(no subject)
Дед рассказывал о молодости. О жизни в России шестидесятых годов. Он говорил слова, делал жесты руками и бровями. Это не был язык глухонемых, но если бы я записала его речь на диктофон и расшифровала, из написанного текста ничего бы не было ясно. Например, есть местоимение "они" и есть Они. Они - это ещё жест рукой в сторону розеток, снижение тона, лёгкий наклон головы, миллиметровое движение бровью. Они. Я учила историю и иностранные языки. Мне понятно, что говорит дед, хотя в моём поколении не умалчивают ничего. Не то, чтобы принципиально - просто не умеют умалчивать. Поэтому меня и восхищает то, как дед это делает - дед виртуоз умолчания.
В вербальной речи для умолчания есть свои обороты. "Это совершенно другие вещи" - говорит мне друг, и меня передёргивает, потому что ему всего двадцать лет. Да, он съездил в тот день в гости к своему деду. "Такие вещи". Ты видишь ряды вещей, то, что вы обсуждаете в одном ряду, совершенно другое - в соседнем. Всем всё должно быть ясно. Из контекста, которому уже полвека.
Недавно объясняла брату, что такое "места не столь отдалённые". Ебать, сказал брат, да откуда ты это вообще знаешь. Меня это поразило сначала - ну как откуда. Ну все же знают. У Гоголя точно было, у Радищева, наверняка у Пушкина. У Достоевского брат ни разу не встречал - но оно и понятно, попозже был Достоевский, и не о том. Это острота девятнадцатого века, которая умалчивает не до конца. Потом умалчивать постепенно перестали. В двадцатом веке умалчивать научились практически целиком, без остатка. Дед рассказывает о ком-то, рассказывает медленно. И тут брови и оба больших пальца стремительно взлетают вверх и опускаются, дед отводит глаза и поджимает губы. Это было слово, не сказанное вслух. Например, "расстреляли". Дед должен мне рассказать, но не может высказать.
Я пошла в школу и там меня научили понимать, что хочет рассказать мой дед. А моего друга его дед растил сам, поэтому лруг просто переключается с одного языка на другой - как через пять лет в чужой стране путешественник выглядит иностранцем, так друг после выходных с дедом выглядит стариком. "Это совершенно другие вещи".
Тем временем среди моих сверстников каждый второй обвешивает свою стену в соцсетях тем, что старику показалось бы неприличным ещё в молодости. Матерная ругань, женщины в нижнем белье, подробности личной жизни, прикладная психология, пошлость и банальности, туалетный юмор, рецепты салатов. Ничего не умалчивается. Ютьюб переполнен видео 11-13-летних детей, про которые можно думать только "слава б-гу, что у меня в том возрасте не было технической возможности ТАК позориться". Это всё не сильно красиво, но в целом полезно - когда слово существует для чего угодно, что угодно можно обсудить и ничего не выпадает в слепые пятна. Например, кровавый убийца не оказывается героем потому, что свидетели не произносят "расстреляли", а обозначают убийство мимически. Мимику не задокументируешь, на то и был коварный расчёт наших палачей. Чтобы даже аристократическое остроумие не помогало укрыть свидетельство преступления - если уж сажать, то и за анекдоты.
Мне очень нравится то, как дед показывает бровями. Как его ухмылка переворачивает смысл сказанного. Но я искренне надеюсь, что русский язык не вернётся снова к фигурам умолчания как основному выразительному средству. Потому что я понятия не имею, как их переводить.
В вербальной речи для умолчания есть свои обороты. "Это совершенно другие вещи" - говорит мне друг, и меня передёргивает, потому что ему всего двадцать лет. Да, он съездил в тот день в гости к своему деду. "Такие вещи". Ты видишь ряды вещей, то, что вы обсуждаете в одном ряду, совершенно другое - в соседнем. Всем всё должно быть ясно. Из контекста, которому уже полвека.
Недавно объясняла брату, что такое "места не столь отдалённые". Ебать, сказал брат, да откуда ты это вообще знаешь. Меня это поразило сначала - ну как откуда. Ну все же знают. У Гоголя точно было, у Радищева, наверняка у Пушкина. У Достоевского брат ни разу не встречал - но оно и понятно, попозже был Достоевский, и не о том. Это острота девятнадцатого века, которая умалчивает не до конца. Потом умалчивать постепенно перестали. В двадцатом веке умалчивать научились практически целиком, без остатка. Дед рассказывает о ком-то, рассказывает медленно. И тут брови и оба больших пальца стремительно взлетают вверх и опускаются, дед отводит глаза и поджимает губы. Это было слово, не сказанное вслух. Например, "расстреляли". Дед должен мне рассказать, но не может высказать.
Я пошла в школу и там меня научили понимать, что хочет рассказать мой дед. А моего друга его дед растил сам, поэтому лруг просто переключается с одного языка на другой - как через пять лет в чужой стране путешественник выглядит иностранцем, так друг после выходных с дедом выглядит стариком. "Это совершенно другие вещи".
Тем временем среди моих сверстников каждый второй обвешивает свою стену в соцсетях тем, что старику показалось бы неприличным ещё в молодости. Матерная ругань, женщины в нижнем белье, подробности личной жизни, прикладная психология, пошлость и банальности, туалетный юмор, рецепты салатов. Ничего не умалчивается. Ютьюб переполнен видео 11-13-летних детей, про которые можно думать только "слава б-гу, что у меня в том возрасте не было технической возможности ТАК позориться". Это всё не сильно красиво, но в целом полезно - когда слово существует для чего угодно, что угодно можно обсудить и ничего не выпадает в слепые пятна. Например, кровавый убийца не оказывается героем потому, что свидетели не произносят "расстреляли", а обозначают убийство мимически. Мимику не задокументируешь, на то и был коварный расчёт наших палачей. Чтобы даже аристократическое остроумие не помогало укрыть свидетельство преступления - если уж сажать, то и за анекдоты.
Мне очень нравится то, как дед показывает бровями. Как его ухмылка переворачивает смысл сказанного. Но я искренне надеюсь, что русский язык не вернётся снова к фигурам умолчания как основному выразительному средству. Потому что я понятия не имею, как их переводить.