Мартик
Почти каждый городок в древней Тавриде славился своими мебельных дел мастерами, и в каждом городе умели делать что-то особенное, не похожее на прочих. В Пантикапее изготавливали, на удивление изящные, солиумы - шикарные стулья для богатых домохозяев, в Херсонесе - резные и замысловатые бицеллиумы - кресла для двоих человек, в Горгиппии - дифросы - табуретки для небогатой публики, но столь прочные и долгостойкие, что даже константинопольские купцы скупали этот товар и с выгодой перепродавали его на берегах Золотого Рога.
А Фанагория славилась своими ларями и клинэ, то есть изящными сундучками и кроватями, представляющими собой ящик на ножках, ложе, дающее покой отдыхающему.
И был в Фанагории один странный мебельный мастер, звали его Мартикус, он, как и все прочие мастера, вытачивал и собирал детали ларей и клинэ, однако изделия его нередко получались неуклюжими, громоздкими, а то и кособокими, над ними всякий потешался, пока взгляд смотрящего не падал на тонкие и искусные ножки клинэ, которые были настоящим творением муз!
Точёные ножки всякого клинэ, или ларя, были словно сделаны другим человеком, многие обыватели не верили, что возможен такой разительный контраст между одной частью изделья и другой, некоторые заказчики стремились поприсутствовать при изготовлении мебели, но наблюдая за работой Мартика, вновь и вновь удивлялись - как же возможно столь вдохновенное исполнение резных ножек и столь небрежная сборка всего клинэ!?
А Мартикус старался как мог, он начинал всегда с вытачивания ножек, и, будто забывшись, уходил в свою работу, он делал их в виде звериных лап, с крыльями грифонов, порой сверху были головы фантастических зверей, и изящная ножка обязательно ставилась на каблучок. Мартик комбинировал разноцветные породы дерева, он экспериментировал с видами лака, он использовал морские разноцветные камешки, которые его многочисленные дети находили на берегу, камешки он делал глазами фантастических животных, он прибегал к тонкостям инкрустации, короче говоря он создавал не четыре тонких ножки, а произведение искусства, на которое хотелось смотреть не отрываясь, так оно было необычно и ново.
Однако, выдав всё своё мастерство на первом этапе работы, собирал изделие он уже на инерции; его сыновья, бывшие подмастерьями, готовили детали короба, с невысокой спинкой, и клинэ становилось таким же как и прочие - оскорбительно грубой вещью с немыслимо прекрасными ножками.
Мартик старался, да и его сыновья радели изо всех сил, но у них, отчего-то, и вовсе не было способностей к ремеслу, отец не смог обучить их.
Со временем, обыковение Мартика стало в Фанагории притчей во языцех, многие удивлялись, другие посмеивались, а те, кто был похитрей, выкупали у Мартикуса его изделья, и заказав корпус вещи у другого мастера, приделывали шикарные ножки к новому ладному корпусу, и хотя он не был также гениально красив, как точёные ножки, но их вид, их неожиданная прелесть, создавали эффект шедевра, и такие клинэ можно было выгодно продать константинопольским купцам.
Когда же Мартикус узнал о об этом, он очень рассердился и даже запил, он на время бросил работу и перестал общаться со своими прежними заказчиками. Но досадовал он не на потерю больших денег, а на то, что его произведенья не ценят в первозданном виде, что сомневаются в его художественном вкусе и способностях, что вырывают лишь детали и любят лишь их!
Но умные люди, которые симпатизировали Мартику, убеждали его смириться с этим странным положением и перейти на изготовление лишь того, к чему он имел талант, не стремясь выдать авторскую вещь во всей её целостности. Мартикус и сам понимал, что ему надо пойти по этому пути, но отчего-то не желал этого. «Не стану же я делать одни лишь ножки, - говорил он, - каждая ножка должна быть вписана в ансамбль вещи, её нельзя изготовить отдельно, нужно иметь весь замысел в голове!»
Тем не менее, однажды Мартик решился, и явившись в мастерскую Демидиса - лучшего мастера в Фанагории, имевшего целую бригаду мастеров, предложил свои услуги.
Демидис обрадовался безмерно, он буквально на руках готов был носить Мартика, предвкушая удачи и выгодные заказы, которые могли поступить теперь. И с первого же дня работа закипела по-новому, и всякий замысел, и всякую идею новой вещи сообщали Мартикусу, советовались с ним, чтоб он выточил именно те ножки, которые, на его взгляд, подойдут как нельзя лучше.
Но к удивлению Демидиса, к удивлению заказчиков и мастеров, к удивлению самого Мартика, нынешние его работы чаще всего становились банальностью, они не удивляли никого, в них не было той уникальности, той жизни, той тонкой игры цветов, сочетавших разные породы дерева, а головы грифонов и лапы зверей были будто неживые, вчерашние, скучные. Завысивший, поначалу, оплату за труды Мартика, Демидис постепенно снижал её, пока совсем не сравнял с вознаграждением прочих мастеров, которые были, по сути подмастерьями.
Мартикус понял, что из затеи включиться в артель, войти в бригаду, ничего не получилось, и он опять запил, теперь уже крепко, а пару раз чуть не упился насмерть; и по вечерам его многочисленные сыновья бродили по городу, разыскивая Мартика по кабакам.
А когда деньги закончились и пить стало уже совсем не на что, да тут ещё жена родила очередного сыночка, Мартикус вновь взялся за дело, он опять принялся собирать неуклюжие лари и клинэ, продавая их почти за бесценок, но со временем ножки этой мебели опять стали произведениями искусства, и опять всякий увидевший хотел рассматривать эти диковинные резные издельица и удивленно улыбался, видя непотребную грубость всей вещи целиком.
Теперь уж перекупщики стали похитрей! Сначала один, а потом и прочие догадались выкупать у Мартика его нелепые клинэ, на немыслимо искусных ножках, и перевозя их в соседний город, уже там отделяли эти дивные ножки, и собрав целую артель мастеров поручали им приделывать корпус клинэ, или короб ларя, и уже в этом виде продавали купцам, или местным богатым заказчикам, вновь дорого продавали, с большой выгодой.
А Мартикус и не догадывался об этом, мало по малу он начал верить, что его изделья стали лучше и что их теперь можно полюбить целиком, что вся мебель также хороша и необычна, как тонкие ножки.
И он не мог иначе, он был художник, он был творец, ему требовалось создавать целиком всю картину вещи, лишь к целостной идее он мог создать эти уникальные детали, в виде звериных лап, с крыльями грифонов, где сверху были головы фантастических зверей, и обязательно изящная ножка ставилась на каблучок. Мартик всё также комбинировал разноцветные породы дерева, он экспериментировал с видами лака, он использовал морские разноцветные камешки, делая их глазами фантастических животных, он прибегал к тонкостям инкрустации, короче говоря он создавал не четыре тонких ножки, это были шедевры мебельного искусства.
Постепенно он повышал цены на свою мебель, но ему и в голову не могло прийти, какие огромные деньги получают, от перепродажи частей его мебели, сообразительные перекупщики! Он был счастлив уже тем, что наконец сумел работать с упоением, что никто больше не критикует его работу, не лезет с советами, он отдавал все деньги семье, многочисленными детям, ни один из которых не сумел перенять и часть его таланта, а потом и внукам, которые посыпались, как из мешка.
Каждое утро он вставал на ранней зорьке, шёл в мастерскую, и в его голове зарождался замысел новой вещи, идея вещи, которая должна была являться неизменно целостной, единой, законченной, лишь таковая позволяла ему творить всё то необычное, к чему он имел способность. Но затем его творению неизменно суждено было получить более изящный корпус, более подходящий и не являвшийся столь диким контрастом с филигранными ножками, а он, по-прежнему, не знал об этом.
Так оно и продолжалось, до самой его смерти, постепенно ножки сделались настоящими и уникальными ценностями, которые можно найти было даже при дворе экзарха и в царских покоях, а короба и корпуса его изделий стали совсем никудышными и разваливались почти сразу, после того как их доставляли в мастерскую соседнего города для переделки.
Но эти ножки, эти тонкие детали, маленькие, резные, на тонком каблучке, так и остались в вечности, так и вошли в историю, и в королевских музеях до сих пор стоят лари на этих ножках, и в фешенебельных покоях красуются ложа, опирающиеся на эту уникальную необычность. В простую форму ножки Мартикус умел вложить особую идею, она, будто закрытый в магической бутылке джин, способна пробуждать чувства художника и поэта, увидавшего эту деталь музейной ценности. И немало стихов родилось от соприкосновения с этой невидимой идеей.
А имя Мартикуса давно стёрла волна истории, ветер разметал память о нём, да она и не могла удержаться, ведь имя не осталось ни на одном изделии, которое освящено его тонкими идеями, лишь сама способность изящества, сами мысли, проникли, необъяснимым образом, в существо новых времен, они сообщили что-то, не раскрывая тайны странного и непритязательного человека, не знавшего о ценности своих трудов, не умевшего правильно их организовать и понять, и лишь фанатично преданного своей простой работе.
А вообще-то, это только ножки дорогой мебели, всего лишь ножки, пустяк, утилитарная деталь… так порой кажется.