(no subject)
На плите большая кастрюля борща, мама стучит клавиатурой в комнате. На полу, у стиральной машины - пакет из овощного, с картошкой. На пакете написано "Я *сердечко* Москву", и это смешно - грязная картошка и пакет с признанием в любви на стареньком линолиуме - смешно и очень про Москву, и про любовь к ней, в общем-то, тоже. В субботу мы с мамой вышли гулять, просто так, без цели. Весь день я шутила, но под вечер, в продуктовом, озверела, кинулась на охранника чуть не с кулаками, искренне негодуя, почему, почему никто не улыбается, и этот охранник - тоже. Потом мы поехали домой есть спагетти с песто, моцареллой и грузинским вином, а в воскресенье я вспомнила, как нужно пропускать мимо себя всех людей, чтобы комфортно передвигаться по городу.
Огромная, зимняя. Грязный, грязный снег, утоптанный местами в лед, который никто не убирает. Крупные женщины неопределенного возраста в шубах жесткого меха. Гламурные барышни: шубка с брошкой, перчатки с пухом, джинсы со стразами, сапоги с блестками, на шапочке - стеклярусом что-нибудь незамысловатое. Ромашка или василек. Мальчики в шапках с надписью «Россия» и с барсетками. Временами - пожилая дама. Седые волосы уложены наверх, идеальный французский маникюр, крупные украшения, небольшая изящная сумка. Носки ботинок, самые краешки, стерты и оббиты, и от этого становится немного грустно.
Дорого, страшно дорого, от этого ощущение нищеты, прикрытой газетками, гламурными шубками и айфонами, но нищеты сквозящей неумолимо сквозь блеск и бесконечный праздник.
Я так ждала, я писала списки того, что я сделаю в Москве: схожу в кино, наемся суши. Больше не помню. Не успеваю ничего.
Телефон звонит и звонит, я отвыкла от этого, пугаюсь, как дикий зверь, и отвечаю смсками. Меня встречают, обнимают, целуют, хохочут и заваливают новостями своей жизни: женился, развелся, разорился, нашел работу, почти сдал сессию, грядет переезд на очередную съемную квартиру, денег нет, зарплату повысили, куча заказов, а я на танцы хожу, НУ ТАК РАССКАЗЫВАЙ, КАК У ТЕБЯ ТАМ.
«А у нас там, - говорю, - три дня подряд шторм был. Британцы живые по улицам бегают. Я питон учу, скоро умная буду…» Встряхиваюсь и вспоминаю смешные и трогательные истории своей жизни ТАМ, и никак они не остановятся, накопившись за полгода, и все смеются и радуются, и говорят - как же ТАМ здорово, а еще говорят - как хорошо, что ты здесь, и я искренне соглашаюсь и со вторым и с первым, и мимолетом думаю: грустно, что они все такие родные, но с совсем другими уже реалиями. С мрачными тетками и гламурными барышнями в пропахших бензином маршрутках, с кофе-хаусами и шоколадницами на каждом углу, с пробками, с планами на год вперед против моих волн, английского, улыбчивых валлийцев и туманных перспектив. И я ни там ни здесь, и так, видимо, будет теперь всегда. Молчу, курю и улыбаюсь счастливо тому, что рядом те, по кому так скучала, тараторят о своем, вечно бегут куда-то даже в разговоре - понимаю, сама такая была.
Где-то, далеко-далеко внутри меня, в маленькой кухне внутри моей головы всегда разрывается телефон. Слышен стук клавиатуры - мама работает. Пахнет борщом, из щелей в оконной раме дует. У соседей орет телевизор. На крохотном куске старенького линолиума лежит пакет из овощного, полный грязной картошки по 28 рублей килограмм. С той вот, смешной такой, надписью.
Огромная, зимняя. Грязный, грязный снег, утоптанный местами в лед, который никто не убирает. Крупные женщины неопределенного возраста в шубах жесткого меха. Гламурные барышни: шубка с брошкой, перчатки с пухом, джинсы со стразами, сапоги с блестками, на шапочке - стеклярусом что-нибудь незамысловатое. Ромашка или василек. Мальчики в шапках с надписью «Россия» и с барсетками. Временами - пожилая дама. Седые волосы уложены наверх, идеальный французский маникюр, крупные украшения, небольшая изящная сумка. Носки ботинок, самые краешки, стерты и оббиты, и от этого становится немного грустно.
Дорого, страшно дорого, от этого ощущение нищеты, прикрытой газетками, гламурными шубками и айфонами, но нищеты сквозящей неумолимо сквозь блеск и бесконечный праздник.
Я так ждала, я писала списки того, что я сделаю в Москве: схожу в кино, наемся суши. Больше не помню. Не успеваю ничего.
Телефон звонит и звонит, я отвыкла от этого, пугаюсь, как дикий зверь, и отвечаю смсками. Меня встречают, обнимают, целуют, хохочут и заваливают новостями своей жизни: женился, развелся, разорился, нашел работу, почти сдал сессию, грядет переезд на очередную съемную квартиру, денег нет, зарплату повысили, куча заказов, а я на танцы хожу, НУ ТАК РАССКАЗЫВАЙ, КАК У ТЕБЯ ТАМ.
«А у нас там, - говорю, - три дня подряд шторм был. Британцы живые по улицам бегают. Я питон учу, скоро умная буду…» Встряхиваюсь и вспоминаю смешные и трогательные истории своей жизни ТАМ, и никак они не остановятся, накопившись за полгода, и все смеются и радуются, и говорят - как же ТАМ здорово, а еще говорят - как хорошо, что ты здесь, и я искренне соглашаюсь и со вторым и с первым, и мимолетом думаю: грустно, что они все такие родные, но с совсем другими уже реалиями. С мрачными тетками и гламурными барышнями в пропахших бензином маршрутках, с кофе-хаусами и шоколадницами на каждом углу, с пробками, с планами на год вперед против моих волн, английского, улыбчивых валлийцев и туманных перспектив. И я ни там ни здесь, и так, видимо, будет теперь всегда. Молчу, курю и улыбаюсь счастливо тому, что рядом те, по кому так скучала, тараторят о своем, вечно бегут куда-то даже в разговоре - понимаю, сама такая была.
Где-то, далеко-далеко внутри меня, в маленькой кухне внутри моей головы всегда разрывается телефон. Слышен стук клавиатуры - мама работает. Пахнет борщом, из щелей в оконной раме дует. У соседей орет телевизор. На крохотном куске старенького линолиума лежит пакет из овощного, полный грязной картошки по 28 рублей килограмм. С той вот, смешной такой, надписью.