Черномордик Григорий Борисович (часть 2)
1 часть
И все-таки мне повезло. Решил сделать еще одну попытку найти партизанский отряд.
Я слышал, что партизаны бывают на хуторе Мастицком. На этом хуторе у меня были друзья - братья Моисей и Николай Давиденко, с последним я учился в одном классе. Ноги сами привели меня к Николаю. Как говорят: свет не без добрых людей. Меня накормили, я помылся в истопленной русской баньке. Нашлась какая-то обувь для меня. И главное - подтвердилось, что на хутор заходят партизаны. Я стал ждать удобного случая на день уходил в лес, а ночью возвращался в дом на ночлег. Наконец, однажды ночью в дом к братьям пришла группа партизан. Отец Давиденко стал им рассказывать обо мне. Я тоже начал проситься в отряд. Пришедшие сказали: "Вот что, мы ничего не решаем. Пошли с нами, а там командир разберется". Я вышел из дома и встал в строй, боясь поверить в свое счастье, но торжествовал я преждевременно. Командир дал приказ рассчитаться по порядку. Один номер оказался лишним. Прозвучала команда, я сделал шаг вперед и по всей форме кратко доложил о себе, попросив принять в отряд. Но командир отказал, перечить было бесполезно. Группа ушла, а я опять остался дрожать от холода и обиды.
Пока клинок был под рукой, я чувствовал себя хоть чуть-чуть спокойнее, а теперь все было так плохо, что не приведи Бог. Но надежды я не терял. Мне стало известно, что из Прыщи в лес ушел наш знакомый, дядька Прокоп.Он был пожилым инвалидом с одной рукой и до войны дружил с моим отцом. И вот в одну из ночей на хутор Мастицкий вместе с партизанами пришел дядька Прокоп. Я стал просить его поручиться за меня. Командовал этой группой Анатолий Иванович Азернов. Вот они-то и взяли меня в отряд. Произошло это темной, осенней, очень холодной ночью, 29 ноября 1941 года.
**********
Меня отправили во взвод Михаила Хохлова. Народу тогда еще было мало, взвод оказался просто номинальной единицей. Жили в землянке, вырытой на бугре в густом ельнике. Пятнадцать ступенек вниз, маленькое окошко. Внутри стоял стол, на котором находилась пишущая машинка. Временами за ней сидел Исаак Кашепаве, выпускник и аспирант исторического факультета МГУ, еврей из-под Севастополя. Это был "мозговой центр" группы: он постоянно сочинял листовки, призывающие к борьбе с врагом и вселяющие веру в победу, до которой было - ой, как далеко. Листовки бойцы разносили по селам и хуторам.
Вскоре мы с Исааком подружились, несмотря на разницу в возрасте и образовании. В землянке стояла маленькая, сложенная из кирпича печка, от стены до стены - нары. Вокруг землянки росли молодые елки со спиленными верхушками, на них висели свинные туши. Кто хотел есть, подходил, отрезал кусок и поджаривал на шомполе в печке. На выходе, у верхней ступеньки - пирамида с оружием.
Я нашел там винтовку с разбитым прикладом, связал веревкой, но знал, что годится она на один-два выстрела. Были бы гвозди или шурупы - ее можно было бы починить, но где их найдешь в лесу?
***********
Хорошо помню мою первую операцию. Мы выехали втроем на санях, в которые был запряжен Буланый. Старший - Вася Барыбин, бывший артиллерийский командир, очень спокойный и уравновешенный человек, ростом под 190, кулаки величиной, как голова ребенка. С ним я всегда чувствовал себя спокойно, хорошо, действовал он расчетливо, приказы отдавал четко, словом, военная косточка . В период создания отряда командование приняло правильное решение - очистить прилегающие деревни и хутора от полицаев, старост, бургомистров, скрытых и явных предателей. Некоторых нужных людей заставляли работать на отряд. На этот раз нужно было взять начальника полиции, зверствовавшего в нескольких деревнях. Ребята сделали засаду в доме, в котором он жил, а я, замаскировав сани с буланым жеребцом в сарае, спрятался за углом соседней хаты, держа под наблюдением и лошадь, и входную дверь избы, где засели партизаны. Спустя час, вижу: крадется человек с винтовкой в руках и устраивается напротив дверей, ведущих в дом. Я понял, что он ждет, пока кто-нибудь выйдет. Засел он от меня в метрах пятнадцати-двадцати, и когда перестал двигаться, я прицелился и спокойно выстрелил. Голова его разлетелась, словно спелый арбуз. По-видимому, пуля была разрывная.
Я подбежал к нему и схватил винтовку, ребята тоже выскочили из хаты. Василий, еще не видя убитого, спросил: "В чем дело?". Я показал на труп человека, на рукаве которого была повязка "шуцмана". Василий быстро все понял, пожал мне руку и сказал: "Молодец, винтовка твоя! Заработал честно в бою..". А бой-то оказался коротким, всего один выстрел. Так я добыл себе винтовку, а взятую из пирамиды поставил обратно.
***********
Не могу умолчать о моем командире взвода Мишке Хохлове, родом из донских казаков. Это был в прямом смысле слова палач, сволочь, жаждущий человеческой крови. До сего дня не могу без содрогания вспоминать его рожу с оскалом хищника: ястребиный нос с горбинкой, чуб на левую сторону, лицо побитое оспой и глаза с желтоватым блеском. Перетянутая ремнями спортивная фигура, пружинистая походка хищного зверя.
В ярости на его лице появлялась маска бешенства, было страшно и омерзительно смотреть. Стрелял он только в голову, после чего его лицо меняло свое выражение - становилось умиротворенным. Исаак Кашепаве, как-то, в минуту откровенности, рассказал, как он попал в отряд, и какое испытание устроил ему Мишка.
В деревне Прыща жил фельдшер, который сделал перевязку раненому полицаю. За это Мишка-Палач приговорил фельдшера и его сына к расстрелу, их взяли и привезли в лес. Мишка вытащил пистолет, подает его Исааку и приказывает стрелять. Сын просит за отца, отец за сына, а Исаак, человек интеллигентный до мозга костей, стоит и не может поднять пистолет. Хохлов достает второй ТТ и хладнокровно убивает сначала сына, потом отца. От этой сцены Исаак чуть не сошел с ума, а Мишка, забрав у него пистолет, сказал: "Вот так надо. Второй раз, я тебе не прощу..". Между тем отряд рос, люди приходили каждый день. Если человек попадал к первому - Мишке Хохлову, то он был обречен. Мишка всегда находил криминал и доказывал, что новичка подослали немцы. Даже если человек предъявлял партбилет, это не спасало его от смерти. В отряде появилось выражение "увести в караульное помещение". Это означало, что надо отконвоировать к месту расстрела. Исполнитель был всегда один - Мишка, но нашлись у него и последователи, один из самых подлых - Генка Шишкин. Он выпрашивал для себя жертву и собирал желающих посмотреть на расправу. Однажды привезли из Прыщи знакомую девушку, мы в деревне жили с ней по соседству. Она была чуть старше меня, красивая, статная, но как говорят в народе "с ветром в голове". Ее вина - гуляла по деревне под руку с немецким офицером и носила его фуражку. Тогда таких называли - "немецкая подстилка". И приговор ей вынесли однозначный - расстрел.
Когда она узнала об этом, то стала плакать, просить, чтобы ей подарили жизнь еще хоть на одну ночь. Я ничем не мог ей помочь, она сама была во всем виновата...
На казнь собрались "любители", заставили ее раздеться догола. Она так кричала, что я ушел далеко в лес, чтобы не видеть и не слышать ничего. Наконец, прогремел винтовочный выстрел и два пистолетных, и ее не стало. Из винтовки стрелял Генка, а добивал, конечно, Хохлов. Не могу объяснить, почему ему все сходило с рук.
Ни Азернов, ни комиссар никаких мер к нему не принимали, вероятно, прощали все, потому что в бою Хохлов был по-настоящему смел...
************
Шел быстро, к вечеру добрался до деревни, где уже побывали каратели. Еле пустили переночевать. Хозяйка со слезами рассказала то, что я уже видел сам. Трупы подобрали, в избах вой и плач. Кое-как заснул голодный и рано утром снова в путь. Снег, ледяной ветер в лицо, плюнешь - и на землю падает ледяной шарик. Впереди деревня Жарынь. Как оказалось, здесь разместился сильный гарнизон полиции, но мороз держал всех по избам.
Зашел в дом: чисто, пахнет картошкой с мясом, горит лампадка, под образами благообразный старик читает вслух Библию. Чисто одетая старушка с платочком на голове стоит рядом и бьет поклоны об стол, на котором лежит большая пышная булка хлеба. Сглотнул слюну во рту и подумал, что здесь дадут поесть. Попросил напиться.
Дед усадил меня за стол, а сам продолжает читать Библию.
Я так и сяк даю ему понять, что хочу есть, а он мне неожиданно: "Иисус Христос накормил пять тысяч человек одной булкой хлеба". А я ему в ответ: "Но ты-то, дедушка, не Христос, можешь дать голодному кусок хлеба?" - "Вот оно что! Хлеба захотел", - и старик с недоброй усмешкой показал в окно на хату стоящую рядом - "А там начальник полиции живет, а рядом с ним староста, да напротив бургомистр. Так что, иди с Богом..".
Это я и сделал без лишних слов, не вступая в перепалку. Летом мы с боем брали эту деревню, перестреляли тридцать пять полицаев, в том числе трех сыновей этого старика. Бой на нашем фланге закончился, слева еще продолжалась стрельба. Я зашел в знакомую избу и старик меня сразу узнал, засуетился. Я напомнил ему Иисуса Христа и тот студеный зимний вечер, когда он меня, голодного, выгнал из дома. Дал ему хорошего пинка под зад, бутыль керосина об пол, прикладом вышиб рамы и поджег все
********
Разгром полицейского гарнизона не на шутку встревожил оккупационные власти, и они решили для разгрома партизан направить карательный отряд. Слухи бежали впереди карателей, которых насчитывалось 120 человек. Они пьянствовали, насиловали, словом, "гуляли". Это было в середине января 1942 года. Анатолий Иванович попросил меня пойти в Прыщу и узнать все, что можно. В отряде уже была дисциплина и просьба командира расценивалась как боевой приказ. Пошел в обход, чтобы встретиться с друзьями и получить от них информацию. Через пару часов все данные у меня были: количество живой силы -120, количество саней - 25, оружие - три ручных пулемета и винтовки. В карательном отряде двадцать немцев, остальные - полицаи из местных. Сегодня они гуляют последний день, а завтра атакуют лагерь. Эти данные я доложил Анатолию Ивановичу. Собрался комсостав и стали решать, как встретить "гостей". Решили, что в полночь 70 человек, в числе их был и я, должны занять позиции возле большого сарая, расположенного вдоль дороги. Анатолий Иванович с автоматом будет на чердаке стоящего у дороги дома (дом Давиденко, в котором я находился до того, как меня взяли в отряд). У нас было два пулемета: за одним Паша Черный, за вторым - партизан, имя которого я уже не помню. Решили бить по первым и последним саням, так как снег глубокий и каратели развернуть сани не смогут. Ждем, уже начало светать. А их все нет. Мишка Хохлов подошел ко мне и говорит: "Хреновый ты разведчик, наверное, и в Прыщу-то не заходил". Я ответил Палачу: "Командир, с начальником колонны я не разговаривал, но мои ребята не должны были подвести". Хохлов ощерился: "Ну смотри, как бы ты крепко не заплатил..". Я промолчал, на душе стало тоскливо. Хотелось курить, но в сарае были щели, и я не мог демаскировать засаду. Била мелкая, противная дрожь, я сжался как пружина, да и другие товарищи нервничали. Наконец, послышались пьяные крики, удары кнутов. Раздалась команда: "Приготовиться! Огонь только после автоматной очереди!"...И когда первая лошадь подошла к условленному месту, прогремела длинная очередь из автомата. Заработали наши пулеметы, мы вели огонь, положив винтовки на внутреннюю сторону бревен, стреляли с упора. Падали лошади, немцы, полицаи. Каратели не смогли развернуть сани, чтобы вырваться из пекла.
В это время ездовой из нашей засады не удержал стоявшую в сарае лошадь.
Этот эпизод не изменил бы ход боя, но ездовой свалился с простреленной головой. Мишка Хохлов успел и здесь. Бой шел на убыль. Команда: "В атаку!".
Мы бросились убивать живых и добивать раненых. Через час все было кончено. Стали собирать оружие, снимать верхнюю одежду с убитых, словом, "собирать урожай". За этот бой я получил благодарность от Хохлова. Трудно сказать, сколько нелюдей я уложил, но не менее пятерых. Это была малая толика расчета за мучения и страхи, за близких и дорогих мне людей. И сейчас передо мной картина боя: залитый кровью большой участок дороги и поля, крики и стоны карателей, предсмертные хрипы лошадей. У нас - ни одной потери, кроме ездового, жертвы Палача. Нервное напряжение спало, мы вздохнули с облегчением, ведь для многих это был первый бой.
Прошло совсем немного времени, и по отряду пополз слух, что трупы карателей после боя осквернены, но как?- кто знал, молчал. Однажды, когда лунной ночью возвращались с задания, лошадь захрапела и не хотела идти дальше. Мы подумали, что где-то рядом стая волков. Это было после надавнего боя. Я присмотрелся - и мурашки побежали у меня по спине. Трупы многих карателей лежали ничком, головы отрезаны и воткнуты в задницы...
Картина до того кошмарная и незабываемая, что мы постарались поскорее проскочить это страшное место. Выяснилось, что глумились и надругались над трупами, сделали все это два друга-уголовника. Первый сидел "за мокрые дела" и все звали его "Батька Махно", лет сорока, угрюмый молчаливый, с бандитской рожей. Второй был Костя - церковный вор, веселый и общительный, лет двадцати пяти. Но этим дело не закончилось, они задумали из нашего отряда сделать банду. Решили подговорить Мишку Хохлова и начальника штаба Алексея, чтобы один из них убил Анатолия Ивановича, а другой - комиссара отряда. А потом, обвинив их в убийстве командира и комиссара, самим возглавить отряд, вернее - будущую банду. Но Мишка, а затем и начштаба рассказали обо всем Анатолию Ивановичу Азернову.
И все-таки мне повезло. Решил сделать еще одну попытку найти партизанский отряд.
Я слышал, что партизаны бывают на хуторе Мастицком. На этом хуторе у меня были друзья - братья Моисей и Николай Давиденко, с последним я учился в одном классе. Ноги сами привели меня к Николаю. Как говорят: свет не без добрых людей. Меня накормили, я помылся в истопленной русской баньке. Нашлась какая-то обувь для меня. И главное - подтвердилось, что на хутор заходят партизаны. Я стал ждать удобного случая на день уходил в лес, а ночью возвращался в дом на ночлег. Наконец, однажды ночью в дом к братьям пришла группа партизан. Отец Давиденко стал им рассказывать обо мне. Я тоже начал проситься в отряд. Пришедшие сказали: "Вот что, мы ничего не решаем. Пошли с нами, а там командир разберется". Я вышел из дома и встал в строй, боясь поверить в свое счастье, но торжествовал я преждевременно. Командир дал приказ рассчитаться по порядку. Один номер оказался лишним. Прозвучала команда, я сделал шаг вперед и по всей форме кратко доложил о себе, попросив принять в отряд. Но командир отказал, перечить было бесполезно. Группа ушла, а я опять остался дрожать от холода и обиды.
Пока клинок был под рукой, я чувствовал себя хоть чуть-чуть спокойнее, а теперь все было так плохо, что не приведи Бог. Но надежды я не терял. Мне стало известно, что из Прыщи в лес ушел наш знакомый, дядька Прокоп.Он был пожилым инвалидом с одной рукой и до войны дружил с моим отцом. И вот в одну из ночей на хутор Мастицкий вместе с партизанами пришел дядька Прокоп. Я стал просить его поручиться за меня. Командовал этой группой Анатолий Иванович Азернов. Вот они-то и взяли меня в отряд. Произошло это темной, осенней, очень холодной ночью, 29 ноября 1941 года.
**********
Меня отправили во взвод Михаила Хохлова. Народу тогда еще было мало, взвод оказался просто номинальной единицей. Жили в землянке, вырытой на бугре в густом ельнике. Пятнадцать ступенек вниз, маленькое окошко. Внутри стоял стол, на котором находилась пишущая машинка. Временами за ней сидел Исаак Кашепаве, выпускник и аспирант исторического факультета МГУ, еврей из-под Севастополя. Это был "мозговой центр" группы: он постоянно сочинял листовки, призывающие к борьбе с врагом и вселяющие веру в победу, до которой было - ой, как далеко. Листовки бойцы разносили по селам и хуторам.
Вскоре мы с Исааком подружились, несмотря на разницу в возрасте и образовании. В землянке стояла маленькая, сложенная из кирпича печка, от стены до стены - нары. Вокруг землянки росли молодые елки со спиленными верхушками, на них висели свинные туши. Кто хотел есть, подходил, отрезал кусок и поджаривал на шомполе в печке. На выходе, у верхней ступеньки - пирамида с оружием.
Я нашел там винтовку с разбитым прикладом, связал веревкой, но знал, что годится она на один-два выстрела. Были бы гвозди или шурупы - ее можно было бы починить, но где их найдешь в лесу?
***********
Хорошо помню мою первую операцию. Мы выехали втроем на санях, в которые был запряжен Буланый. Старший - Вася Барыбин, бывший артиллерийский командир, очень спокойный и уравновешенный человек, ростом под 190, кулаки величиной, как голова ребенка. С ним я всегда чувствовал себя спокойно, хорошо, действовал он расчетливо, приказы отдавал четко, словом, военная косточка . В период создания отряда командование приняло правильное решение - очистить прилегающие деревни и хутора от полицаев, старост, бургомистров, скрытых и явных предателей. Некоторых нужных людей заставляли работать на отряд. На этот раз нужно было взять начальника полиции, зверствовавшего в нескольких деревнях. Ребята сделали засаду в доме, в котором он жил, а я, замаскировав сани с буланым жеребцом в сарае, спрятался за углом соседней хаты, держа под наблюдением и лошадь, и входную дверь избы, где засели партизаны. Спустя час, вижу: крадется человек с винтовкой в руках и устраивается напротив дверей, ведущих в дом. Я понял, что он ждет, пока кто-нибудь выйдет. Засел он от меня в метрах пятнадцати-двадцати, и когда перестал двигаться, я прицелился и спокойно выстрелил. Голова его разлетелась, словно спелый арбуз. По-видимому, пуля была разрывная.
Я подбежал к нему и схватил винтовку, ребята тоже выскочили из хаты. Василий, еще не видя убитого, спросил: "В чем дело?". Я показал на труп человека, на рукаве которого была повязка "шуцмана". Василий быстро все понял, пожал мне руку и сказал: "Молодец, винтовка твоя! Заработал честно в бою..". А бой-то оказался коротким, всего один выстрел. Так я добыл себе винтовку, а взятую из пирамиды поставил обратно.
***********
Не могу умолчать о моем командире взвода Мишке Хохлове, родом из донских казаков. Это был в прямом смысле слова палач, сволочь, жаждущий человеческой крови. До сего дня не могу без содрогания вспоминать его рожу с оскалом хищника: ястребиный нос с горбинкой, чуб на левую сторону, лицо побитое оспой и глаза с желтоватым блеском. Перетянутая ремнями спортивная фигура, пружинистая походка хищного зверя.
В ярости на его лице появлялась маска бешенства, было страшно и омерзительно смотреть. Стрелял он только в голову, после чего его лицо меняло свое выражение - становилось умиротворенным. Исаак Кашепаве, как-то, в минуту откровенности, рассказал, как он попал в отряд, и какое испытание устроил ему Мишка.
В деревне Прыща жил фельдшер, который сделал перевязку раненому полицаю. За это Мишка-Палач приговорил фельдшера и его сына к расстрелу, их взяли и привезли в лес. Мишка вытащил пистолет, подает его Исааку и приказывает стрелять. Сын просит за отца, отец за сына, а Исаак, человек интеллигентный до мозга костей, стоит и не может поднять пистолет. Хохлов достает второй ТТ и хладнокровно убивает сначала сына, потом отца. От этой сцены Исаак чуть не сошел с ума, а Мишка, забрав у него пистолет, сказал: "Вот так надо. Второй раз, я тебе не прощу..". Между тем отряд рос, люди приходили каждый день. Если человек попадал к первому - Мишке Хохлову, то он был обречен. Мишка всегда находил криминал и доказывал, что новичка подослали немцы. Даже если человек предъявлял партбилет, это не спасало его от смерти. В отряде появилось выражение "увести в караульное помещение". Это означало, что надо отконвоировать к месту расстрела. Исполнитель был всегда один - Мишка, но нашлись у него и последователи, один из самых подлых - Генка Шишкин. Он выпрашивал для себя жертву и собирал желающих посмотреть на расправу. Однажды привезли из Прыщи знакомую девушку, мы в деревне жили с ней по соседству. Она была чуть старше меня, красивая, статная, но как говорят в народе "с ветром в голове". Ее вина - гуляла по деревне под руку с немецким офицером и носила его фуражку. Тогда таких называли - "немецкая подстилка". И приговор ей вынесли однозначный - расстрел.
Когда она узнала об этом, то стала плакать, просить, чтобы ей подарили жизнь еще хоть на одну ночь. Я ничем не мог ей помочь, она сама была во всем виновата...
На казнь собрались "любители", заставили ее раздеться догола. Она так кричала, что я ушел далеко в лес, чтобы не видеть и не слышать ничего. Наконец, прогремел винтовочный выстрел и два пистолетных, и ее не стало. Из винтовки стрелял Генка, а добивал, конечно, Хохлов. Не могу объяснить, почему ему все сходило с рук.
Ни Азернов, ни комиссар никаких мер к нему не принимали, вероятно, прощали все, потому что в бою Хохлов был по-настоящему смел...
************
Шел быстро, к вечеру добрался до деревни, где уже побывали каратели. Еле пустили переночевать. Хозяйка со слезами рассказала то, что я уже видел сам. Трупы подобрали, в избах вой и плач. Кое-как заснул голодный и рано утром снова в путь. Снег, ледяной ветер в лицо, плюнешь - и на землю падает ледяной шарик. Впереди деревня Жарынь. Как оказалось, здесь разместился сильный гарнизон полиции, но мороз держал всех по избам.
Зашел в дом: чисто, пахнет картошкой с мясом, горит лампадка, под образами благообразный старик читает вслух Библию. Чисто одетая старушка с платочком на голове стоит рядом и бьет поклоны об стол, на котором лежит большая пышная булка хлеба. Сглотнул слюну во рту и подумал, что здесь дадут поесть. Попросил напиться.
Дед усадил меня за стол, а сам продолжает читать Библию.
Я так и сяк даю ему понять, что хочу есть, а он мне неожиданно: "Иисус Христос накормил пять тысяч человек одной булкой хлеба". А я ему в ответ: "Но ты-то, дедушка, не Христос, можешь дать голодному кусок хлеба?" - "Вот оно что! Хлеба захотел", - и старик с недоброй усмешкой показал в окно на хату стоящую рядом - "А там начальник полиции живет, а рядом с ним староста, да напротив бургомистр. Так что, иди с Богом..".
Это я и сделал без лишних слов, не вступая в перепалку. Летом мы с боем брали эту деревню, перестреляли тридцать пять полицаев, в том числе трех сыновей этого старика. Бой на нашем фланге закончился, слева еще продолжалась стрельба. Я зашел в знакомую избу и старик меня сразу узнал, засуетился. Я напомнил ему Иисуса Христа и тот студеный зимний вечер, когда он меня, голодного, выгнал из дома. Дал ему хорошего пинка под зад, бутыль керосина об пол, прикладом вышиб рамы и поджег все
********
Разгром полицейского гарнизона не на шутку встревожил оккупационные власти, и они решили для разгрома партизан направить карательный отряд. Слухи бежали впереди карателей, которых насчитывалось 120 человек. Они пьянствовали, насиловали, словом, "гуляли". Это было в середине января 1942 года. Анатолий Иванович попросил меня пойти в Прыщу и узнать все, что можно. В отряде уже была дисциплина и просьба командира расценивалась как боевой приказ. Пошел в обход, чтобы встретиться с друзьями и получить от них информацию. Через пару часов все данные у меня были: количество живой силы -120, количество саней - 25, оружие - три ручных пулемета и винтовки. В карательном отряде двадцать немцев, остальные - полицаи из местных. Сегодня они гуляют последний день, а завтра атакуют лагерь. Эти данные я доложил Анатолию Ивановичу. Собрался комсостав и стали решать, как встретить "гостей". Решили, что в полночь 70 человек, в числе их был и я, должны занять позиции возле большого сарая, расположенного вдоль дороги. Анатолий Иванович с автоматом будет на чердаке стоящего у дороги дома (дом Давиденко, в котором я находился до того, как меня взяли в отряд). У нас было два пулемета: за одним Паша Черный, за вторым - партизан, имя которого я уже не помню. Решили бить по первым и последним саням, так как снег глубокий и каратели развернуть сани не смогут. Ждем, уже начало светать. А их все нет. Мишка Хохлов подошел ко мне и говорит: "Хреновый ты разведчик, наверное, и в Прыщу-то не заходил". Я ответил Палачу: "Командир, с начальником колонны я не разговаривал, но мои ребята не должны были подвести". Хохлов ощерился: "Ну смотри, как бы ты крепко не заплатил..". Я промолчал, на душе стало тоскливо. Хотелось курить, но в сарае были щели, и я не мог демаскировать засаду. Била мелкая, противная дрожь, я сжался как пружина, да и другие товарищи нервничали. Наконец, послышались пьяные крики, удары кнутов. Раздалась команда: "Приготовиться! Огонь только после автоматной очереди!"...И когда первая лошадь подошла к условленному месту, прогремела длинная очередь из автомата. Заработали наши пулеметы, мы вели огонь, положив винтовки на внутреннюю сторону бревен, стреляли с упора. Падали лошади, немцы, полицаи. Каратели не смогли развернуть сани, чтобы вырваться из пекла.
В это время ездовой из нашей засады не удержал стоявшую в сарае лошадь.
Этот эпизод не изменил бы ход боя, но ездовой свалился с простреленной головой. Мишка Хохлов успел и здесь. Бой шел на убыль. Команда: "В атаку!".
Мы бросились убивать живых и добивать раненых. Через час все было кончено. Стали собирать оружие, снимать верхнюю одежду с убитых, словом, "собирать урожай". За этот бой я получил благодарность от Хохлова. Трудно сказать, сколько нелюдей я уложил, но не менее пятерых. Это была малая толика расчета за мучения и страхи, за близких и дорогих мне людей. И сейчас передо мной картина боя: залитый кровью большой участок дороги и поля, крики и стоны карателей, предсмертные хрипы лошадей. У нас - ни одной потери, кроме ездового, жертвы Палача. Нервное напряжение спало, мы вздохнули с облегчением, ведь для многих это был первый бой.
Прошло совсем немного времени, и по отряду пополз слух, что трупы карателей после боя осквернены, но как?- кто знал, молчал. Однажды, когда лунной ночью возвращались с задания, лошадь захрапела и не хотела идти дальше. Мы подумали, что где-то рядом стая волков. Это было после надавнего боя. Я присмотрелся - и мурашки побежали у меня по спине. Трупы многих карателей лежали ничком, головы отрезаны и воткнуты в задницы...
Картина до того кошмарная и незабываемая, что мы постарались поскорее проскочить это страшное место. Выяснилось, что глумились и надругались над трупами, сделали все это два друга-уголовника. Первый сидел "за мокрые дела" и все звали его "Батька Махно", лет сорока, угрюмый молчаливый, с бандитской рожей. Второй был Костя - церковный вор, веселый и общительный, лет двадцати пяти. Но этим дело не закончилось, они задумали из нашего отряда сделать банду. Решили подговорить Мишку Хохлова и начальника штаба Алексея, чтобы один из них убил Анатолия Ивановича, а другой - комиссара отряда. А потом, обвинив их в убийстве командира и комиссара, самим возглавить отряд, вернее - будущую банду. Но Мишка, а затем и начштаба рассказали обо всем Анатолию Ивановичу Азернову.