(no subject)
Осень подкралась на мягких лапах - жарко-жарко-жарко - и паф - натягиваешь куртку.
Правда, сегодня удалось нам с Лионелем посидеть за уличным столиком на маленькой улочке недалеко от Монпарнаса под крапающим дождём под большим кафешным зонтиком, - поесть блинов, запивая сидром. Небось, когда встретимся в середине дня в следующий раз, придётся забираться внутрь - впрочем, обогревалки поставят.
Когда я возвращалась домой, в палисадниках пахло прибитой пылью, и тянули головы из-за заборов эти всякую осень цветущие громадные жёлтые ромашкоподобные цветы.
У Эйфелевой башни пути электричек расходятся - те, кто к нам, катятся по левому берегу вдоль реки, а кто не к нам - те по железнодорожному мосту уходят на правый берег. На платформе пишут, куда идёт поезд. Остановки у нас не объявляют голосом, они в вагоне высвечиваются на табло.
И вдруг у Эйфелевой башни машинист явно по собственному почину сообщил, что поезд наш идёт в Версаль, чтоб если кому в другую сторону, те бы вылезти не забыли, следующего ждали… Приветливый такой машинист.
Один раз я зазевалась, влезла не в тот поезд, опомнилась на мосту. Пришлось вылезать, ехать остановку обратно, переходить на другую платформу. Напротив меня сидела тётенька с белым небольшим пуделем, он важно разлёгся на сиденье. Февральским ночным вечером.
В тот вечер умерла Катя. Я пришла домой, позвала её, а она не вышла. Она умерла в своей постели - за креслом, там, где все собаки считают, что конура - уютный безопасный угол… Васька был дома. Он сидел за столом в другой комнате, работал. Катя ничего не сказала. Просто умерла. А Ваське оставался месяц.
Самая близкая мне философия - если ты держишь вожжи, не отпускаешь ни на секунду, не теряешь из поля зрения, не забываешь как следует беспокоиться - беда не случится, стоит отпустить - случается. Ну, а ещё «Тлён» - крылечко существует, пока есть кому на него выходить.
Я подобрала в лесу кленовый лист, жёлтый, с зелёными прожилками. Но не погладила, как когда-то мы гладили утюгом - вот и лежит он скукожившийся у меня на столе возле компа.
Правда, сегодня удалось нам с Лионелем посидеть за уличным столиком на маленькой улочке недалеко от Монпарнаса под крапающим дождём под большим кафешным зонтиком, - поесть блинов, запивая сидром. Небось, когда встретимся в середине дня в следующий раз, придётся забираться внутрь - впрочем, обогревалки поставят.
Когда я возвращалась домой, в палисадниках пахло прибитой пылью, и тянули головы из-за заборов эти всякую осень цветущие громадные жёлтые ромашкоподобные цветы.
У Эйфелевой башни пути электричек расходятся - те, кто к нам, катятся по левому берегу вдоль реки, а кто не к нам - те по железнодорожному мосту уходят на правый берег. На платформе пишут, куда идёт поезд. Остановки у нас не объявляют голосом, они в вагоне высвечиваются на табло.
И вдруг у Эйфелевой башни машинист явно по собственному почину сообщил, что поезд наш идёт в Версаль, чтоб если кому в другую сторону, те бы вылезти не забыли, следующего ждали… Приветливый такой машинист.
Один раз я зазевалась, влезла не в тот поезд, опомнилась на мосту. Пришлось вылезать, ехать остановку обратно, переходить на другую платформу. Напротив меня сидела тётенька с белым небольшим пуделем, он важно разлёгся на сиденье. Февральским ночным вечером.
В тот вечер умерла Катя. Я пришла домой, позвала её, а она не вышла. Она умерла в своей постели - за креслом, там, где все собаки считают, что конура - уютный безопасный угол… Васька был дома. Он сидел за столом в другой комнате, работал. Катя ничего не сказала. Просто умерла. А Ваське оставался месяц.
Самая близкая мне философия - если ты держишь вожжи, не отпускаешь ни на секунду, не теряешь из поля зрения, не забываешь как следует беспокоиться - беда не случится, стоит отпустить - случается. Ну, а ещё «Тлён» - крылечко существует, пока есть кому на него выходить.
Я подобрала в лесу кленовый лист, жёлтый, с зелёными прожилками. Но не погладила, как когда-то мы гладили утюгом - вот и лежит он скукожившийся у меня на столе возле компа.