротуаров! - сказал Лоринков, прошедший по городу предварительно.
- А нас не колышет бля, - перевел толмач ответ просителей.
Лоринков взял прошение, и положил на стол. Отпустил делегацию. Вздохнул. Стал читать прошение еврейских просителей, с которым не успел ознакомиться на вокзале.
«... с чувством глубокой тревоги мы, еврейская община вновь обретенного великой Рашкоимперией - да славится она сто и сто тысяч лет, - Бессарабского края, спешим доложить. Ваше величество! Ваше сиятельство и высокопревосходительство! Гребанные молдаване ни хуя не надежны! Они только и глядят в сторону дикого румынского края, и только и мечтают устроить нам еще один блядь Холокост. Спасибо, у нас от предыдущего все до сих пор болит! Хотим заявить, что если правительство не примет мер по нашей защите, мы будем вынуждены организоваться в боевые единицы, а чем это кончится, знает каждый, кто изучал историю создания независимого государства Израиль, переставшего существовать в результате трагического повышения вод Мертвого моря после ядерной ирано-американской войны, когда воды поднялись на 20 метров и покрыли все. Что, кстати, опровергает расхожий антисемитский штамп о том, что, якобы, всю воду выпили сами знаете кто. Доколе?! Почто?! Ай-вей! Нам надоели пидарасы-антисемиты, которые, прикрываясь лозунгами прогрессивного молдавенизма, проявляют пещерную ненависть к самой здоровой части молдавского общества, его еврейской диаспоре...»
Лоринков отложил прошение. Край мне попался тот еще, подумал уныло генерал-губернатор. Гадюшник гребанный, подумал он грустно.
Вдруг в дверь постучали.
Войдите, - крикнул губернатор.
В кабинет, на коленях, вползли люди в лаптях и расшитых крестами рубахах.
- Батюшка, батюшко, - говорили они и все норовили поцеловать руку Лоринкова.
- Ужо понеже да около да поколе, - говорили они.
- Гой ты еси, - говорили они.
- Задолбали явреи да молдаване клятые! - говорили они.
- Это кто?! - спросил Лоринков толмача.
- Бессарабские русские-с, - ответил тот.
- А почему такие... ебнутые? - спросил Лоринков.
- Юродствуют-с, - сказал толмач.
- Господа... - сказал укоризненно Лоринков.
«... тогда они встали, сняли с себя лапти, рубахи, кресты, и я увидел, что это были те же самые люди, что встречали меня на вокзале в странных азиатских халатах, и подали прошение от имени еврейской общины» - писал о дальнейшем губернатор, и добавлял - «так что уже и не было смысла читать их второй прошение».
ХХХ
На следующий день генерал-губернатор кратко и энергично обрисовал будущее Бессарабии в своем выступлении в Дворянском Клубе.
- Господа, прогулявшись вчера по городу, увидел я лишь грязь, нищету, и отсутствие канализации, водопровода, - сказал он.
- Евреи режут скот над ручьем Бык, молдаване стирают там грязные вещи, потом все вместе пьют оттуда воду, а русские... - сказал он.
- О них я уже, впрочем, сказал, - сказал он.
- Режут скот над ручьем, - сказал он.
- Впрочем, неважно, - сказал он.
- Все вы барахтаетесь в говне по уши, - сказал он.
- И, вместо того, чтобы облагодетельствовать край свой неустанным трудом, вы пишете друг на друга жалобы и доносы, отвлекая меня сразу же по приезду от работы на благо Империи и Государя! - сказал он.
- Давайте РАБОТАТЬ, - сказал он.
- Я вижу блестящее будущее края! - сказал он.
- Мы построим больницы, цирк, гимназии, - сказал он.
- У дорог будут тротуары, - сказал он.
- Для всех, - сказал он, когда часть собравшихся напряглась.
- Город расцветет, он станет называться Цветок из камня! - сказал он.
- Медицина для всех, чистота, гигиена, и отсутствие национальных столкновений! - сказал он.
- Вот наше счастливое будущее! - сказал он.
Зал неодобрительно заворчал. Общее мнение, выраженное - впрочем, осторожно, - в следующем номере «Царской Бессарабии» было таково.
- Как можно быть счастливым, если никто не опидорашен?! - восклицала светская обозреватель Алина
Ответ на этот вопрос знал, видимо, лишь новый генерал-губернатор.
ХХХ
… Три года спустя Бессарабия напоминало нечто, отдаленно похожее на цветущий сад. В Кишиневе, усилиями воинских частей и местного населения - которое усилиями воинских частей и согнали на работы, - разбили несколько садов и вырыли озера. Дороги расширили и расчистили. На окраине построили больницу для душевнобольных - многие, увидев чистый Кишинев, сошли с ума, а центре - больницу для детей и взрослых. Русло реки Бык расширили.
Город преображался. Счастливый генерал-губернатор Лоринков расхаживал по улицам, заставляя брататься евреев и молдаван и даже русских, - которых он сюда выписал из Новгородского улуса, - и подумывал вызвать семью. Единственный, кто не разделял оптимизма генерал-губернатора, был товарищ по поручениям, Маратка Гельман. И даже рисковал заговорить об этом с губернатором, пока тот, без сюртука, в глиняной мазанке - в летнюю жару - работал с документами.
- Сколько волка мацой не корми-с... - говорил Маратка, неодобрительно глядя на просителей, толпящихся у ворот.
- Вы, Марат, антисемит, - говорил Лоринков добродушно.
- И антимолдавенист, чего уж там, - признавался Маратка.
- Я только русских люблю, - говорил он угодливо.
- Конечно, после авар, черемисов и прочих стержневых народностей Империи, - говорил он.
- А эти... - говорил он.
- Уж больно диковаты туземцы здесь, - говорил он.
- Пока дела идут хорошо, ноги нам целовать готовы, - говорил он.
- А как случится что, порвут нас на части, - говорил он.
- Войска вы удалили-с зря, - говорил он.
- Это мирный край, в городе военных не нужно, - отвечал Лоринков.
- Ох, - говорил Маратка неодобрительно.
- Вы, Марат, людей не любите, - смеялся Лоринков, садясь на стол, - вам надо в Перми жить.
- Почему в Перми-с? - спрашивал Маратка.
- Там народ дикий, неприветливый, - говорил Лоринков.
- Одни мудаки-с да блудники, - говорил он.
- Блудо и мудо, - каламбурил он, посмеиваясь.
- Шутить изволите, - буркал Маратка.
- Изволю, - отвечал Лоринков.
- А не прогуляться ли нам к больнице? - сказал он.
Встал, потянулся - весь из себя молодой, прогрессивный, целеустремленный...
И, как писал позже в мемуарах товарищ генерал-губернатор, «словно солнечный нимб возник вокруг головы моего дражайшего начальника, у коего столь многому научился я во время нашей плодотворной совместной работы над процветанием края Бессарабского». Лоринков, улыбаясь, надел сюртук, и они с Мараткой вышли на улицу. Дверь генерал-губернатор запирать не стал, потому что намеревался вскоре вернуться.
Сегодня, в знак памяти, дверь в доме генерал-губернатора, - ставшего музеем, - оставлена открытой навсегда...
ХХХ
На улицах было непривычно весело.
Кишинев ликовал.
В городе происходил первый, - после двухсотлетнего перерыва, - погром. В воздух взлетали чепчики, букеты цветов, и фуражки. Горожане почувствовали себя раскрепощенными. У больницы внимание Лоринкова и его помощника привлекала толпа, которая линчевала докторов. Причем общество проявляло удивительное единодушие, в другое время непременно растрогавшее бы Лоринкова. Среди линчевателей наблюдалось много как евреев, так и молдаван, да и немногочисленные русские не отставали.
- Пидарасы врачи детям холеру вводють, - кричала толпа.
- Чума на их дом! - кричала толпа.
- Ебать их в сраку, - кричала толпа.
- Богу надо молиться а не прививки ебанные ставить! - говорили они.
- Врачей на мыло ебыть, - говорили собравшиеся.
Некоторых докторов уже вздернули на фонарях, которые появились в городе по велению генерал-губернатора. Других только подтаскивали к месту казни. Генерал-губернатор побледнел, и, вынув золоченный маузер из кобуры, побежал к толпе. За ним, чуть поодаль, с очень независимым и посторонним видом, - позволившим ему спастись, - последовал товарищ Маратка.
- Господа, - закричал Лоринков, размахивая пистолетом.
- Отставить погром! - закричал он.
- Врачей отпустить! - велел он.
- Именем Государя! - велел он.
Генерал-губернатора не слушали. Толпа с рыком и ревом - Лоринков различил лишь «шабес-гой ебанный, пидар русский, хуйло антисемитское, чмо, попил крови народной, сука, сюртук не попортите, ун, дой трей, сунт ешть ун гайдук», - сужалась. Смотрели на Лоринкова обреченно врачи, избитые в кровь... Генерал-губернатор их из столицы выписывал, почет и уважение обещал... Вот и смерть моя пришла, понял вдруг генерал-губернатор. Всю жизнь гадал, какой она будет, и вот, на тебе.
Смерть оказалась немытой, пахла вином, чесноком и фаршированной рыбой.
Эх, Марусенька, Марусенька, подумал Лоринков. Вспомнил, как жена, прощаясь, все рвалась поцеловать руку. Словно чувствовала, подумал он грустно. О детях даже и думать не стал, чтобы не умирать чересчур уж мрачным.
А врачей спасать надо, а то не по-людски, подумал он.
Рванул, что есть силы, в сторону от больницы, уводя за собой толпу.
Бежал с километр, а когда дорога кончилась у тупика, встал повернулся и встретил погромщиков. Семь пуль разрядил в толпу - хоть и золото, а грудь пробивали навылет, - и восьмую пустил себе в висок. И очень удивился, когда не умер. Потом добежали погромщики, взмыли в небо колья, и тогда-то генерал-губернатор и погиб, успев подумать, что Его Величество все-таки не выучили русский язык как следует.
Патронов в пистолете оказалось семь.
КОНЕЦ