Черномордик Григорий Борисович (часть 1)
Читаю тут воспоминания одного ветерана, все копипастить не буду, только самое интересное на мой взгляд. Кто интересуется ВОВ читать обязательно.
Началось страшное отступление. Это случилось во второй половине сентября. В начале еще была какая-то видимость порядка: колонна двигалась в одном направлении, шли днем и ночью. Особенно трудно было проходить днем через населенные пункты, вдоль дорог стояли молодые женщины с детьми на руках, старики, старухи. Многие плакали и кричали нам вдогонку: "Трусы! Предатели! На кого вы нас оставляете?!", а мы шли мимо, боясь оторвать глаза от земли... Было очень больно и стыдно, и утешало нас лишь одно: ведь от нас, рядовых солдат, ничего не зависело. Мы шли днем и ночью, а по сторонам и сзади, на оставляемой территории, гремели взрывы и полыхали пожарища - по приказу командования подрывали все, что можно было взворвать. Вокруг горели неубранные хлебные поля, скирды с заготовленным сеном, колхозные постройки.
В день нам выдавали по три сухаря и на двоих - литровую банку с консервами, в основном "фасоль с мясом", и на нашу беду эти банки были стеклянными и закатаны железными крышками. Открывались такие банки плохо, в большинстве случаев ломались и нам приходилось их выбрасывать. Мы даже не решались из осколков стекла выбирать кусочки мяса. А навстречу нам колхозники гнали скот: коров, овец, свиней, гнали на запад, туда, откуда мы уже ушли. Зачем? Для кого? Никто из нас не понимал, для чего это делается, но нам, красноармейцам, под угрозой расстрела запрещали брать какую-то живность. Однажды на привале к нашему взводу подошли мужики-погонщики скота, и предложили нам взять овцу, которая не могла идти. Кто-то из бойцов пошел и прирезал овцу. Но не успели мы сунуть кусок мяса в ведро, как прибежал с подручными лейтенант из Особого Отдела, видно "стукач" уже обо всем успел сообщить. Построив нас, лейтенант сказал, что этот солдат украл овцу, он является мародером и должен понести наказание по законам военного времени. И здесь же , прямо перед нашим строем, лейтенант расстрелял несчастного бойца..
И вот в штаб полка вызвали нашего взводного. Он вернулся мрачный, сказал: "Мы должны искать место, где наш полк будет прорывать кольцо окружения" (стало ясно: порядка как не было, так и нет, почему-то каждое подразделение работало на себя и должно было выбираться из этого пекла самостоятельно). Мы пошли.
Не дай Бог пережить такое еще раз. Общего руководства не было: колонны двигались навстречу друг другу. Со всех сторон раздавались пулеметные и автоматные очереди. Суматоха, растерянность. Через раненых переступали, а они просили, чтобы их добили, избавили от невыносимых мучений. Старшие командиры переодевались в форму рядовых. Я видел, как один командир с ромбами в петлицах, вытащил пистолет и выстрелил себе в висок. Рядом лес, но и в лесу, казавшимся надежным укрытием, немецкая авиация и артиллерия не давали опомниться и передохнуть. Немцы действовали умело и методично, разбивали территорию на квадраты и планомерно засыпали снарядами каждый квадрат...
Трудно описать словами весь этот кошмар. Жутко было от того, что такая масса людей вместе с техникой, оказалась неуправляемой. Все кричали, возмущались, и никто никого не слушал... Наше отделение снова послали на задание. Во взводе к тому времени уже оставалось меньше половины наших товарищей, в том числе были и тяжелораненые. Несмотря ни на что, мы свято следовали традиции разведчиков - павших предавали земле, раненых несли с собой. Каждого раненого несли четыре человека.
Переночевав в лесу мы снова двинулись на восток, не зная, куда точно идем. В конце концов мы напоролись на засаду. Это произошло 12-го октября 1941 года, и я хорошо запомнил эту дату....
Командир отделения Вавилов, он был родом из Белоруссии, шел первым, а я - третьим от замыкающего. И вдруг раздалось: "Хенде хох!"... Я оцепенел. Правую руку с гранатой только успел поднять до уровня рта. Сделал это, чтобы зубами вырвать чеку и бросить гранату себе под ноги. В левой руке у меня была винтовка. Я для себя еще раньше решил, что если настанет такая роковая минута, то только граната может спасти от позорного и мучительного плена. Это были "детские мысли", навеянные литературой. Действительность была совсем иной. Держал гранату в руке, но не мог шевельнуть пальцами. Мне кажется, что даже пилотку над головой подняли вздыбившиеся от страха волосы. Окаменел..., но видел и слышал все... Вавилов первым бросил винтовку под ноги, закричал: "Пан, пан, не стреляй!", и достал целую пачку листовок, которыми был засыпан лес. Еще несколько человек достали листовки - "пропуск в плен", и стали совать их немцам. А они в этот момент не стреляли, их было человек 15-20 автоматчиков.
И я увидел смотревший на меня зрачок дула автомата и молодого немца, который шел ко мне. Он приблизился и стал силой опускать мою руку с гранатой, чтобы вынуть взрыватель. К нему подошел еще один немец, держа автомат, направленный на меня. Выбросив взрыватель, молодой немец что-то говорил подошедшему, одновременно отгибая палец за пальцем, освобождая мою гранату. Я стоял и не мог шевельнуться. Такого ужаса я еще не испытывал за свою короткую жизнь. Отбросив гранату подальше, немец стал разжимать пальцы на моей левой руке, второй солдат, наконец, вырвал у меня винтовку, размахнулся и ударил ее о ствол дерева. Затем, поднявшись на цыпочки, этот солдат потянулся к моей пилотке, снял ее, и, предварительно оторвав звездочку, сунул ее в карман. Пилотку же он надвинул мне на глаза, и, засмеявшись, подтолкнул к остальным. Не удержавшись, он вынул целую горсть звездочек из своего кармана и похвастался молодому. Потом с нас сняли ремни с подсумками патронов, сорвали хлястики с шинелей, все выбросили в кусты. Мы сразу превратились в толпу бродяг.
Нас пригнали на большую поляну в лесу. Там пленные уже сидели и лежали, кто-то пил водку, играла гармонь, как будто на празднике. По краям поляны стояли часовые. Кто-то завел патефон с пластинкой, полилась музыка "Любимый город может спать спокойно". Меня охладила и немного успокоила эта мирная картина, но первое, что я сделал - это затерялся среди незнакомых солдат. Хотелось быть подальше от своего командира отделения, я интуитивно чувствовал,что он может меня выдать немцам, сказать, что я еврей...
Затерявшись среди незнакомых бойцов, я потихоньку достал красноармейскую книжку и комсомольский билет, и стал их рвать. Это делали руки, а глаза следили за тем, чтобы никто ничего не заметил. Когда стал закапывать кусочки картона, то увидел, что разорвал на мелкие кусочки и единственную фотографию отца - она лежала в комсомольском билете. Это случилось 13-го октября сорок первого года... Я - пленник...
К вечеру всю массу людей подняли и повели. Тех, кто не мог идти, добивали выстрелом в голову в нашем присутствии. В этом, по-видимому, заключался еще и акт устрашения...
Я старался быть в середине колонны, но мой набитый продуктами мешок немцы все же увидели. Остановили, заставили показать, что в мешке. Концентраты выбросили в грязь и затоптали, а шоколад забрали себе. Когда конвоиры отошли, я подобрал большие куски концентрата, очистил от грязи и спрятал назад в мешок. Их было очень мало, но как же они меня выручили!. Прошли сутки. Мы были голодными. На вторые сутки прошли мимо обоза, сожженного мной, а во вторую половину дня зашли в деревню. К колонне бросились женщины с ведрами и лукошками в руках, они совали нам картошку, морковь, бураки. Сначала немцы просто отгоняли женщин, стреляя вверх, а потом резанули длинными очередями по колонне. Крики, проклятья, треск автоматов - все слилось в один вопль ужаса. В этой деревне на каждом крыльце стояли украинские националисты в немецкой форме с трезубцами на рукавах, и довольно улыбались... Иногда бывало и так: немцы забирали у женщин всю еду, один бросал ее пленным , как собакам, а другой все это фотографировал. Когда из-за гнилой картошки началась свалка, снова заработали немецкие автоматы. Если я видел бегущих к колонне женщин, то отходил подальше, так как уже знал, чем все это закончится.
На ночь нас загоняли в сараи или в загоны для скота, а во время движения человек не имел права на метр отойти от колонны по естественной надобности. Эти издевательства доставляли немецкому конвою большое удовольствие, они все время орали: "Руссише швайне!". На третьи сутки всю огромную массу пленных загнали в церковь, набили внутрь так плотно, что нельзя было поднять руку. Стояли здоровые, стояли больные, раненые, мертвые. Я, физически здоровый парень, задыхался. В церкви высокие, но узкие окна, так выбили стекла, но от сырых шинелей и человеческих нечистот поднимался такой удушливый запах, что некоторые просто задыхались и умирали от удушья.
До моего семнадцатилетия оставалось десять дней... Утром я обошел весь лагерь. Он был окружен двумя рядами колючей проволоки высотой в три метра, один ряд от другого находился также в трех метрах. Бегали овчарки, а на "колючку" были навешены бутылки, консервные банки, куски железа, которые звенели при малейшем движении ветра.
Сторожевые вышки с прожекторами и пулеметами на небольшом расстоянии друг от друга. В метрах четырех от второго ряда колючей проволоки, шел третий ряд столбов с "колючкой" - "подзона". Приближаться к ней было опасно, о чем свидетельствовали многочисленные трупы, валявшиеся под столбами. В этой "подзоне" находились легкие бараки, по которым охрана ночью часто била из пулеметов. Люди гибли во сне, и делалось это немцами, вероятно, для устрашения. А утром на две-три телеги, запряженные пленными, собирали убитых и тяжелораненых. Тех, кто подавал признаки жизни, лагерные немецкие начальники добивали на глазах у всех...
бойдя дважды весь лагерь, я понял, что из зоны, даже имея инструмент для резки проволоки, бежать невозможно. Нужно было искать другие пути. В полковой разведке я уже кое-чему научился: надо было все обдумать и действовать быстро, пока еще сохранились физические силы, немного пшенного концентрата и пока не состоялась встреча с моим бывшим командиром отделения Вавиловым, который на второй день после прибытия в лагерь уже ходил по нему с повязкой шуцмана (полицейского).
Решили поесть. У меня оставалось немного сырой пшенной каши. Нужен был котелок и щепочки для костра. Котелок оказался у Миши, а пригодной воды во всем лагере найти было невозможно . Правда, стояла одна ржавая бочка под водостоком, но туда какой-то растяпа уронил мыло, да и так вода была грязная, стекала с крыши. Этой водой пользовались все: мылись, стирали, и, если не видно было шуцмана, даже пили. Мы все же сумели набрать воду, развели из щепок костер. Когда вода стала закипать, пошла мыльная пена, и мы сидели и тепеливо ждали, когда вся пена убежит из котелка. Дождались, высыпали остатки концентрата, получилась замечательная каша, а главное - горячая, первая такая пища за девять дней. У Миши нашлись два сухаря, немного сахара вперемешку с табачными крошками. Всыпали в котелок все, не оставив ничего назавтра. Завтра свобода ... или смерть.
Я очень внимательно следил за конвоем и придержал Михаила за руку, так как сразу понял, что в этом месте бежать нельзя. Когда кусты подошли очень близко к дороге, все приготовились : пленные - бежать, а конвой - открыть огонь. И вот такая создалась ситуация: пленные бегут, а конвоиры стали стрелять, причем не только по бегущим, но и по всей колонне. Мишка тоже бросился было бежать, но я успел свалить его на землю и затащить в кювет, и это было нашим счатьем, что рядом оказался кювет. На рысях к месту побега подошла кавалерия. Они пригнали все тех, кто пытался бежать, но уцелел от пуль конвоиров. На глазах колонны их всех расстреляли на месте, в назидание остальным. Мы стояли в строю. Когда колонна снова двинулась в путь, Миша благодарно сжал мою руку. Когда мы немного пришли в себя, и я тихо сказал ему, что вдали уже виднеется деревня, там и будем бежать, а он мне сказал, что бежать не может. Я глянул на него, он весь дрожал. Да и мне в этот момент все еще слышались предсмертные крики бежавших и автоматные очереди, но я понимал, что другого, подходящего случая может уже и не быть. Гарантий на успех - никаких, но терять мне нечего. Единственное, на что я надеялся, что после предыдущей расправы, произведенной полчаса тому назад, конвой немного расслабился. Я стал пробираться в колонне на правую сторону, где постройки были погуще, а Мишку тянул за собой. И вот дорога поворачивает влево, с правой стороны - большой сарай. Идущий впереди автоматчик проходит до половины сарая, а шагающий сзади - несколько мгновений этого сарая не видит. Я ждал такого момента, и тут будто мой Ангел-хранитель шепнул мне: "Здесь!". И, не выпуская Мишкиной руки, я тихонько скользнул в переулок, мы оба забежали за сарай и прильнули к стене, наблюдая за колонной сквозь щели сарая. Вслед за нами сбежали еще три человека.
Итак я пробыл в плену десять суток, из них четверо - в пути. Могло ли тогда придти мне в голову, что через три года после войны "деятели СМЕРШа" регулярно, каждые две недели, а позже - раз в два-три месяца, будут ночью присылать за мной машину с конвоем из двух автоматчиков? Под конвоем увозили и допрашивали всю ночь напролет. От ослепляющего света юпитеров слезились глаза, было жарко, и я не мог разглядеть лица допрашивающих. Все допытывались: какое задание я получил в плену? Я, кавалер трех орденов, включая орден Славы, пять раз раненый в боях - немецкий агент?!?
В деревне Песочная, в 12 километрах от Жиздры, я расстался с Михаилом. Он решил остаться в "зятьях" у какой-нибудь женщины. Многие, вырвавшись из плена так поступали. А я, получив от хозяина кусок сала, хлеб, табак и хороший совет, как миновать немецкие посты, двинулся в путь, длиной в целый месяц. На прощанье хозяин мне объяснил, что за деревней - речка, мост взорван, а по ту сторону моста дорога заминирована. Я вышел из деревни 23-го октября, до моего семнадцатилетия оставалось шесть дней. Благодаря советам хозяина я благополучно обойдя посты, вышел из деревни. Когда рассвело, в лесу увидел двух окруженцев, сидящих у костра. Они подтвердили, что за мостом минное поле. Там лежал труп крестьянина и лошадь с разбитой телегой. Другой дороги не было: или назад в плен, или через минное поле. Я сидел и думал, что делать? Пойти на риск или нет?... Старался вспомнить, как наши саперы закладывали мины, а мы, взвод полковой разведки, их прикрывали. Тропу для прохода минеры отмечают своеобразно: то щепочкой, то камешком. Но одно дело видеть их работу, и совсем другое - пройти по минному полю свыше 500 метров. Долго сидел, потом встал и пошел. Никто меня не удерживал, не отговаривал, окруженцы лишь сказали: "Смотри, парень, мины противопехотные". Я знал, что эти невзрачные деревянные коробочки бывают двух видов: нажимного действия - это когда на нее наступит человек, и натяжного - когда тонкая проволока или нитка от взрывателя привязывается к чему-нибудь, зацепи эту ниточку даже воробей - грохнет взрыв. Очень осторожно перешел взорванный мост и остановился, ощупывая глазами каждое бревнышко, щепочки, камешки. Дожди обнажили некоторые мины, смыв верхний слой земли, которым их замаскировали. Мои первые шаги были между мин, заметил противотанковые мины, но они были мне не страшны, так как расчитаны на тяжесть танка. А вот мины натяжного действия - очень коварные. Я снова и снова сверлил глазами землю, отыскивая место, где поставить ногу. Не знаю, сколько времени у меня ушло на преодоление этой дороги смерти, или "игру со смертью", но, несмотря на холод, по спине бежал горячий пот. Я перешел это "поле смерти" и свалился под первым же деревом, сердце от напряжения вырывалось из груди, а ноги были, как чужие. Я лежал под деревом, курил и набирался сил, посматривая на дорогу. Вдруг я увидел, что по ней идут два человека. Они в точности повторяли мой путь: перешли мост, остановились и стали смотреть на эту страшную дорогу. Потом один решился и двинул вперед, а второй остался у моста. Смельчак прошел с полсотни метров. Раздался взрыв...
С бугра мне было все хорошо видно. На дороге лежало изуродованное тело. А тот, который стоял у моста, повернулся и пошел назад в деревню...
Но женщины в российских деревнях, несмотря ни на что, помогали скрываться, кормили чем могли, пускали обгреться или на ночь. Я выработал определенную тактику. Осторожно войдя в деревню, я заходил в какой-нибудь дом. Попросить поесть стыдно, поэтому я просил только попить. Но когда хозяйка доставала из печи чугунок и приглашала к столу: картошка, пустые щи, но все горячее, изредка к этому кусочек хлеба (откуда набраться многому, если за сутки через деревню проходили десятки окруженцев и пленных) - отказаться не мог. Ничего хорошего не сулило, если попадал в дом, где осел "зятек" он охранял свое логово, как злой пес. Обычно такой "сторож" даже не пускал на порог. Не вызывая конфликта, я уходил от таких хозяев и терпеливо голодал.