(no subject)
Отсканированные фотки 81-го года откуда-то у Бегемота выплыли.
Мы жили тогда в городе Провиденсе в шестидесяти милях от Бостона.
И нам очень повезло - в Провиденсе было мало людей из России, соответственно, мы, не прикладывая никаких усилий, оказались в пёстром международном кругу аспирантов-физиков Брауновского университета, куда летом 79-го Бегемота взяли. Нас, можно сказать, вытолкнуло в чужой мир, под боком знакомого мира просто не оказалось.
Попади мы в Нью-йорк, или в Бостон, небось, и жили б в полностью русском кругу...
Безалаберной гуманитарной университетской жизни того времени нам не досталось, потому что аспиранты-точники - в целом, люди серьёзные, и не было особого межфакультетского общения, разве что у кого-нибудь girl friend была с другого факультета, но и тогда всё равно как-то так получалось, что она прибивалась к упопядоченным физикам. Становилась уже не сама по себе, а при boy-friend-е
Американцев и на факультете было не большинство, и в кругу общения немного. Самый близкий - Джейк, - про него в игравших огромную роль в тогдашней жизни письмах домой я рассказывала, что есть тут один американец, которого я идеально представляю на нашем кухонном диванчике - был у нас такой в питерской квартире на Детской улице, и вечно кто-нибудь на нём жил.
На этих фотках индиец Омар - по происхождению из мусульман, атеист. Он до знакомства с нами практически не пил - не привык, но когда мы стали с европейских каникул привозить ликёры, в частности, амаретто, ему оно так понравилось, что Омар стал требовать амаретто даже с борщом, который я в первые годы в Америке нередко варила.
Однажды на борщ был зван Бегемочий научный руководитель Джерри Гуральник, и когда ему сказали, что в борщ кладут сметану, он вывалил в тарелку полную банку.
Несколько лет назад Гуральник умер на собственной лекции - упал и умер.
А один из немногих американцев-аспирантов, Боб Малколм, ел борщ, шмыгая носом и утираясь рукавом. Очень славный человек, который перед тем, как поступить в аспирантуру, съездил в Антарктиду и привёз оттуда некоторый русский словарный запас: ёб твою мать, нахуй. В долгие холодные антарктические вечера ребята с американской станции ходили в гости на русскую станцию - в карты играть.
С индийцами вообще было чрезвычайно легко - отчасти совпадал жизненный опыт. Они росли в похожих обстоятельствах - без собственной комнаты и без машины.
Надо сказать, и тут очко в их пользу - большинство людей из России считало, что отсутствие в России супермаркета по американскому образцу сродни трагедии. Люди из Индии обычно говорили - да столько разносолов нам не обязательно иметь, можно и четвертью удовлетвориться.
Внешне и по манере говорить Омар отвечал моим представлениям об английских лордах. Только коричневый.
И чувство юмора было похожим на наше. Однажды в отсутствие Омара народ в аспирантской комнате обсуждал, как Омар отреагирует на вопрос, есть ли в Индии слоны. И Бегемот предположил, что он уточнит: «что вы имеете в виду? Ходят ли слоны в Дели по улицам?...»
Когда Омар вошёл, вопрос ему задали. Ответил он ровно так.
Однажды Омар вызвал страшную грозу в горах. Мы отправились втроём на пару дней с палаткой в Нью-Хэмпшир- погулять по White mountains.
Утром погода не предвещала ничего плохого. Мы шли по лесу - горки там невысокие, но всё ж тропинка карабкалась вверх. Омар не был большим поклонником физических нагрузок, он слегка ворчал. Сначала попросту останавливался, сообщая миру: I would like to take a pee. А потом стал с завидной периодичностью восклицать : Holy Moses, mother of god! Ну и какой же еврейский мужик выдержит, чтоб его тётенькой называли! Бегемочий папа, родившийся в незапамятном 1913-ом году, вообще утверждал, что в детстве, прошедшем в местечке Дубровна, он молился: спасибо тебе, Бог (наверно, еврейского бога всё ж не называли фамильярно добрым боженькой) за то, что ты не сделал меня женщиной.
Омар обзывал Моисея мамой, обзывал, и тут совершенно вдруг, ниоткуда, небо заволокло, - гром загромыхал, и гроза на нас низвергнулась - а мы от палатки были неблизко!
Как-то раз к Омару приехали из Индии в гости мама с сестрой. И они вдвоём целый день готовили-готовили, а вечером позвали всю аспирантскую команду в гости. Была уйма разных закусок, и все потрясающе вкусные. Увы, я не запомнила, конечно, какие именно, но с тех пор полюбила индийскую еду, и в ресторанах она далеко не так прекрасна, как у Омарских мамы с сестрой.
Мы сообщили Омару, что вообще-то, если перевести его имя с русского, то будет он Лобстер. Он стал иногда так себя и называть.
Кроме Омара и меня, на этих фотках Али - египтянин, через которого мы познакомились с египетской компанией - вот там гуманитарные люди как раз были.
Магда - жена Фернана, еврея, попавшего под раздачу, когда Насер прогнал из Египта всех евреев, училась сравнительному литературоведению. Как и жена Али. Я не помню, как её звали, но отлично помню как она выглядела - фантастическая была древнеегипетская красавица с длинными, как у Нефертити, глазами. Она училась в Калифорнии и довольно быстро убежала от Али к кому-то из тамошних людей.
Лучшим другом Али был израильтянин Ярон. Вообще брауновские арабы очень дружили с брауновскими израильтянами - ощущая себя родственниками по ближнему востоку.
Когда от Али ушла жена, они на пару с Яроном сняли старый полуразваленный скрипучий дом, и Ярон терпел бесконечные звонки Али в Калифорнию (кстати, недёшево это по тем временам было) и его слёзные вздохи.
В аспирантуре Али не доучился, - ему очень не повезло с шефами. Сначала попал он к профессору Шапиро, к которому титул прирос с нашей лёгкой руки: иначе чем Мудак Шапиро никто вокруг нас этого профессора и не называл. Потом, не помню уж почему, от Шапиро Али ушёл и попал к одному корейскому профессору, которого выдержать могли только корейские аспиранты - вести себя с гоподином профессором надо было по-корейски - разговаривать с придыханием и поясные поклоны отвешивать.
В общем, бросил Али аспирантуру. Некоторое время прожил в Париже, занимаясь живописью, а потом вернулся в Египет на папину банановую плантацию.
Во время арабской весны мы перекинулись мэйлами - Али был в эйфории, ходил на митинги, активно участвовал... Всё как в российские девяностые...
Много было разных людей в Брауне, хорошо б когда-нибудь всех вспомнить…
А ещё на этих фотках наша первая машина, у которой на носу было написано «бельведер». Выпуска она была где-нибудь начала шестидесятых.
Эти громадные машины шестидесятых один мой знакомый американский славист называл еврейскими байдарками - все эмигранты семидесятых покупали этих мощных слонов с маленькими окошками, жрущих тонну бензина. Ну, и аспиранты, естественно, их же покупали.
Огромных чудовищ, доживавших последние годы перед торжественным отъездом на свалку.
Была у нас одна знакомая - Кэти Лернер - очень милая чудовищно некрасивая девочка. В России ей бы пришлось хреново из-за того, что была она толстенная и внешне очень непривлекательная. А в Америке, если она и комплексовала, то видно этого не было. Жила, училась в физической аспирантуре. Кэти ездила на чудовище с маленькими окошечками без когда-то утерявшегося зеркала и объясняла, что нет и не нужно - на фиг в зеркало-то смотреть, пусть задние смотрят.
Первый год мы по глупости, или по доверчивому развешиванью ушей, прожили без машины. В Провиденсе мы оказались благодаря одному нашему по Ленинграду знакомому - Марику Качанову. В Риме, когда Хиас решал в какие города и веси отправлять эмигрантов, спрашивали, где у них есть знакомые.
Мы назвали три города - Нью-Хейвен, Нью-Йорк и Провиденс. Нью-Хейвен никого не брал в тот момент, в Нью-Йорк отправляли тех, у кого никого не было, и соответственно, мы оказались в Провиденсе.
Марик, тогда тоже аспирант в Брауне, поначалу давал нам советы. Он уехал на несколько лет раньше нас. А надо сказать, что тогда казалось, что человек, проживший за границей хотя бы год, - старожил, аксакал, вместилище опыта, - не то что ты, бедолага, ничего не соображающий в чужом мире. И даже удивительно было, что эти опытные люди не забыли советское детство жизни - помнят цену батона за 13 копеек.
Марик показал нам волшебство - как вставляешь карточку в дырку в стене, набираешь номер, и выскакивают из щели настоящие доллары. Ну откуда ж стенка знает, сколько тебе можно выдать?
Марик дал нам глупый совет - не покупать машины, поскольку супермаркет у нас под боком, с тележкой можно ходить закупаться. Из-за отсутствия машины первый год жизнь наша была совсем безрадостной. Взаперти в аккуратненьком пригороде с подстриженными газонами и с полным отсутствием пешеходов на улице.
Нет, мы ездили изредка в Нью-Йорк, - находили по объявлению в Брауне на стенке кого-нибудь, отправлявшегося туда и готового взять пассажиров, платили за бензин и ехали на викенд. И в Бостон на автобусе иногда ездили. Но отправиться на соседний пляж было нам недоступно.
И вот в 80-м мы обзавелись первой машиной. У нас были приятели - Лёвка и Наташка Коганы, совсем старожилы, шесть лет за границей, шутка ли! Сначала они жили в Израиле, а потом перебрались в Провиденс, потому что Лёвка поступил в аспирантуру в Браун на инженерный факультет. И вот у них была машина, полученная от знакомого американца за цену, которую за неё давала машинная помойка - junk yard.
Лёвка на ней ездил, и она даже не ломалась. Чинить её, естественно, смысла не было.
И вдруг Лёвке какой-то приятель-аспирант, уезжавший из Провиденса, подарил машину чуть помоложе. И тогда Лёвка продал нам свою красавицу, - опять же за цену junk yard’а - то ли за 30, то ли за целых 50 долларов.
Прослужила она нам верой и правдой целых два года, насколько я помню. Началась её верная служба со сражения с пожарным гидрантом в нашем собственном дворе. Она стояла, упершись в него носом, а Бегемот попытался проехать вперёд, о гидранте позабыв. Машина была крепка. Ну, только лёгкая вмятина образовалась, и народ радовался - до встречи с гидрантом была она только цвета морской волны, а стала формы морской волны тоже.
Конечно же, на дальние расстояния, скажем за 150 миль в Нью-Йорк, мы её не гоняли, но в Бостон на ней с успехом ездили.
Закончила она свои дни вот как. Я тогда работала ассистентом в группе роботики университета Род-Айленда, ездила на работу на автобусе из даунтауна Провиденса - в соседний городок Кингстон. А Бегемот меня обычно в даунтауне на машине встречал. И однажды не встретил. Я пешком домой пошла, и дома Бегемота не было.
Особенно поволноваться я не успела - Бегемот прибыл почти сразу после моего прихода домой - медленно въехала во двор невероятно красивая, сверкающая разноцветными огнями огромная увозилка - Бегемот сидел рядом с водителем в кабине, а красавица наша восседала в кузове. Увы, в этот злосчастный день из дому она выехала, но в пути заглохла и умерла окончательно.
....
А вот пруда на фотке не могу я опознать... И Омар не смог - ответил, что себя-то он не помнит в те времена, дык что уж про какой-то водоём говорить.
Мне кажется, что я помню, как мы ездили в какой-то местный лесопарк, костерок жгли, а ездили туда на только что купленной машине Али, про которую он говорил - всем хороша машина, только если она мчится 40 миль в час, то орёт и трясётся так, что просто конец света...
Мы жили тогда в городе Провиденсе в шестидесяти милях от Бостона.
И нам очень повезло - в Провиденсе было мало людей из России, соответственно, мы, не прикладывая никаких усилий, оказались в пёстром международном кругу аспирантов-физиков Брауновского университета, куда летом 79-го Бегемота взяли. Нас, можно сказать, вытолкнуло в чужой мир, под боком знакомого мира просто не оказалось.
Попади мы в Нью-йорк, или в Бостон, небось, и жили б в полностью русском кругу...
Безалаберной гуманитарной университетской жизни того времени нам не досталось, потому что аспиранты-точники - в целом, люди серьёзные, и не было особого межфакультетского общения, разве что у кого-нибудь girl friend была с другого факультета, но и тогда всё равно как-то так получалось, что она прибивалась к упопядоченным физикам. Становилась уже не сама по себе, а при boy-friend-е
Американцев и на факультете было не большинство, и в кругу общения немного. Самый близкий - Джейк, - про него в игравших огромную роль в тогдашней жизни письмах домой я рассказывала, что есть тут один американец, которого я идеально представляю на нашем кухонном диванчике - был у нас такой в питерской квартире на Детской улице, и вечно кто-нибудь на нём жил.
На этих фотках индиец Омар - по происхождению из мусульман, атеист. Он до знакомства с нами практически не пил - не привык, но когда мы стали с европейских каникул привозить ликёры, в частности, амаретто, ему оно так понравилось, что Омар стал требовать амаретто даже с борщом, который я в первые годы в Америке нередко варила.
Однажды на борщ был зван Бегемочий научный руководитель Джерри Гуральник, и когда ему сказали, что в борщ кладут сметану, он вывалил в тарелку полную банку.
Несколько лет назад Гуральник умер на собственной лекции - упал и умер.
А один из немногих американцев-аспирантов, Боб Малколм, ел борщ, шмыгая носом и утираясь рукавом. Очень славный человек, который перед тем, как поступить в аспирантуру, съездил в Антарктиду и привёз оттуда некоторый русский словарный запас: ёб твою мать, нахуй. В долгие холодные антарктические вечера ребята с американской станции ходили в гости на русскую станцию - в карты играть.
С индийцами вообще было чрезвычайно легко - отчасти совпадал жизненный опыт. Они росли в похожих обстоятельствах - без собственной комнаты и без машины.
Надо сказать, и тут очко в их пользу - большинство людей из России считало, что отсутствие в России супермаркета по американскому образцу сродни трагедии. Люди из Индии обычно говорили - да столько разносолов нам не обязательно иметь, можно и четвертью удовлетвориться.
Внешне и по манере говорить Омар отвечал моим представлениям об английских лордах. Только коричневый.
И чувство юмора было похожим на наше. Однажды в отсутствие Омара народ в аспирантской комнате обсуждал, как Омар отреагирует на вопрос, есть ли в Индии слоны. И Бегемот предположил, что он уточнит: «что вы имеете в виду? Ходят ли слоны в Дели по улицам?...»
Когда Омар вошёл, вопрос ему задали. Ответил он ровно так.
Однажды Омар вызвал страшную грозу в горах. Мы отправились втроём на пару дней с палаткой в Нью-Хэмпшир- погулять по White mountains.
Утром погода не предвещала ничего плохого. Мы шли по лесу - горки там невысокие, но всё ж тропинка карабкалась вверх. Омар не был большим поклонником физических нагрузок, он слегка ворчал. Сначала попросту останавливался, сообщая миру: I would like to take a pee. А потом стал с завидной периодичностью восклицать : Holy Moses, mother of god! Ну и какой же еврейский мужик выдержит, чтоб его тётенькой называли! Бегемочий папа, родившийся в незапамятном 1913-ом году, вообще утверждал, что в детстве, прошедшем в местечке Дубровна, он молился: спасибо тебе, Бог (наверно, еврейского бога всё ж не называли фамильярно добрым боженькой) за то, что ты не сделал меня женщиной.
Омар обзывал Моисея мамой, обзывал, и тут совершенно вдруг, ниоткуда, небо заволокло, - гром загромыхал, и гроза на нас низвергнулась - а мы от палатки были неблизко!
Как-то раз к Омару приехали из Индии в гости мама с сестрой. И они вдвоём целый день готовили-готовили, а вечером позвали всю аспирантскую команду в гости. Была уйма разных закусок, и все потрясающе вкусные. Увы, я не запомнила, конечно, какие именно, но с тех пор полюбила индийскую еду, и в ресторанах она далеко не так прекрасна, как у Омарских мамы с сестрой.
Мы сообщили Омару, что вообще-то, если перевести его имя с русского, то будет он Лобстер. Он стал иногда так себя и называть.
Кроме Омара и меня, на этих фотках Али - египтянин, через которого мы познакомились с египетской компанией - вот там гуманитарные люди как раз были.
Магда - жена Фернана, еврея, попавшего под раздачу, когда Насер прогнал из Египта всех евреев, училась сравнительному литературоведению. Как и жена Али. Я не помню, как её звали, но отлично помню как она выглядела - фантастическая была древнеегипетская красавица с длинными, как у Нефертити, глазами. Она училась в Калифорнии и довольно быстро убежала от Али к кому-то из тамошних людей.
Лучшим другом Али был израильтянин Ярон. Вообще брауновские арабы очень дружили с брауновскими израильтянами - ощущая себя родственниками по ближнему востоку.
Когда от Али ушла жена, они на пару с Яроном сняли старый полуразваленный скрипучий дом, и Ярон терпел бесконечные звонки Али в Калифорнию (кстати, недёшево это по тем временам было) и его слёзные вздохи.
В аспирантуре Али не доучился, - ему очень не повезло с шефами. Сначала попал он к профессору Шапиро, к которому титул прирос с нашей лёгкой руки: иначе чем Мудак Шапиро никто вокруг нас этого профессора и не называл. Потом, не помню уж почему, от Шапиро Али ушёл и попал к одному корейскому профессору, которого выдержать могли только корейские аспиранты - вести себя с гоподином профессором надо было по-корейски - разговаривать с придыханием и поясные поклоны отвешивать.
В общем, бросил Али аспирантуру. Некоторое время прожил в Париже, занимаясь живописью, а потом вернулся в Египет на папину банановую плантацию.
Во время арабской весны мы перекинулись мэйлами - Али был в эйфории, ходил на митинги, активно участвовал... Всё как в российские девяностые...
Много было разных людей в Брауне, хорошо б когда-нибудь всех вспомнить…
А ещё на этих фотках наша первая машина, у которой на носу было написано «бельведер». Выпуска она была где-нибудь начала шестидесятых.
Эти громадные машины шестидесятых один мой знакомый американский славист называл еврейскими байдарками - все эмигранты семидесятых покупали этих мощных слонов с маленькими окошками, жрущих тонну бензина. Ну, и аспиранты, естественно, их же покупали.
Огромных чудовищ, доживавших последние годы перед торжественным отъездом на свалку.
Была у нас одна знакомая - Кэти Лернер - очень милая чудовищно некрасивая девочка. В России ей бы пришлось хреново из-за того, что была она толстенная и внешне очень непривлекательная. А в Америке, если она и комплексовала, то видно этого не было. Жила, училась в физической аспирантуре. Кэти ездила на чудовище с маленькими окошечками без когда-то утерявшегося зеркала и объясняла, что нет и не нужно - на фиг в зеркало-то смотреть, пусть задние смотрят.
Первый год мы по глупости, или по доверчивому развешиванью ушей, прожили без машины. В Провиденсе мы оказались благодаря одному нашему по Ленинграду знакомому - Марику Качанову. В Риме, когда Хиас решал в какие города и веси отправлять эмигрантов, спрашивали, где у них есть знакомые.
Мы назвали три города - Нью-Хейвен, Нью-Йорк и Провиденс. Нью-Хейвен никого не брал в тот момент, в Нью-Йорк отправляли тех, у кого никого не было, и соответственно, мы оказались в Провиденсе.
Марик, тогда тоже аспирант в Брауне, поначалу давал нам советы. Он уехал на несколько лет раньше нас. А надо сказать, что тогда казалось, что человек, проживший за границей хотя бы год, - старожил, аксакал, вместилище опыта, - не то что ты, бедолага, ничего не соображающий в чужом мире. И даже удивительно было, что эти опытные люди не забыли советское детство жизни - помнят цену батона за 13 копеек.
Марик показал нам волшебство - как вставляешь карточку в дырку в стене, набираешь номер, и выскакивают из щели настоящие доллары. Ну откуда ж стенка знает, сколько тебе можно выдать?
Марик дал нам глупый совет - не покупать машины, поскольку супермаркет у нас под боком, с тележкой можно ходить закупаться. Из-за отсутствия машины первый год жизнь наша была совсем безрадостной. Взаперти в аккуратненьком пригороде с подстриженными газонами и с полным отсутствием пешеходов на улице.
Нет, мы ездили изредка в Нью-Йорк, - находили по объявлению в Брауне на стенке кого-нибудь, отправлявшегося туда и готового взять пассажиров, платили за бензин и ехали на викенд. И в Бостон на автобусе иногда ездили. Но отправиться на соседний пляж было нам недоступно.
И вот в 80-м мы обзавелись первой машиной. У нас были приятели - Лёвка и Наташка Коганы, совсем старожилы, шесть лет за границей, шутка ли! Сначала они жили в Израиле, а потом перебрались в Провиденс, потому что Лёвка поступил в аспирантуру в Браун на инженерный факультет. И вот у них была машина, полученная от знакомого американца за цену, которую за неё давала машинная помойка - junk yard.
Лёвка на ней ездил, и она даже не ломалась. Чинить её, естественно, смысла не было.
И вдруг Лёвке какой-то приятель-аспирант, уезжавший из Провиденса, подарил машину чуть помоложе. И тогда Лёвка продал нам свою красавицу, - опять же за цену junk yard’а - то ли за 30, то ли за целых 50 долларов.
Прослужила она нам верой и правдой целых два года, насколько я помню. Началась её верная служба со сражения с пожарным гидрантом в нашем собственном дворе. Она стояла, упершись в него носом, а Бегемот попытался проехать вперёд, о гидранте позабыв. Машина была крепка. Ну, только лёгкая вмятина образовалась, и народ радовался - до встречи с гидрантом была она только цвета морской волны, а стала формы морской волны тоже.
Конечно же, на дальние расстояния, скажем за 150 миль в Нью-Йорк, мы её не гоняли, но в Бостон на ней с успехом ездили.
Закончила она свои дни вот как. Я тогда работала ассистентом в группе роботики университета Род-Айленда, ездила на работу на автобусе из даунтауна Провиденса - в соседний городок Кингстон. А Бегемот меня обычно в даунтауне на машине встречал. И однажды не встретил. Я пешком домой пошла, и дома Бегемота не было.
Особенно поволноваться я не успела - Бегемот прибыл почти сразу после моего прихода домой - медленно въехала во двор невероятно красивая, сверкающая разноцветными огнями огромная увозилка - Бегемот сидел рядом с водителем в кабине, а красавица наша восседала в кузове. Увы, в этот злосчастный день из дому она выехала, но в пути заглохла и умерла окончательно.
....
А вот пруда на фотке не могу я опознать... И Омар не смог - ответил, что себя-то он не помнит в те времена, дык что уж про какой-то водоём говорить.
Мне кажется, что я помню, как мы ездили в какой-то местный лесопарк, костерок жгли, а ездили туда на только что купленной машине Али, про которую он говорил - всем хороша машина, только если она мчится 40 миль в час, то орёт и трясётся так, что просто конец света...