вечером утром днём
Прикосновение к чужой жизни - уличные столики, обрывки фраз, стиснутые руки, танцующие над бокалом пива руки, рука касается руки.
На улице тёплым вечером - сияют жидкости в бокалах и стаканах - красная, белая, почти прозрачная, жёлтая. Над руками - улыбки, вздёрнутые брови, вытянутые губы, мимика.
А на углу огромной ведущей к Триумфальной Арке улицы - rue de la Grande Armée - сидела клошарка со всем своим клошарским имуществом, уложенным в колясочку, сидела на аккуратном тючке и с бешеной скоростью печатала что-то на портативной пишущей машинке.
Роман пишет? Жалобу на жизнь? Вряд ли. Вид у неё был вполне удовлетворённый.
А машинка, машинка-то - музейный экспонат!
…
Про эту клошарку я рассказала Лионелю. Может быть, писательница - предпололожил он.
Дед Лионеля, муж его итальянской бабушки, с которым она довольно рано развелась, одно время прожил клошаром. И дед, и бабка, были учителями в начальной школе. Но дед, видимо, не справился с оравой обормотов, которые на уроках ходили по потолку, и был отправлен на раннюю пенсию. Он поселился в «пенсионном доме» для одиноких неприкаянных учителей-пенсионеров - в Бургундии, среди лесов и полей. Дед при этом был ещё совсем не стар.
И из тихого дома он ушёл в клошары - набираться жизненного опыта. Он писал рассказы и считал, что клошарский опыт ему пригодится. Стихи тоже писал. Лионель пообещал мне найти дедовы книжки, которые когда-то даже были изданы. Ему в 18 лет они очень нравились.
Пожив некоторое время на улице, дед вернулся в «пенсионный дом». А на летние каникулы приезжал к бабушке, чтоб общаться с дочкой и с внуками. Мама Лионеля его нежно любила. Он был весёлый, знал кучу историй, очень любил детям что-нибудь покупать. Денег у него практически не было, к концу лета он растрачивал всё на подарочную ерунду, и бабушка покупала ему билет обратно в Бургундию.
Однажды в юности Лионель присел поговорить с какими-то клошарами на канале Сен-Мартен, но не услышал от них ничего вразумительного - ему показалось, что в результате долгой жизни на улице, когда все потребности сосредоточены вокруг самых базовых - выпить да закусить - они позабыли свои истории, если истории и были...
...
Острота ощущения жизни - врезающиеся детали - вчера парижская темнеющая улица, окутывающее тепло, сухие платановые листья скатываются, подпрыгивая, вниз по лестнице, спускаясь в метро. Сегодня - утренняя пробежка через лес, на позднем осеннем рассвете...
Вороны с верхушек лип, а из кустов чьё-то цоканье, чей-то свист - и почему только я почти никого не узнаю по голосу.
Высокая тётенька в светлой куртке с очень толстой, наверно, недавно родившей лабрадорихой и с молодым овчаром, дяденька средних лет, лысоватый в очках, и с голденом встретились на пересечении тропинок.
Собаки потанцевали втроём, потом овчар побежал своей дорогой, голденовский нос приклеился к хвосту медлительной лабрадорихи, дяденька пошёл мне навстречу, но остановился и попытался отозвать своего пса, только тот даже носом не повёл. Услышав крики, вернулся к перекрёстку овчар, - наморщился, и как гаркнет голдену прямо в ухо, - немедленно оставь мою бабу - голден вздохнул и невозмутимой лёгкой рысью побежал к дяденьке.
Когда-то так ругалась Нюша, когда мы в Рамбуйе гуляли с чёрным лабрадором Альбаном, а тот убежал в кусты, и все должны были его долго ждать...
Ручей на поляне утром громче, чем днём.
И уже за лесом, на улице я пробежала мимо домика, где за окошком второго этажа сидел белый кот и глядел на улицу, на прохожих, а особенно внимательно - на пролетавших мимо окна голубей...
...
Только что мы с Кэти плавали, и над водой поднимался пар, и если плечи на минуту оказывались на воздухе, то поёживались от мелкого невесомого дождика.
Он окутал моросью неурочные глицинии, ирисы, и розы, которые цветут почти всегда...
На улице тёплым вечером - сияют жидкости в бокалах и стаканах - красная, белая, почти прозрачная, жёлтая. Над руками - улыбки, вздёрнутые брови, вытянутые губы, мимика.
А на углу огромной ведущей к Триумфальной Арке улицы - rue de la Grande Armée - сидела клошарка со всем своим клошарским имуществом, уложенным в колясочку, сидела на аккуратном тючке и с бешеной скоростью печатала что-то на портативной пишущей машинке.
Роман пишет? Жалобу на жизнь? Вряд ли. Вид у неё был вполне удовлетворённый.
А машинка, машинка-то - музейный экспонат!
…
Про эту клошарку я рассказала Лионелю. Может быть, писательница - предпололожил он.
Дед Лионеля, муж его итальянской бабушки, с которым она довольно рано развелась, одно время прожил клошаром. И дед, и бабка, были учителями в начальной школе. Но дед, видимо, не справился с оравой обормотов, которые на уроках ходили по потолку, и был отправлен на раннюю пенсию. Он поселился в «пенсионном доме» для одиноких неприкаянных учителей-пенсионеров - в Бургундии, среди лесов и полей. Дед при этом был ещё совсем не стар.
И из тихого дома он ушёл в клошары - набираться жизненного опыта. Он писал рассказы и считал, что клошарский опыт ему пригодится. Стихи тоже писал. Лионель пообещал мне найти дедовы книжки, которые когда-то даже были изданы. Ему в 18 лет они очень нравились.
Пожив некоторое время на улице, дед вернулся в «пенсионный дом». А на летние каникулы приезжал к бабушке, чтоб общаться с дочкой и с внуками. Мама Лионеля его нежно любила. Он был весёлый, знал кучу историй, очень любил детям что-нибудь покупать. Денег у него практически не было, к концу лета он растрачивал всё на подарочную ерунду, и бабушка покупала ему билет обратно в Бургундию.
Однажды в юности Лионель присел поговорить с какими-то клошарами на канале Сен-Мартен, но не услышал от них ничего вразумительного - ему показалось, что в результате долгой жизни на улице, когда все потребности сосредоточены вокруг самых базовых - выпить да закусить - они позабыли свои истории, если истории и были...
...
Острота ощущения жизни - врезающиеся детали - вчера парижская темнеющая улица, окутывающее тепло, сухие платановые листья скатываются, подпрыгивая, вниз по лестнице, спускаясь в метро. Сегодня - утренняя пробежка через лес, на позднем осеннем рассвете...
Вороны с верхушек лип, а из кустов чьё-то цоканье, чей-то свист - и почему только я почти никого не узнаю по голосу.
Высокая тётенька в светлой куртке с очень толстой, наверно, недавно родившей лабрадорихой и с молодым овчаром, дяденька средних лет, лысоватый в очках, и с голденом встретились на пересечении тропинок.
Собаки потанцевали втроём, потом овчар побежал своей дорогой, голденовский нос приклеился к хвосту медлительной лабрадорихи, дяденька пошёл мне навстречу, но остановился и попытался отозвать своего пса, только тот даже носом не повёл. Услышав крики, вернулся к перекрёстку овчар, - наморщился, и как гаркнет голдену прямо в ухо, - немедленно оставь мою бабу - голден вздохнул и невозмутимой лёгкой рысью побежал к дяденьке.
Когда-то так ругалась Нюша, когда мы в Рамбуйе гуляли с чёрным лабрадором Альбаном, а тот убежал в кусты, и все должны были его долго ждать...
Ручей на поляне утром громче, чем днём.
И уже за лесом, на улице я пробежала мимо домика, где за окошком второго этажа сидел белый кот и глядел на улицу, на прохожих, а особенно внимательно - на пролетавших мимо окна голубей...
...
Только что мы с Кэти плавали, и над водой поднимался пар, и если плечи на минуту оказывались на воздухе, то поёживались от мелкого невесомого дождика.
Он окутал моросью неурочные глицинии, ирисы, и розы, которые цветут почти всегда...