Прощальное
Те, кто бывали в Иерусалиме на Пасху, наверное, знают, что за всполохи Благодатного Огня в Великую Субботу очень часто принимают отблески обычной фотовспышки. Между тем, различить их довольно просто: Благодатный Огонь не мерцает, не ослепляет и вообще слово "всполох" к нему подходит плохо. Он не полыхает, не "включается-выключается", а просто в определенный момент ты его видишь, а потом перестаешь, как если бы слепой внезапно начал и снова перестал видеть свет.
Люди особенно глубокой молитвы говорят, что нет разницы, где стоять - непосредственно у Гроба Господня или в дальнем углу храма. Если не акцентировать внимание именно на факте чуда, а просто молиться, Господь чудо явит. Люди наиболее глубокой молитвы говорят, что Огонь появляется не только накануне Пасхи, но его можно увидеть всегда.
О смерти отца Даниила я узнала из телефонного звонка - папе кто-то смску послал, а он мне перезвонил - и сначала не поверила. Я в это в это время ехала в такси, глянула в интернет на мобильнике - и просто не знала, что сказать. Отец Даниил никогда не был ни моим духовником, ни даже просто близким другом. Мы встречались несколько раз, иногда я через общих знакомых просила его молитв, иногда общие знакомые передавали от него привет. Впечатление он оставлял самое светлое. Как верно отметил второй священник его храма, отец Иоанн, на проповеди в конце Литургии перед отпеванием, он мог сказать самую нелицеприятную правду прямо в лицо, с улыбкой и любовью. Это чистая правда. Видимо, именно этим он покорял души обращенных им ко Христу бывших мусульман. Именно поэтому я никогда не разделяла высказываемого некоторыми мнения, что его проповедь дурна, потому что несет ненависть, превозношение и не имеет любви.
Впрочем, каюсь, я тоже иногда приходила к батюшке в жж и начинала его учить христианской добродетели. Дескать, что ж Вы, батюшка, людей обижаете, это не по-христиански, помягше надо. А он отвечал, что не может говорить помягше, должен говорить прямо и честно, потому что он знает истину, а они ошибаются, и если он до них эту истину не донесет, то они пойдут в вечную гибель, а он им зла не хочет, он хочет, чтобы они спаслись, да и вообще, что он Господу скажет, как пастырь, если будет бояться называть вещи своими именами. "Блин, - думала я, - ну и самомнение. Да еще и экзальтация".
Так вот, услышав о смерти отца Даниила, я, не отойдя от шока, бросилась перечитывать его журнал. Ну как же так, только что читала...
И случилось нечто странное. Я вдруг увидела те же строки как-то иначе. Как будто освещенные. Не ярко, до рези в глазах, а просто в потоке света. Причем все. Про расколы, про гнев Божий, про уранополитизм, про наказание безбожникам. Т.е. все - и то, с чем соглашалась, и то, о чем спорила. Что характерно, то, с чем спорила, не стало мне ближе. Оно просто стало освещено этим светом. Как в писаниях Отцов фразы, с которыми не можешь согласиться.
Странное это ощущение на следующий день прекрасно выразил kalakazo:
Если ещё два дня назад,
частью читающей инетпублики
его словеса воспринимались
как вид, на церковной почве,
эпатажного стёба,
своего рода вербализованной "дразнилки",
искреннего, по своему доброго пастыря,
а другой - вызывая рвотную идиосинкразию,
как образчик возмутительного,
на православном поле,
провокаторства, изуверства и мракобесия -
"И куда только смотрит церковное начальство?" -
то сегодня,
это как раз и есть те самыя речения,
за какие и сподобляются страстотерпческого венца.
Я не люблю эмоционально описывать религиозные переживания, но тут ничего не поделаешь - это было прикосновение святости, ясное, светлое и радостное, прикосновение на уровне сердца, прикосновение с внезапно сквозь слезы прорывающимся: "Господи, слава Тебе! Я была знакома со святым!"
Потом была будничная суета (конец недели), а эта мысль все не отпускала, как не отпускает и до сих пор.
Потом (в субботу) я стала подавать записки и почти неожиданно для себя самой заказала сорокоуст. А вчера после отпевания ко мне подошла Полина Фролова и попросила: "Маш, батюшка предчувствовал свою смерть и просил после нее заказать за него сорокоусты на Иерусалимском и Афонском подворье. Закажи на Иерусалимском". Я ответила, что уже выполнила просьбу отца Даниила. Тут мне на мгновение стало грустно: одна из наших личных встреч как раз запомнилась мне его вопросом, как лучше путешествовать в Израиль - очень он в Иерусалим хотел. Но только на мгновение - потому что Полина сказала, что отец Даниил всегда говорил, что как только умрет, первым делом посетит Иерусалим, ведь для души расстояния не будет. Вздохнули с Аленой Малер, что, вот, хотели как раз на зимние каникулы в Иерусалим попытаться всем вместе съездить, отца Даниила бы с собой взяли, ну да теперь уж он раньше нас там побывает.
Потом мы сидели у Малеров, и читали литию, и смотрели последнюю проповедь отца Даниила, и после нее очень хотелось измениться, и я перестала злиться на сидевшего тут же Кирилла Фролова, потому что какая же ерунда все наши скандалы и ссоры, все наши мелкие да и крупные тоже разногласия - какая же все это ерунда рядом с настоящей святостью, святостью, которая примиряет всех, кто хочет мира. Блаженни миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся. Вот это, например, дорогого стоит. Да и из жизни можно будет привести много примеров.
Потом я должна была уходить, и мы опять плакали с Аленой у двери, потому что очень хочется еще пообщаться с этим человеком. Человеком, при жизни казавшимся слегка юродствующим чудаком ("будь безумным, чтобы быть мудрым. Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом, как написано: уловляет мудрых в лукавстве их" (1 Кор. 3:18-19)) - добрым, чутким, но никак не святым. Человеком, без которого на земле стало так много лишних квадратных метров. И даже километров. И потом я ехала домой и думала, что это нехорошие слезы, потому что никогда в жизни не было у меня такого явственного ощущения, что усопший (ах, какое неподходящее слово!) тут, рядом, буквально не расстается с нами.
(Совсем не то и не так пишу. Просто слов не хватает. Простите. Некоторые меня поймут - мне разные не зависимые друг от друга люди говорили о точно таком же ощущении.)
И вот это присутствие утверждает уже не только вечное обетование: "Смерти нет!", но и радостное утверждение: "Дивен Бог во святых Своих!".
Раз с нами святые, значит, с нами Бог. +
Молитвами убиенного иерея Даниила, Господи, помилуй и спаси нас.
Люди особенно глубокой молитвы говорят, что нет разницы, где стоять - непосредственно у Гроба Господня или в дальнем углу храма. Если не акцентировать внимание именно на факте чуда, а просто молиться, Господь чудо явит. Люди наиболее глубокой молитвы говорят, что Огонь появляется не только накануне Пасхи, но его можно увидеть всегда.
О смерти отца Даниила я узнала из телефонного звонка - папе кто-то смску послал, а он мне перезвонил - и сначала не поверила. Я в это в это время ехала в такси, глянула в интернет на мобильнике - и просто не знала, что сказать. Отец Даниил никогда не был ни моим духовником, ни даже просто близким другом. Мы встречались несколько раз, иногда я через общих знакомых просила его молитв, иногда общие знакомые передавали от него привет. Впечатление он оставлял самое светлое. Как верно отметил второй священник его храма, отец Иоанн, на проповеди в конце Литургии перед отпеванием, он мог сказать самую нелицеприятную правду прямо в лицо, с улыбкой и любовью. Это чистая правда. Видимо, именно этим он покорял души обращенных им ко Христу бывших мусульман. Именно поэтому я никогда не разделяла высказываемого некоторыми мнения, что его проповедь дурна, потому что несет ненависть, превозношение и не имеет любви.
Впрочем, каюсь, я тоже иногда приходила к батюшке в жж и начинала его учить христианской добродетели. Дескать, что ж Вы, батюшка, людей обижаете, это не по-христиански, помягше надо. А он отвечал, что не может говорить помягше, должен говорить прямо и честно, потому что он знает истину, а они ошибаются, и если он до них эту истину не донесет, то они пойдут в вечную гибель, а он им зла не хочет, он хочет, чтобы они спаслись, да и вообще, что он Господу скажет, как пастырь, если будет бояться называть вещи своими именами. "Блин, - думала я, - ну и самомнение. Да еще и экзальтация".
Так вот, услышав о смерти отца Даниила, я, не отойдя от шока, бросилась перечитывать его журнал. Ну как же так, только что читала...
И случилось нечто странное. Я вдруг увидела те же строки как-то иначе. Как будто освещенные. Не ярко, до рези в глазах, а просто в потоке света. Причем все. Про расколы, про гнев Божий, про уранополитизм, про наказание безбожникам. Т.е. все - и то, с чем соглашалась, и то, о чем спорила. Что характерно, то, с чем спорила, не стало мне ближе. Оно просто стало освещено этим светом. Как в писаниях Отцов фразы, с которыми не можешь согласиться.
Странное это ощущение на следующий день прекрасно выразил kalakazo:
Если ещё два дня назад,
частью читающей инетпублики
его словеса воспринимались
как вид, на церковной почве,
эпатажного стёба,
своего рода вербализованной "дразнилки",
искреннего, по своему доброго пастыря,
а другой - вызывая рвотную идиосинкразию,
как образчик возмутительного,
на православном поле,
провокаторства, изуверства и мракобесия -
"И куда только смотрит церковное начальство?" -
то сегодня,
это как раз и есть те самыя речения,
за какие и сподобляются страстотерпческого венца.
Я не люблю эмоционально описывать религиозные переживания, но тут ничего не поделаешь - это было прикосновение святости, ясное, светлое и радостное, прикосновение на уровне сердца, прикосновение с внезапно сквозь слезы прорывающимся: "Господи, слава Тебе! Я была знакома со святым!"
Потом была будничная суета (конец недели), а эта мысль все не отпускала, как не отпускает и до сих пор.
Потом (в субботу) я стала подавать записки и почти неожиданно для себя самой заказала сорокоуст. А вчера после отпевания ко мне подошла Полина Фролова и попросила: "Маш, батюшка предчувствовал свою смерть и просил после нее заказать за него сорокоусты на Иерусалимском и Афонском подворье. Закажи на Иерусалимском". Я ответила, что уже выполнила просьбу отца Даниила. Тут мне на мгновение стало грустно: одна из наших личных встреч как раз запомнилась мне его вопросом, как лучше путешествовать в Израиль - очень он в Иерусалим хотел. Но только на мгновение - потому что Полина сказала, что отец Даниил всегда говорил, что как только умрет, первым делом посетит Иерусалим, ведь для души расстояния не будет. Вздохнули с Аленой Малер, что, вот, хотели как раз на зимние каникулы в Иерусалим попытаться всем вместе съездить, отца Даниила бы с собой взяли, ну да теперь уж он раньше нас там побывает.
Потом мы сидели у Малеров, и читали литию, и смотрели последнюю проповедь отца Даниила, и после нее очень хотелось измениться, и я перестала злиться на сидевшего тут же Кирилла Фролова, потому что какая же ерунда все наши скандалы и ссоры, все наши мелкие да и крупные тоже разногласия - какая же все это ерунда рядом с настоящей святостью, святостью, которая примиряет всех, кто хочет мира. Блаженни миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся. Вот это, например, дорогого стоит. Да и из жизни можно будет привести много примеров.
Потом я должна была уходить, и мы опять плакали с Аленой у двери, потому что очень хочется еще пообщаться с этим человеком. Человеком, при жизни казавшимся слегка юродствующим чудаком ("будь безумным, чтобы быть мудрым. Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом, как написано: уловляет мудрых в лукавстве их" (1 Кор. 3:18-19)) - добрым, чутким, но никак не святым. Человеком, без которого на земле стало так много лишних квадратных метров. И даже километров. И потом я ехала домой и думала, что это нехорошие слезы, потому что никогда в жизни не было у меня такого явственного ощущения, что усопший (ах, какое неподходящее слово!) тут, рядом, буквально не расстается с нами.
(Совсем не то и не так пишу. Просто слов не хватает. Простите. Некоторые меня поймут - мне разные не зависимые друг от друга люди говорили о точно таком же ощущении.)
И вот это присутствие утверждает уже не только вечное обетование: "Смерти нет!", но и радостное утверждение: "Дивен Бог во святых Своих!".
Раз с нами святые, значит, с нами Бог. +
Молитвами убиенного иерея Даниила, Господи, помилуй и спаси нас.