Обитель З.Прилепина
Заканчиваю «Обитель» Захара Прилепина.
Это такая книга, в которой делаешь заметки на полях, чтобы ещё не раз вернуться к ним, процитировать, пересказать, выучить.
Один из таких выделенных моментов:
«- Батюшка у нас книг не читает. В России попы вообще книжность не очень любят, поскольку она претендует на то место, что уже занято ими… на место, откуда проповедуют, - сказал Мезерницкий очень чётко, Василий Петрович на слове «попы» поднял посуровевшие глаза и всё-таки смолчал. - Но тем не менее Россия уже сто лет живёт на две веры. Одни - в молитвах, другие - окормляются Пушкиным и Толстым. Граков, что там у тебя? Толстой или Пушкин? Тургенев? И Тургенев хорошо! Потому что беспристрастное прочтение русской литературы, написанной, между прочим, как правило, дворянством, подарит нам одно, но очень твёрдое знание: «Мужик - он тоже человек!» Самое главное слово здесь какое? Нет, не «человек»! Самое главное слово здесь - «тоже»! Русский писатель - дворянин, аристократ, гений - вошёл в русский мир, как входят в зверинец! И сердце его заплакало. Вот эти - в грязи, в мерзости, в скотстве - они же почти как мы. То есть: почти как люди! Смотрите, крестьянка - она почти как барышня! Смотрите, мужик умеет разговаривать, и однажды сказал неглупую вещь - на том же примерно уровне, что и мой шестилетний племянник! Смотрите, а эти крестьянские дети - они же почти такие же красивые и весёлые, как мои борзые!... Вы читали сказки и рассказы, которые Лев Толстой сочинял для этого… как его?.. для народа? Если бы самому Толстому в детстве читали такие сказки - из него даже Надсон не вырос бы!
- Вы к чему ведёте? - спросил Василий Петрович несколько озадаченно.
- А вы подождите, Василий Петрович, - ответил Мезерницкий. - Ergo bibamus* нас всё равно ждёт, оно неизбежно. Пока же - о Толстом, и то в качестве примера. Можно Толстова сменить на Чехова - Граков, поставьте книгу на место, хватит её жать, - такая же история. Чехов - он вообще никого не любит; но всех он не любит, как людей, а мужик у него - это сорт говорящих и опасных овощей… это что-то вроде ожившего и злого дерева, которое может нагнать и зацарапать. Наши мужики ходят по страницам нашей литературы - как индейцы у Фенимора Купера, только хуже индейцев. Потому что у индейцев есть гордость и честь - а у русского мужика её нет никогда. Только - в лучшем случае - смекалка… А чести нет, потому что у него в любую минуту могут упасть порты - какая тут честь.
- И всё-таки? - спросил Василий Петрович, которому монолог Мезерницкого с самого начала не нравился.
- Большевики дают веру народу, что он велик! - сказал Мезерницкий, явно сократив себя - слов у него в запасе было гораздо больше. - И народ верит им. Большевики сказали ему, что он не «тоже человек», а только он и есть человек. И вы хотите, чтоб он этому не поверил? Беда большевиков только в одном: народ дик. Может, он не просто человек, а больше, чем человек - только он всё равно дикий. По нашей, конечно же, вине - но это уже не важно. Что делать большевикам? Понятно что - не падать духом, но сказать мужику: мы сейчас вылепим из тебя то, что надо, выкуем. Мужик, естественно, не хочет, чтоб из него ковали. Его, понимаете ли, секли без малого тысячу лет, а теперь решили розгу заменить на молот - шутка ли. Однако уже поздно. Сам согласился.
- Мы-то здесь при чём, голубчик? - спросит Василий Петрович.
- Мы? - искренне удивился Мезерницкий. - Мы вообще не при чём - нас уже нет. Мы сердимся на немца-гувернёра, что он кричит на нас: как он смеет? Вот бы его убить! Мы бегаем по лугу и ловим сачком бабочек. Потом они лежат и сохнут в коробках, забытые нами. Мы совращаем прислугу и не очень стыдимся этого. Мы воруем папиросы из портсигара отца… Мы - в эполетах, и заодно лечим триппер - в этом самом своём Крыму, в жаре, голодные, больные предсмертной леностью мозга… и всё собираемся взять Москву, всё собираемся и собираемся, хотя ужасно не хочется воевать - как же не хочется воевать, Боже ты мой. Тем более что индейцы победили нас - у них оказалось больше злости, веры и сил. Индейцы победили - и загнали нас в резервацию: сюда.»
* Ergo bibamus - «следовательно, выпьем». Выражение, которое позволяет прекратить любой спор и любую фразу превратить в тост.
Что-то мне это очень напоминает в сегодняшнем споре либеральной общественности с большинством. Такое же отношение почти как к людям.
Это такая книга, в которой делаешь заметки на полях, чтобы ещё не раз вернуться к ним, процитировать, пересказать, выучить.
Один из таких выделенных моментов:
«- Батюшка у нас книг не читает. В России попы вообще книжность не очень любят, поскольку она претендует на то место, что уже занято ими… на место, откуда проповедуют, - сказал Мезерницкий очень чётко, Василий Петрович на слове «попы» поднял посуровевшие глаза и всё-таки смолчал. - Но тем не менее Россия уже сто лет живёт на две веры. Одни - в молитвах, другие - окормляются Пушкиным и Толстым. Граков, что там у тебя? Толстой или Пушкин? Тургенев? И Тургенев хорошо! Потому что беспристрастное прочтение русской литературы, написанной, между прочим, как правило, дворянством, подарит нам одно, но очень твёрдое знание: «Мужик - он тоже человек!» Самое главное слово здесь какое? Нет, не «человек»! Самое главное слово здесь - «тоже»! Русский писатель - дворянин, аристократ, гений - вошёл в русский мир, как входят в зверинец! И сердце его заплакало. Вот эти - в грязи, в мерзости, в скотстве - они же почти как мы. То есть: почти как люди! Смотрите, крестьянка - она почти как барышня! Смотрите, мужик умеет разговаривать, и однажды сказал неглупую вещь - на том же примерно уровне, что и мой шестилетний племянник! Смотрите, а эти крестьянские дети - они же почти такие же красивые и весёлые, как мои борзые!... Вы читали сказки и рассказы, которые Лев Толстой сочинял для этого… как его?.. для народа? Если бы самому Толстому в детстве читали такие сказки - из него даже Надсон не вырос бы!
- Вы к чему ведёте? - спросил Василий Петрович несколько озадаченно.
- А вы подождите, Василий Петрович, - ответил Мезерницкий. - Ergo bibamus* нас всё равно ждёт, оно неизбежно. Пока же - о Толстом, и то в качестве примера. Можно Толстова сменить на Чехова - Граков, поставьте книгу на место, хватит её жать, - такая же история. Чехов - он вообще никого не любит; но всех он не любит, как людей, а мужик у него - это сорт говорящих и опасных овощей… это что-то вроде ожившего и злого дерева, которое может нагнать и зацарапать. Наши мужики ходят по страницам нашей литературы - как индейцы у Фенимора Купера, только хуже индейцев. Потому что у индейцев есть гордость и честь - а у русского мужика её нет никогда. Только - в лучшем случае - смекалка… А чести нет, потому что у него в любую минуту могут упасть порты - какая тут честь.
- И всё-таки? - спросил Василий Петрович, которому монолог Мезерницкого с самого начала не нравился.
- Большевики дают веру народу, что он велик! - сказал Мезерницкий, явно сократив себя - слов у него в запасе было гораздо больше. - И народ верит им. Большевики сказали ему, что он не «тоже человек», а только он и есть человек. И вы хотите, чтоб он этому не поверил? Беда большевиков только в одном: народ дик. Может, он не просто человек, а больше, чем человек - только он всё равно дикий. По нашей, конечно же, вине - но это уже не важно. Что делать большевикам? Понятно что - не падать духом, но сказать мужику: мы сейчас вылепим из тебя то, что надо, выкуем. Мужик, естественно, не хочет, чтоб из него ковали. Его, понимаете ли, секли без малого тысячу лет, а теперь решили розгу заменить на молот - шутка ли. Однако уже поздно. Сам согласился.
- Мы-то здесь при чём, голубчик? - спросит Василий Петрович.
- Мы? - искренне удивился Мезерницкий. - Мы вообще не при чём - нас уже нет. Мы сердимся на немца-гувернёра, что он кричит на нас: как он смеет? Вот бы его убить! Мы бегаем по лугу и ловим сачком бабочек. Потом они лежат и сохнут в коробках, забытые нами. Мы совращаем прислугу и не очень стыдимся этого. Мы воруем папиросы из портсигара отца… Мы - в эполетах, и заодно лечим триппер - в этом самом своём Крыму, в жаре, голодные, больные предсмертной леностью мозга… и всё собираемся взять Москву, всё собираемся и собираемся, хотя ужасно не хочется воевать - как же не хочется воевать, Боже ты мой. Тем более что индейцы победили нас - у них оказалось больше злости, веры и сил. Индейцы победили - и загнали нас в резервацию: сюда.»
* Ergo bibamus - «следовательно, выпьем». Выражение, которое позволяет прекратить любой спор и любую фразу превратить в тост.
Что-то мне это очень напоминает в сегодняшнем споре либеральной общественности с большинством. Такое же отношение почти как к людям.