натуральное хозяйство
Но самое интересное - это бытовая культура у ссыльных. Сколько всего они знали и умели, с ума можно сойти.
«За два месяца выдавали по два мешка зерна, которое возили на пармельницу или, если она не работала, мололи на ручных жерновках (разовый измолот был невелик, но крутили по многу часов всей семьёй), потом бабка пекла в русской печи хлеб. Но не сразу: мука должна с неделю дозревать, чтобы залечились нарушенные внутриклеточные структуры и одновременно разложилась часть жиров с накоплением жирных кислот. Позже, в Москве, мама не уставала удивляться, почему батоны черствеют на второй день. Не может быть, чтобы специалисты не знали, что черствение связано с ретроградацией крахмала - его обратным переходом из аморфной в кристаллическую форму и что чем лучше хлеб пропечён, чем он пористей, чем больше в нём клейковины, тем медленнее он стареет. Наш хлеб был мягким неделю. Егорычев рассказал, как булочник Филиппов проверял работу «своих пекарей: постилал салфетку и садился на булку или калач. Если изделие потом принимало прежнюю форму, значит, хлеб хорош. Антону сильно захотелось сесть на тёплый каравай, но бабка сказала, что это кощунство.Самым тяжёлым месяцем выходил январь, когда зерно, заработанное в колхозе, кончалось, корова - на издое, давала, как плохая коза, и переставали - от холода - нестись куры. Хлебая жидкий картофельно-луковый суп, отец приговаривал: «Казна-то вся истрачена, напиточки прироспиты, ества сахарные все приедены». «Ничего, - говорил дед, - мы просто Великий Пост передвигаем на январь». Несмотря на непрерывную, с утра до вечера, работу по пропитанию, жили всё же голодновато; я потом спрашивал, как жили те, кто так не работал, но на этот вопрос не мог ответить никто.»
Сами сапоги шили.
«Утраченная посуда не восстанавливалась. У Гагиных в главную эмалированную кастрюлю, сушившуюся на солнышке, вступила подкованная лошадь. В сельпо из сосудов на полках стояли вазы только ночные. И с некоторых пор у соседей «во время обеда в центре стола красовался зелёный горшок с ручкой, из которого хозяйка разливала суп. Маленькая сестра Антона, увидев знакомый предмет, захныкала: «Хочу на горшочек».Вершиной хозяйственно-производственной деятельности клана было изготовление медицинского градусника. Старый, ещё дореволюционный, с медным наконечником вверху, бабка отдала одному из прихлебателей - только на час! больному ребёнку! - градусника в доме больше не видели.Ртуть, большую и малую стеклянные трубки принесла из лаборатории мама, потом их заплавляли на примусе, дня три все повторяли замечательные слова: вакуум, шкала, градуирование. Совсем маленькой трубки не нашлось, поэтому градусник получился большой, вроде настенного. Впоследствии выяснилось, что у него есть ещё один недостаток. На шкале прежде всего следовало как исходную отметить нормальную температуру - 36,6. Бабка сказала, что за эталон «можно взять температуру деда, который ни разу в жизни не болел. Так и сделали, шкалу отградуировали, градусник запаяли. Но оказалось, что это была роковая ошибка. В ближайший же визит Нины Ивановны, которая с собою всегда носила термометр, деда проверили, оказалось, что у него - 37,1. На больного он не был похож, поэтому Нина Ивановна не поленилась прийти ещё два раза. Выяснилось, что для деда это - норма, что у него редко встречающаяся особенность - постоянная субфибрилльная температура; про особенность он не знал, ибо температуру мерил впервые в жизни. »
«Не было ваты, щипали корпию; бабка отнесла целый пакет в госпиталь, там взяли, но потом бабка узнала, что молодая врачиха отдала её корпию поломойке.Но верхом мудрости Антону казалось составление календаря, чем дед занимался каждый год 31 декабря; рукописный календарь вывешивался вечером у него над тумбочкой. »
«Если б в дом Саввиных - Стремоуховых попал англичанин, он бы подумал, что тут живут члены некоего общества в Великобритании, не пользующиеся никакими новшествами, появившимися после 1870 года.…Трещит лучина, угольки, шипя, падают в узкое корытце с водою. Скрипит гусиное перо; время от времени дед чистит его перочисткой. Дед пишет гусиным пером не из-за особой любви к старине. Обычные перья в войну были редкостью, их выпрашивали у него внуки, которые свои почему-то ломали. Для писанья годится не всякое перо - только из маховых крыльев. Запас дед пополнял, когда из деревни приезжали на базар Попенки - ихние гуси были крупные, с мощным крылом. Перо он очинял перочинным ножиком; оно не походило на то огромное, которое на картинке держал в руке Пушкин, - бахрома обстригалась, а трубочка была не длиннее школьной ручки - именно так выглядели настоящие гусиные перья, которые дед видел у «своего деда, Антонова прапрадеда, родившегося в один год с Лермонтовым. Перо втыкалось в песочницу, которая появилась по той простой причине, что не было пропускной бумаги; дед сам сеял песок, употребляя для этого мелкое мучное сито, что бабка считала негигиеничным, хотя он песок предварительно прокаливал на огне, а сито после использования мыл; присыпав написанный текст, дед ждал (жидкие чернила сохли плохо), потом, вытянув губы трубочкой, аккуратно сдувал песок обратно в песочницу, песок в ней, однако, почему-то всё равно убывал, что подвигало Антона на натурфилософские размышления.При лучине сидели, когда ещё не провели электричество, а керосин в одну зиму в Чебачинск не завезли. Для лучины годится не всякое полено, а берёзовое, ровное, без сучков. Его сначала распаривали в большом котле, потом подсушивали (в доме всегда стоял аромат сохнущей берёзы), затем Тамара щепала его обломком косы, который так и назывался: лучинник.»
«Электрическое освещение никто всерьёз не принимал - то не работал движок (не подвезли мазут), то вредил Попов, то перегорала лампочка, а новую взять было негде. »
«Центром вечерней жизни была керосиновая лампа-молния, медная, на высокой ножке, венской фабрики Дитмара и братьев Брюннер, десятилинейная. «К долгой вечерней работе лампу готовил сам дед, не доверяя никому - вдруг разобьют стекло, и тогда всё пропало; сколько видел в Чебачинске Антон ламп без стёкол, больше похожих на коптилки. Подстригался фитиль (дед называл его «кнот», что Антону нравилось больше: кнот-нот-енот!). Стекло чистилось ершом, хорошо промятой газетной бумагою. С газетами была проблема: выписывали только «Правду», но она сохранялась как материал для отцовских лекций по международному положению. Дед нашёл выход. В тридцать восьмом году «Правда» печатала «Краткий курс истории ВКП(б)»; целый месяц он занимал газету целиком. Но курс давно вышел отдельной книгою, и дед выпросил подшивку, говоря, что этот текст особенно хорошо впитывает грязь.»
«После завершающей протирки мягкой фланелью стекло становилось прозрачным, как слеза; жёлто-оранжевый язычок пламени был большой, с лист крыжовника - совсем не то, что тусклая электрическая лампочка под потолком, при нашей сверкающей красавице читали и шили даже в углу комнаты.Для большей светлоты на стекло надевали в виде абажура двойной тетрадный лист с дырой посредине»
«Шили всё сами, но иголки надо было иметь (в деревнях за одну давали гуся и курицу). Когда баба однажды обронила иглу, её искала вся семья. Пол расчертили мелом на квадраты; каждый исследовался до сантиметра. Выручила мама: принесла из лаборатории магнит, которым стали водить по всем щелям меж половиц. И иголка прилипла! Переплёткин мог выковать даже лемех для плуга, хотя и ворчал, что такие сложные профиля пусть делают на Уралмаше, но пилу сделать не мог.»
«Вернулся с войны муж тёти Ларисы, Василий Илларионович. Молча осмотрел пресс для свёклы, ручные жерновки, мелкодырое решето, сделанное из детской ванночки (с неделю дырявили дно пробойником и дня два зачищали рашпилем заусенцы), знаменитый градусник, толчёный мел с древесным углём, выполнявший функции зубного порошка, мохнатый нескладывающийся зонт из телячьей шкуры («Робинзон, живой Робинзон!»), деревянное корыто для свиней, выдолбленное из комля липы, приспособление для формовки мыла, ткацкий станок - тут ему слегка втёрли очки; на станке никто не ткал: по основе он работал ещё ничего, но «по утку давал слишком редкую нитку, да и с сырьём было туговато.- Впечатлительно. Образец натурального хозяйства эпохи позднего феодализма. Есть только два недостатка. Первый: отсутствует кожевенное производство.- А кожи мокнут у нас за сараем, в чане, они очень вонючие, - вмешался Антон.»
«Заготавливать берёзовые ветки было дело детское (хотя надо было знать - не позже чем три недели после Троицы, до образования серёжек, с ними веник годится разве что для первого пырска, но не для хлёста - липнут к телу), однако вязать - нужна была опытная рука.Гурка только мельком взглянул на Антона; момент был ответственный: он медленно-медленно стягивал верёвкой концы толстой, уже безкорой палки-заготовки, только что вытащенной из огромного кипящего чана. («А дуги гнут с терпеньем и не вдруг».) »
«Гурий умел всё. Его кошёвки, корзины, его ивяные вентеря, напоминавшие изяществом конструкции башню Шухова, служили годами, на санках его работы каталось три поколения детей всей Набережной. С соседей и знакомых Гурка денег не брал, за что жена Поля, дочь купца Сапогова, его ругала. Но Гурка считал - неудобно.Ещё в школе Антон пробовал научиться у него плести лапти; Гурка терпеливо разъяснил разницу между русским глубоким и удобным круглым лаптем и мордовским, мелким, об осьми углах. Показал, как драть лыки.»
«Учил Антона, как действовать главным орудием лаптёжного производства, называвшимся кочедык.- Как? - холодея от восторга, переспросил Антон.- Кочедык, - повторил Гурка и стал показывать, как низать и накосую затягивать петли. - Правильно затянешь - лапоть будет что твоя галоша. Знаешь, как мою работу отец проверял? Нальёт воды в пятку, ежели пропускает - сапожной колодкой по башке, за то, что матерьял спортил. Берёшь эту штуковину…- Какую?- Кочедык. Напервях заводишь его внутрь…- Кого?- Да кочедык, мать твою, - потерял терпенье Гурка.»
«Обучение лаптёжному мастерству на этом закончилось. Успешливей пошло со столярным делом, когда Гурка строил Саввиным летнюю кухню, а Антон был на подхвате. Тут-то он и прошёл полный курс чистовой обработки дерева: шерхебель - почин, дороже овчин; рубанок - опосля, втора сопля; фуганок - грамотей, будет третей. И много потом перестругал Антон досок, делая стеллажи и строя дачу.»
Вот у людей руки из нужного места росли…
«За два месяца выдавали по два мешка зерна, которое возили на пармельницу или, если она не работала, мололи на ручных жерновках (разовый измолот был невелик, но крутили по многу часов всей семьёй), потом бабка пекла в русской печи хлеб. Но не сразу: мука должна с неделю дозревать, чтобы залечились нарушенные внутриклеточные структуры и одновременно разложилась часть жиров с накоплением жирных кислот. Позже, в Москве, мама не уставала удивляться, почему батоны черствеют на второй день. Не может быть, чтобы специалисты не знали, что черствение связано с ретроградацией крахмала - его обратным переходом из аморфной в кристаллическую форму и что чем лучше хлеб пропечён, чем он пористей, чем больше в нём клейковины, тем медленнее он стареет. Наш хлеб был мягким неделю. Егорычев рассказал, как булочник Филиппов проверял работу «своих пекарей: постилал салфетку и садился на булку или калач. Если изделие потом принимало прежнюю форму, значит, хлеб хорош. Антону сильно захотелось сесть на тёплый каравай, но бабка сказала, что это кощунство.Самым тяжёлым месяцем выходил январь, когда зерно, заработанное в колхозе, кончалось, корова - на издое, давала, как плохая коза, и переставали - от холода - нестись куры. Хлебая жидкий картофельно-луковый суп, отец приговаривал: «Казна-то вся истрачена, напиточки прироспиты, ества сахарные все приедены». «Ничего, - говорил дед, - мы просто Великий Пост передвигаем на январь». Несмотря на непрерывную, с утра до вечера, работу по пропитанию, жили всё же голодновато; я потом спрашивал, как жили те, кто так не работал, но на этот вопрос не мог ответить никто.»
Сами сапоги шили.
«Утраченная посуда не восстанавливалась. У Гагиных в главную эмалированную кастрюлю, сушившуюся на солнышке, вступила подкованная лошадь. В сельпо из сосудов на полках стояли вазы только ночные. И с некоторых пор у соседей «во время обеда в центре стола красовался зелёный горшок с ручкой, из которого хозяйка разливала суп. Маленькая сестра Антона, увидев знакомый предмет, захныкала: «Хочу на горшочек».Вершиной хозяйственно-производственной деятельности клана было изготовление медицинского градусника. Старый, ещё дореволюционный, с медным наконечником вверху, бабка отдала одному из прихлебателей - только на час! больному ребёнку! - градусника в доме больше не видели.Ртуть, большую и малую стеклянные трубки принесла из лаборатории мама, потом их заплавляли на примусе, дня три все повторяли замечательные слова: вакуум, шкала, градуирование. Совсем маленькой трубки не нашлось, поэтому градусник получился большой, вроде настенного. Впоследствии выяснилось, что у него есть ещё один недостаток. На шкале прежде всего следовало как исходную отметить нормальную температуру - 36,6. Бабка сказала, что за эталон «можно взять температуру деда, который ни разу в жизни не болел. Так и сделали, шкалу отградуировали, градусник запаяли. Но оказалось, что это была роковая ошибка. В ближайший же визит Нины Ивановны, которая с собою всегда носила термометр, деда проверили, оказалось, что у него - 37,1. На больного он не был похож, поэтому Нина Ивановна не поленилась прийти ещё два раза. Выяснилось, что для деда это - норма, что у него редко встречающаяся особенность - постоянная субфибрилльная температура; про особенность он не знал, ибо температуру мерил впервые в жизни. »
«Не было ваты, щипали корпию; бабка отнесла целый пакет в госпиталь, там взяли, но потом бабка узнала, что молодая врачиха отдала её корпию поломойке.Но верхом мудрости Антону казалось составление календаря, чем дед занимался каждый год 31 декабря; рукописный календарь вывешивался вечером у него над тумбочкой. »
«Если б в дом Саввиных - Стремоуховых попал англичанин, он бы подумал, что тут живут члены некоего общества в Великобритании, не пользующиеся никакими новшествами, появившимися после 1870 года.…Трещит лучина, угольки, шипя, падают в узкое корытце с водою. Скрипит гусиное перо; время от времени дед чистит его перочисткой. Дед пишет гусиным пером не из-за особой любви к старине. Обычные перья в войну были редкостью, их выпрашивали у него внуки, которые свои почему-то ломали. Для писанья годится не всякое перо - только из маховых крыльев. Запас дед пополнял, когда из деревни приезжали на базар Попенки - ихние гуси были крупные, с мощным крылом. Перо он очинял перочинным ножиком; оно не походило на то огромное, которое на картинке держал в руке Пушкин, - бахрома обстригалась, а трубочка была не длиннее школьной ручки - именно так выглядели настоящие гусиные перья, которые дед видел у «своего деда, Антонова прапрадеда, родившегося в один год с Лермонтовым. Перо втыкалось в песочницу, которая появилась по той простой причине, что не было пропускной бумаги; дед сам сеял песок, употребляя для этого мелкое мучное сито, что бабка считала негигиеничным, хотя он песок предварительно прокаливал на огне, а сито после использования мыл; присыпав написанный текст, дед ждал (жидкие чернила сохли плохо), потом, вытянув губы трубочкой, аккуратно сдувал песок обратно в песочницу, песок в ней, однако, почему-то всё равно убывал, что подвигало Антона на натурфилософские размышления.При лучине сидели, когда ещё не провели электричество, а керосин в одну зиму в Чебачинск не завезли. Для лучины годится не всякое полено, а берёзовое, ровное, без сучков. Его сначала распаривали в большом котле, потом подсушивали (в доме всегда стоял аромат сохнущей берёзы), затем Тамара щепала его обломком косы, который так и назывался: лучинник.»
«Электрическое освещение никто всерьёз не принимал - то не работал движок (не подвезли мазут), то вредил Попов, то перегорала лампочка, а новую взять было негде. »
«Центром вечерней жизни была керосиновая лампа-молния, медная, на высокой ножке, венской фабрики Дитмара и братьев Брюннер, десятилинейная. «К долгой вечерней работе лампу готовил сам дед, не доверяя никому - вдруг разобьют стекло, и тогда всё пропало; сколько видел в Чебачинске Антон ламп без стёкол, больше похожих на коптилки. Подстригался фитиль (дед называл его «кнот», что Антону нравилось больше: кнот-нот-енот!). Стекло чистилось ершом, хорошо промятой газетной бумагою. С газетами была проблема: выписывали только «Правду», но она сохранялась как материал для отцовских лекций по международному положению. Дед нашёл выход. В тридцать восьмом году «Правда» печатала «Краткий курс истории ВКП(б)»; целый месяц он занимал газету целиком. Но курс давно вышел отдельной книгою, и дед выпросил подшивку, говоря, что этот текст особенно хорошо впитывает грязь.»
«После завершающей протирки мягкой фланелью стекло становилось прозрачным, как слеза; жёлто-оранжевый язычок пламени был большой, с лист крыжовника - совсем не то, что тусклая электрическая лампочка под потолком, при нашей сверкающей красавице читали и шили даже в углу комнаты.Для большей светлоты на стекло надевали в виде абажура двойной тетрадный лист с дырой посредине»
«Шили всё сами, но иголки надо было иметь (в деревнях за одну давали гуся и курицу). Когда баба однажды обронила иглу, её искала вся семья. Пол расчертили мелом на квадраты; каждый исследовался до сантиметра. Выручила мама: принесла из лаборатории магнит, которым стали водить по всем щелям меж половиц. И иголка прилипла! Переплёткин мог выковать даже лемех для плуга, хотя и ворчал, что такие сложные профиля пусть делают на Уралмаше, но пилу сделать не мог.»
«Вернулся с войны муж тёти Ларисы, Василий Илларионович. Молча осмотрел пресс для свёклы, ручные жерновки, мелкодырое решето, сделанное из детской ванночки (с неделю дырявили дно пробойником и дня два зачищали рашпилем заусенцы), знаменитый градусник, толчёный мел с древесным углём, выполнявший функции зубного порошка, мохнатый нескладывающийся зонт из телячьей шкуры («Робинзон, живой Робинзон!»), деревянное корыто для свиней, выдолбленное из комля липы, приспособление для формовки мыла, ткацкий станок - тут ему слегка втёрли очки; на станке никто не ткал: по основе он работал ещё ничего, но «по утку давал слишком редкую нитку, да и с сырьём было туговато.- Впечатлительно. Образец натурального хозяйства эпохи позднего феодализма. Есть только два недостатка. Первый: отсутствует кожевенное производство.- А кожи мокнут у нас за сараем, в чане, они очень вонючие, - вмешался Антон.»
«Заготавливать берёзовые ветки было дело детское (хотя надо было знать - не позже чем три недели после Троицы, до образования серёжек, с ними веник годится разве что для первого пырска, но не для хлёста - липнут к телу), однако вязать - нужна была опытная рука.Гурка только мельком взглянул на Антона; момент был ответственный: он медленно-медленно стягивал верёвкой концы толстой, уже безкорой палки-заготовки, только что вытащенной из огромного кипящего чана. («А дуги гнут с терпеньем и не вдруг».) »
«Гурий умел всё. Его кошёвки, корзины, его ивяные вентеря, напоминавшие изяществом конструкции башню Шухова, служили годами, на санках его работы каталось три поколения детей всей Набережной. С соседей и знакомых Гурка денег не брал, за что жена Поля, дочь купца Сапогова, его ругала. Но Гурка считал - неудобно.Ещё в школе Антон пробовал научиться у него плести лапти; Гурка терпеливо разъяснил разницу между русским глубоким и удобным круглым лаптем и мордовским, мелким, об осьми углах. Показал, как драть лыки.»
«Учил Антона, как действовать главным орудием лаптёжного производства, называвшимся кочедык.- Как? - холодея от восторга, переспросил Антон.- Кочедык, - повторил Гурка и стал показывать, как низать и накосую затягивать петли. - Правильно затянешь - лапоть будет что твоя галоша. Знаешь, как мою работу отец проверял? Нальёт воды в пятку, ежели пропускает - сапожной колодкой по башке, за то, что матерьял спортил. Берёшь эту штуковину…- Какую?- Кочедык. Напервях заводишь его внутрь…- Кого?- Да кочедык, мать твою, - потерял терпенье Гурка.»
«Обучение лаптёжному мастерству на этом закончилось. Успешливей пошло со столярным делом, когда Гурка строил Саввиным летнюю кухню, а Антон был на подхвате. Тут-то он и прошёл полный курс чистовой обработки дерева: шерхебель - почин, дороже овчин; рубанок - опосля, втора сопля; фуганок - грамотей, будет третей. И много потом перестругал Антон досок, делая стеллажи и строя дачу.»
Вот у людей руки из нужного места росли…