День памяти князя-анархиста
8 февраля - день памяти П.А. Кропоткина (1842-1921). «Товарища Петра Алексеевича Кропоткина», как называла его, сообщая о смерти, главная советская газета «Правда». Князем, то есть «принцем» по-иностранному, он был по рождению. Не единственный в истории принц-революционер, в ХХ веке один такой принц-марксист по имени Суфанувонг даже стал президентом социалистического Лаоса... Про князя-революционера соратники шутили, что он имел больше прав на русский престол, чем Николай II, поскольку принадлежал к Рюриковичам, в отличие от главы династии Романовых... Однако к реальной революции Кропоткин подошёл уже человеком преклонного возраста, и Октябрь 1917 года не принял. Но в то же время выступил против вмешательства западных держав в России, высказавшись «вcеми cилами... против какой бы то ни было интервенции в руccкие дела». Признавал происходящее в России социальной революцией, и ценил некоторые её стороны, хотя и оставался принципиальным противником государства.
В общем, князь и народные массы друг друга не поняли... И всё-таки он выступал против интервенции, в защиту красной революции, пусть она была и не такой, о которой он мечтал. Поэтому революционеры проводили «товарища Кропоткина» в 1921 году с почётом, оказали честь его имени: до сих пор имя Петра Алексеевича носит город, станция московского метро, улицы...
Глава Совнаркома В. И. Ленин принимал его в своём кабинете, и посетовал после встречи на «бедность идей анархистов... которые в момент массового творчества, в момент революции, никогда не могут дать ни правильного плана, ни правильных указаний, что делать и как быть. Ведь если только послушать его на одну минуту, - у нас завтра же будет самодержавие, и все мы, и он между нами, будем болтаться на фонарях, а он - только за то, что называет себя анархистом. А как писал, какие прекрасные книги, как свежо и молодо чувствовал и думал, и всё это - в прошлом, и ничего теперь... Правда, он очень стар, и о нём нужно заботиться, помогать ему всем, чем только возможно, и делать это особенно деликатно и осторожно...»
Воззвание П.А. Кропоткина из экспозиции его музея, призывающее армию к обороне. 1917 год
Призывы Кропоткина к солдатам защищать революцию против Гогенцоллернов прозвучали как глас вопиющего в пустыне. Крестьянские мужички в солдатских шинелях рассудили иначе, на свой практический лад: пусть сперва революция им что-нибудь даст, например, долгожданную помещичью землю, и тогда они будут готовы её оборонять.
П. Кропоткин за столом в своём кабинете
Однако Владимир Ильич, как обычно, попал в точку со своим прогнозом, что в случае победы контрреволюции она расправилась бы и с Кропоткиным «только за то, что он называет себя анархистом». Мы увидели это на сравнительно недавнем примере Украины, где победившие майданцы подвергнули Кропоткина, наряду с другими революционерами-небольшевиками (анархистами, эсерами, народовольцами, меньшевиками...) своей пресловутой «декоммунизации». Чем оказали Петру Алексеевичу, конечно, только невольный почёт...
Приведу подборку сатирических рисунков, которыми русская либеральная печать в 1917 году комментировала деятельность Кропоткина. На всякий случай замечу, что ничего непочтительного, с точки зрения революционной традиции, в этом нет: достаточно сказать, что в СССР подборки карикатур на Ленина печатались в траурных номерах по случаю смерти Владимира Ильича.
Прибытия Кропоткина из эмиграции в Россию некоторые законопослушные обыватели ждали с ужасом: великий и ужасный вождь мировой анархии едет в Россию!
Характерная заметка Арк. Б[ухова] в июне 1917 года:
«Бухгалтер после сокрушённого смакования вечерней газеты, с укором в голосе, обращается к жене:
- Вот, ты на дачу хочешь ехать, квартиру оставляешь пустой, а в газетах пишут, что через три дня известный анархист Кропоткин приезжает».
И вот 30 мая 1917 года он приехал на Финляндский вокзал... Первые же заявления резко успокоили и привели в восторг буржуазную публику. Адвокат Николай Карабчевский воспоминал одно из первых выступлений Петра Алексеевича на родине: «Добродушно-старческая, милая речь его, заключавшаяся в восхвалении дружного энтузиазма наших союзников, и в особенности англичан, порадовала многих, так как иные не представляли себе ранее „анархиста“ иначе, как в образе зверином».
Рисунок В. Лебедева. «Так было - так будет.
Перед приездом Кропоткина.
- Граждане! Спасайся, кто может! Главный анархист едет!
Приехал.
- Дети! Осыпайте его цветами! Да, он патриот и против сепаратного мира!»
И, наоборот, столь же резко разочаровали рабочих:
«Выступил.
- Товарищи! Кто говорит о захвате всего, об аресте всего, о конфискации всего, тот...
Что скоро будет.
- Долой буржуя Кропоткина! Долой наймита англо-японской буржуазии! Поворачивай обратно оглобли, старик!.. Долой его!»
После этого Петру Алексеевичу в буржуазной печати стали «ставить на вид», что его последователи-уличные анархисты - увы, далеко не столь благовоспитанны, культурны и безвредны для буржуазии, как он сам.
Рисунок В. Лебедева. «Новый Сатирикон», июль 1917. «Анархист на работе. - Кто там внизу? Ба, Кропоткин - тоже анархист... Лови, старик, узел, помогай... Свой работает!».
И ещё одна популярная тема: противопоставление «добропорядочного революционера» Кропоткина «неприличным» - таким, как Ленин и большевики.
Типичный рисунок на эту тему - эсерка Екатерина Брешко-Брешковская (имевшая прозвище «бабушка русской революции») говорит Кропоткину, глядя на младенца-Ленина: «Таких ли внуков мы ожидали?».
Обложка «Нового Сатирикона» за июль 1917 года. «Семья не без урода. Дедушка русской революции, бабушка её и внук, - тоже её.
Кропоткин: - А знаешь, старая, ведь внучёк у нас совсем другой марки...
Брешко-Брешковская: - Да-с. Германской марки. Ребёнок сполна оплаченный».
Рисунок Ре-ми. Сентябрь 1917. «Дорогу! Некто решительный (Бабушке, Кропоткину, Плеханову и Церетели): - Сторонись, голубчики. Нашего подрайонного Егора Фетюкова, истинного представителя демократии, на первое место пропустите».
Ниже приводится несколько цитат князя-анархиста. Об их актуальности каждый может судить сам.
О свободах при буржуазном строе:
«Свобода печати, свобода собраній, неприкосновенность жилищъ и всѣ остальныя права признаются только до тѣхъ поръ, пока народъ не пользуется ими, какъ орудіемъ для борьбы съ господствующими классами. Но какъ только онъ дерзнётъ посягнуть на привилегіи буржуазіи, всѣ эти права выкидываются за бортъ».
Мой комментарий: на редкость точно и кратко сформулировано. Поэтому тщетны надежды тех, кто рассчитывает победить буржуазный строй при помощи буржуазных же свобод. Не для того они существуют на свете...
О благословенной «России, Которую Мы Потеряли»:
«С простыми солдатами поступали, конечно, ещё хуже. Если кто попадал под военный суд, приговор был почти всегда - прогнать сквозь строй. Тогда выстраивали в два ряда тысячу солдат, вооружённых палками толщиной в мизинец (они сохранили своё немецкое название шпицрутены) Осуждённого проволакивали сквозь строй три, четыре, пять и семь раз, причём каждый солдат опускал каждый раз по удару. Унтер-офицеры следили за тем, чтобы солдаты били изо всех сил. После одной или двух тысяч палок харкающую кровью жертву уносили в госпиталь, где её лечили только для того, чтобы наказание могло быть доведено до конца, как только солдат немного оправится. Если он умирал под палками, окончание приговора производилось над трупом, привязанным к тачке. Николай I и брат его Михаил были безжалостны. Никакое смягчение наказания не было даже возможно. «Я тебя прогоню сквозь строй. Я тебе шкуру спущу под палками!» - такова была обычная угроза в то время».
«Вся жизнь цивилизованных людей полна условной лжи. Люди, ненавидящие друг друга, встречаясь на улице, изображают на своих лицах самые блаженные улыбки; нигилист же улыбался лишь тем, кого он рад был встретить. Все формы внешней вежливости, которые являются одним лицемерием, претили ему».
Мой комментарий: обратим внимание, как прежняя неискренняя улыбчивость, которую в старину ещё называли «галантерейной» (потому что так себя вели, лебезя покупателям, продавцы галантерейных товаров), воскресла после реставрации буржуазного строя.
«Различные писатели пробовали объяснить движение в народ влиянием извне. Влияние эмигрантов - любимое объяснение всех полиций всего мира».
Точно! Так объясняли революцию («Ленин - агент германского Генштаба»), так объясняли спустя 75 лет и контрреволюцию. Вообще, всякое движение истории, вперёд или назад. В то время как источники этих событий надо искать, конечно, внутри общества.
«Гнев, ненaвисть, мужество, стыд, отврaщение и, нaконец, злое отчaяние - вот рычaги, которыми можно рaзрушить всё нa земле».
Click to viewP. S. Позволю себе в этой теме немного... личного. :) Мой родственник, Александр Моисеевич Атабекян (1868-1933), был близким соратником Кропоткина и находился вместе с ним в последние дни его жизни, о чём написал очерк. Ниже привожу текст очерка (замечу сразу, чтобы предотвратить упрёки каких-нибудь неугомонных критиков, что взгляды Атабекяна, как и самого Кропоткина, для меня довольно далеки).
А. М. Атабекян. Последние дни П.А. Кропоткина
«На меня выпала печальная доля присутствовать неотлучно при Петре Алексеевиче с ночи под 31 января до его кончины и помогать семье и сестре милосердия Е.В. Линд в уходе за больным.
В понедельник 31 января Петр Алексеевич чувствовал себя настолько хорошо, что по поводу укола с укрепляющим лекарством даже заметил: „Не понимаю, от чего меня лечат?“ Температура была нормальная и ничто не предвещало трагический конец.
- От слабости, - ответил я. И действительно, всё внимание лечивших врачей в то время было направлено на укрепление сил и усиление питания.
По поводу предложения, не желает ли рыбы, он вспомнил об одной своей встрече с Тургеневым в Париже и ответил: „Да, хорошо бы поесть рыбы с соусом. Как-то Тургенев угостил меня рыбой с соусом. - Вас, - говорит, учили не есть соус с хлебом. Давайте нарушим это правило. - Поели с хлебом и кусочками рыбы, запили белым вином. Очень вкусно было. Тургенев любил хорошо поесть“.
В этот день вообще он чувствовал себя бодро и делился с окружающими своими мыслями. „Странно, отнялся вчера язык… Думал (ночью) об устройстве анархических коммун, без правительства“… Затем начал со мной оживлённую беседу о положении дел в Западной Европе, о том, что „буржуазия глупа“ и не умеет справиться с экономическими затруднениями, о поразительных успехах авиации за последние годы, о которых он прочёл в одном английском журнале, случайно доставленном ему.
Боясь утомить больного, я перевёл разговор на другой предмет и начал сам рассказывать о житье-бытье в Бутырской тюрьме, из которой незадолго до того был освобождён, о его дмитровских друзьях-кооператорах, которые в то время ещё сидели там.
Это была последняя более или менее длительная беседа учителя. После лёгкого завтрака, принятого с аппетитом, Петр Алексеевич заснул и проснулся в 5-ом часу пополудни в сильном ознобе. Температура сразу поднялась до 40,4°. Возобновилось воспаление легкого, сведшее его в могилу. Начался „противный процесс умирания“, как он сам его характеризовал, в словах, обращённых к ухаживавшей за ним сестре милосердия Е.В., за 2-3 дня до своей кончины. На её вопрос, как он к этому относится, Пётр Алексеевич ответил: „Полное равнодушие“.
Но не всё время Пётр Алексеевич относился безразлично к надвигавшемуся концу, который он, по-видимому, сознавал. „Хотелось бы ещё поработать“, - прошептал он в один из первых дней после возобновления лёгочного воспаления. Незадолго до кончины он, видя Софью Григорьевну подавленной и печальной, и угадывая её опасения, с трогательной заботливостью старался успокоить её, говоря, что не раз уже серьёзнее болел „и видишь, выкарабкался же“.
Последние дни своей болезни Пётр Алексеевич находился в полузабытьи, из которого окружающие его выводили, чтобы дать ему пищу или лекарство, или же он сам пробуждался, чтобы попросить пить или предупредить осложнения в уходе за собой. Еле в состоянии прошептать несколько слов или шевельнуть руками, Пётр Алексеевич не переставал заботиться с присущей ему деликатностью о том, чтобы причинять возможно меньше хлопот и неприятностей окружающим. „Не хорошо“, - говорил он застенчиво во время интимного ухода за ним, даже родным.
Вначале, когда он чувствовал себя сравнительно лучше, сестра В. поставила на ночной столик звонок и попросила позвонить, если ему что понадобится в минуты её отлучки. - „Нет, не буду, - ответил он шутливо, - для анархиста и звонок проявление власти“. И действительно, ни разу не прикоснулся к нему.
Вместе с крайней деликатностью к окружающим, тонкий юмор сквозил в его словах, даже когда их приходилось улавливать с трудом из уст умирающего, и его выражения носили неизменно красочный характер.
2-го числа в 3 часа утра больной попросил напиться, и когда я поднёс стаканчик, чтобы напоить, он, не доверяя мужской ловкости в уходе за больными предупредительно заметил: „Только не за галстух“. Глотнув немного, он выразил желание, что „предпочёл бы горячего чаю“ и с удовольствием выпил небольшую чашку, „как с третьего блюдечка“ (т.е. в пору горячий, пояснил он мне).
3-го числа в 11-ом часу вечера, когда Е.В. готовилась произвести укол предписанного лекарства, Пётр Алексеевич заметил: „От женских уколов никакого прока нет“.
Вообще, особенно в первые дни, Пётр Алексеевич был довольно чувствителен к подкожным уколам и называл их „докторским хулиганством“, и даже раз стал укорять сестру: „Какая Вы хулиганка стали! У докторов научились!“. И тут же прибавил, чтобы не обидеть её: „Я знаю, что Вы не со злым умыслом, а по обязанности“.
В другой раз (1-го февраля), когда врач, постоянно пользовавший его, - Сергей Николаевич Ивановский, к которому, кстати сказать, он относился очень дружески и с полным доверием, как к „старому земскому врачу“, - собирался исследовать его, Пётр Алексеевич обратился к сестре милосердия с просьбой „защитить от этих варваров“.
Чем ближе надвигалась неизбежная развязка, тем глубже становилось забытье Петра Алексеевича. Софья Григорьевна и Александра Петровна прилагали все усилия, чтобы от времени до времени вывести его из сонливого состояния и уловить момент, чтобы дать ему хоть кое-какую пищу…
Вскоре началась длительная агония.
Так угас в глуши любимой родины великий интернационалист и революционер, для которого интернационал не означал отрицание своей родины, а высшее проявление революции заключалось в защите всегда этой родины от всяких насилий».