Поездка на Валаам, продолжение 4
Конечно мы ходили на службы, поначалу всегда, затем стали пропускать все чаще, особенно по утрам. Даже забирались на клирос и думали, что поем. Тогда еще не было устоявшегося хора и петь могли все кто хотел, было бы желание, мне казалось, что я здорово солирую, и это видимо помогало не замечать недоуменных взглядов. Помню, выручали семинаристы откуда то с Украины, они вполне заглушали мои бесчинные вопли.
Как то приехала группа паломников из Финляндии во главе со своим митрополитом, им показывали остров, но на службе в алтарь владыку не допустили, он так и просидел на левом клиросе всю длинную вечерню с утреней. Шептались, будто из за того, что финны служат по новому стилю, а значит еретики, даже смешно сейчас. Не знаю, сам ли наместник, игумен Андроник, так решил или тут была политика и он получил руководящие указания, но мне было жаль пожилого митрополита, смиренно сидящего на шатающейся табуретке.
Вскоре наместник ввел ночные всенощные, не помню в какой из приездов наблюдал как сам игумен принимал исповедь на таком бдении. Замученный батюшка восседал на стульчике и дремал, исповедник, отчаявшись разбудить духовника голосом, дотрагивался или слегка толкал его в плечо, игумен поднимал голову, смотрел сквозь кающегося, кивал и засыпал паки. Поняв, что разбудить не получится, грешник вздыхал и излагал все, что подготовил, спящему наместнику, толкал последний раз и просил положить на голову епитрахиль для отпущения грехов, глядя на все это, я и сам заснул.
На вечернем правиле была минута молчания для упражнения в Иисусовой молитве, помню, в первый раз даже запаниковал, не случилось ли чего, почему вдруг тишина, затем полюбил эти паузы. Вообще, как я понимал, службу старались служить по уставу: полностью вычитывали кафизмы, пели непорочны, а не полиелейные псалмы, каноны читали полностью и с библейскими песнями вместо припевов. В конце на славословии вся братия и певчие спускались в храм, где совместно и заканчивали бдение, конечно кланялись и просили прощения друг у друга. Именно тогда я проникся красотой церковной службы и полюбил эти долгие монастырские стояния через силу.
Часто говорил проповеди духовник обители, отец Геронтий, правда он делал огромные паузы между каждым словом и я ни разу не мог уследить течение его мыслей, понимал только, что про спасение души речь идет. Этот батюшка один раз меня очень утешил. Дело было уже на осенний праздник Сергия и Германа Валаамских, мы плыли из Приозерска на монастырском кораблике "Коневец", был сильный шторм, но капитан все таки решился выйти в Ладогу, видимо сам хотел попасть на престол. Уже при входе в монастырскую бухту судно напоролось на скалу и нам пришлось прыгать в надувные плоты. Спасательный корабль подобрал наш плот первым, остальных моих спутников стихия понесла к противоположному скалистому берегу бухты и стала бить о камни. Слава Богу никто не погиб, их тоже спасли, хоть и с трудом. Так вот, перед поездкой я посмотрел какой то боевик со Шварцнегером и понимал, что если утону, то обязательно попаду в ад. Оказавшись на берегу, стрелой побежал в собор, где еще шла всенощная и исповедал отцу Геронтию свой страшный грех. Батюшка сумел найти нужные слова:
- Ничего, смертью бы искупил.-успокоил меня духовник.
Как то приехала группа паломников из Финляндии во главе со своим митрополитом, им показывали остров, но на службе в алтарь владыку не допустили, он так и просидел на левом клиросе всю длинную вечерню с утреней. Шептались, будто из за того, что финны служат по новому стилю, а значит еретики, даже смешно сейчас. Не знаю, сам ли наместник, игумен Андроник, так решил или тут была политика и он получил руководящие указания, но мне было жаль пожилого митрополита, смиренно сидящего на шатающейся табуретке.
Вскоре наместник ввел ночные всенощные, не помню в какой из приездов наблюдал как сам игумен принимал исповедь на таком бдении. Замученный батюшка восседал на стульчике и дремал, исповедник, отчаявшись разбудить духовника голосом, дотрагивался или слегка толкал его в плечо, игумен поднимал голову, смотрел сквозь кающегося, кивал и засыпал паки. Поняв, что разбудить не получится, грешник вздыхал и излагал все, что подготовил, спящему наместнику, толкал последний раз и просил положить на голову епитрахиль для отпущения грехов, глядя на все это, я и сам заснул.
На вечернем правиле была минута молчания для упражнения в Иисусовой молитве, помню, в первый раз даже запаниковал, не случилось ли чего, почему вдруг тишина, затем полюбил эти паузы. Вообще, как я понимал, службу старались служить по уставу: полностью вычитывали кафизмы, пели непорочны, а не полиелейные псалмы, каноны читали полностью и с библейскими песнями вместо припевов. В конце на славословии вся братия и певчие спускались в храм, где совместно и заканчивали бдение, конечно кланялись и просили прощения друг у друга. Именно тогда я проникся красотой церковной службы и полюбил эти долгие монастырские стояния через силу.
Часто говорил проповеди духовник обители, отец Геронтий, правда он делал огромные паузы между каждым словом и я ни разу не мог уследить течение его мыслей, понимал только, что про спасение души речь идет. Этот батюшка один раз меня очень утешил. Дело было уже на осенний праздник Сергия и Германа Валаамских, мы плыли из Приозерска на монастырском кораблике "Коневец", был сильный шторм, но капитан все таки решился выйти в Ладогу, видимо сам хотел попасть на престол. Уже при входе в монастырскую бухту судно напоролось на скалу и нам пришлось прыгать в надувные плоты. Спасательный корабль подобрал наш плот первым, остальных моих спутников стихия понесла к противоположному скалистому берегу бухты и стала бить о камни. Слава Богу никто не погиб, их тоже спасли, хоть и с трудом. Так вот, перед поездкой я посмотрел какой то боевик со Шварцнегером и понимал, что если утону, то обязательно попаду в ад. Оказавшись на берегу, стрелой побежал в собор, где еще шла всенощная и исповедал отцу Геронтию свой страшный грех. Батюшка сумел найти нужные слова:
- Ничего, смертью бы искупил.-успокоил меня духовник.