(no subject)
Ну наконец-то. Гордон, Слаповский, дядя из «Литературной газеты» и фотограф крупного издательского дома объяснили Муратовой, как надо снимать кино. Во-первых и, это главное, нужен свет в конце. Свет, выход, надежда. Что-нибудь, чтоб зритель не повесился после просмотра. Во-вторых, нельзя «насиловать зрительское время» и делать фильмы на 2, 5 часа. Понятно же все с первых минут. В-третьих, должна быть позиция автора, чтоб было ясно, кто хороший, кто плохой, как дошли до жизни такой и вообще, че делать? И почему все монстры? а где хорошие, добрые люди?
Притом, что весь ужас как раз и заключается в том, что в фильме нет монстров. Его населяют обычные, приличные люди, не убийцы, не педофилы, не изверги - и вот у этих-то хороших людей под носом замерзает ребенок. Все хорошие, и никто не виноват. Трагедия в обыденности, в системности, в том, что никто не способен остановить это крутящееся колесо, совершить поступок вместо ритуального действия. Грубо говоря, просто и незатейливо накормить двух конкретных детей.
«А где в фильме Бог? - спрашивают они честную атеистку Муратову. - Вот у Достоевского был Бог».
В сотый раз - про мизантропию. Слушала и вспоминала ее «Чувствительного милиционера», сцену, где муж с женой вскакивают с постели, идут на кухню, жрут макароны со сковородки. Голые и нелепые - в своем утлом, неказистом, однокомнатном раю. Первозданные, не отполированные цивилизацией, еще чистые. Это, что ли, теперь у человеколюбов из Литгазеты называется мизантропией?
А финал. Сколько фильмов я видела, где финал убивал всё. У Муратовой финалы всегда сильные, я помню и семь апельсинов, и белеет парус одинокий, и камень, брошенный в зеркало, и красную ленту, через которую перебегает девочка. Но в «Мелодии для шарманки» финал гениальный, их там даже два. Замерзший мальчик Богданов уже в полубезумном состоянии забредает на чердак, устраивается на железной кровати-могиле. Решетка изголовья становится оградой, шарики, выкрикивающие «С любовью!» - венками, пакет, которым он укрывается, - саваном. И тогда наступает второй финал, с рабочими, волхвами, после которого долго ничего не хочется говорить, а хочется зарыться в одеяла и никого не слышать.
В телевизоре в полчетвертого ночи интеллектуалы всё искали катарсис.
