Сим об’является...
75 лет назад поздно вечером было принято Постановление ГКО о введении в Москве и прилегающих к городу районах осадного положения с 20 октября 1941 года.
Ему предшествовал чёрный четверг 16 октября, когда в городе случилась паника. Мой дед тогда работал главным инженером химического предприятия на шоссе Энтузиастов, продолжением которого является Горьковское шоссе, на тот момент это была чуть не единственная дорога с твёрдым покрытием, ещё не перерезанная немцами. Накануне на его объект заявились какие-то люди и стали минировать цеха, дед присутствовал по должности и на всякий случай тайно делал записи на папиросной коробке, что и куда они устанавливают (надо заметить, что дореволюционных людей учили писать для своих нужд на редкость мелко и убористо, правда, нечитаемо). После этого руководству было предписано рассчитать рабочих и посоветовать им выбираться из Москвы своим ходом, проследить за отправкой уже упакованного оборудования и идти нафиг на все четыре стороны. Мой дед собирался остаться в Москве для нелегальной работы.
Это была отдельная песня. Дед был сыном священника и беспартийным, хотя в гражданскую воевал в Красной армии (последнего сына при родителях со зрением минус восемь и с глухотой на одно ухо остальные армии пожалели и не призвали). Вероятно, кто-то где-то посчитал, что его обида на Советскую власть подозрений не вызовет. Дед свободно изъяснялся по-немецки (учил в гимназии, да и профессиональной литературы на русском тогда не водилось), имел интеллигентную внешность (при очёчках), мог при желании продемонстрировать хорошие манеры (целовал дамам ручки, танцевал, с листа играл Бетховена) и был заводным до одури (иные не занимались производством боеприпасов при тогдашнем уровне развития технологий, да ещё и при весьма вероятной бомбёжке). В общем, затея с переходом на нелегальное положение и легенда о провизоре пришлись ему по душе. Их шайка из троих бойцов невидимого фронта окопалась в аптеке при эвакуированном санатории в Сокольниках, где, по замыслу руководителей операции, предполагалось размещение немецкого госпиталя. Не знаю, кто придумал этот бред.
Как бы то ни было, приказ был получен, а для его исполнения нужно было попасть домой, к Курскому вокзалу, чтобы переодеться, взять новые документы и отправиться на специально подготовленную квартиру. Учитывая объём работы по основному месту службы, вырваться удалось только в ночь на 17 октября. Вот тут деда чуть не раздавили толпы страждущих, которые сплошной массой в кромешной тьме двигались ему навстречу, едва не уронив с моста через железнодорожные подъездные пути к заводу Серп и Молот. Именно в тот момент он с удивлением узнал, что происходит паника. До того он несколько суток не покидал территорию предприятия и пропустил закрытие метро, отмену трамваев и прочие беспорядки.
Далее рассказ деда всегда как-то комкался, мне никогда так и не удалось выяснить, что он делал три дня на конспиративной квартире, видать, отсыпался, водку пил и в карты играл с товарищами по оружию. Но затем его голос обретал торжественность. Тоном Левитана, объявляющего о безоговорочной капитуляции Германии, он возглашал, что 20 октября было опубликовано Постановление о введении осадного положения, пока была маленькой, я думала, что назавтра мы уже победили в войне.
Собственно, больше ничего о панике в Москве он не рассказывал, поскольку всё это время проработал и ничего не заметил, кроме перехода через мост. Позже выяснилось, что в библиотеке, где он брал книги (иметь собственные книги - мещанство, по жизни нужно идти налегке), перепуганные тётки сожгли во дворе собрание сочинений Ленина, а потом тряслись, что их посадят за такое малодушие. И чтобы их выручить, дед вынес из дома бабушкино добро в виде первого издания упомянутого собрания, которое следом после инвентаризации было списано и заменено на более свежее. Книги, понятно, в наш дом не вернулись, зато в начале 1943 из эвакуации вернулась бабушка. Деду она это собрание до конца жизни не простила. Она же рассказывала мне о шутливом письме от деда, датированном тем самым 16 октября, пришедшем в Челябинск много позже, чем прибыли граждане-паникёры, из-за чего в её голове некоторое время наблюдался когнитивный диссонанс. Граждане чётко свидетельствовали, что Москва захвачена, уничтожена, все, кто в ней задержался, погибли, власти врут. А развесёлые дедовы письма продолжали приходить, хоть и с месячной задержкой. Окончательно она успокоилась, когда получила с оказией ёлочные игрушки, которые дед догадался выслать в ноябре, чтобы не лишать праздника мою маму.
Сейчас периодически публикуют воспоминания тех самых паникёров. В их глазах те дни были ужасными, они полностью изменили их судьбу, лишили дома, превратили в беженцев. Они не в силах были признать, что струсили и поддались эмоциям. В своей беде они обвиняли власти, что никто не выступил ни 16, ни 17, ни 18, ни 19 октября, никто не удержал, и им позволили бежать. А по мне так это правильно. В такой ситуации каждый человек должен иметь время принять и возможность реализовать собственное решение. Немцы были куда ближе 7 ноября, когда состоялся знаменитый парад, они были ещё ближе, когда 5-6 декабря началось наступление Красной армии. Враг прорывался, но паники больше не было, потому что паникёров не осталось, а остались готовые биться за свой город, и их было большинство. Они бы бились даже в отсутствие руководства, но этого не случилось, своей стойкостью они выиграли первое и очень важное сражение - сражение за лидера, потому и восприняли то Постановление, как победу. Оно начиналось со старорежимных слов, которые мог позволить себе написать в столь важном документе только один человек.
"Сим об’является..."
Ему предшествовал чёрный четверг 16 октября, когда в городе случилась паника. Мой дед тогда работал главным инженером химического предприятия на шоссе Энтузиастов, продолжением которого является Горьковское шоссе, на тот момент это была чуть не единственная дорога с твёрдым покрытием, ещё не перерезанная немцами. Накануне на его объект заявились какие-то люди и стали минировать цеха, дед присутствовал по должности и на всякий случай тайно делал записи на папиросной коробке, что и куда они устанавливают (надо заметить, что дореволюционных людей учили писать для своих нужд на редкость мелко и убористо, правда, нечитаемо). После этого руководству было предписано рассчитать рабочих и посоветовать им выбираться из Москвы своим ходом, проследить за отправкой уже упакованного оборудования и идти нафиг на все четыре стороны. Мой дед собирался остаться в Москве для нелегальной работы.
Это была отдельная песня. Дед был сыном священника и беспартийным, хотя в гражданскую воевал в Красной армии (последнего сына при родителях со зрением минус восемь и с глухотой на одно ухо остальные армии пожалели и не призвали). Вероятно, кто-то где-то посчитал, что его обида на Советскую власть подозрений не вызовет. Дед свободно изъяснялся по-немецки (учил в гимназии, да и профессиональной литературы на русском тогда не водилось), имел интеллигентную внешность (при очёчках), мог при желании продемонстрировать хорошие манеры (целовал дамам ручки, танцевал, с листа играл Бетховена) и был заводным до одури (иные не занимались производством боеприпасов при тогдашнем уровне развития технологий, да ещё и при весьма вероятной бомбёжке). В общем, затея с переходом на нелегальное положение и легенда о провизоре пришлись ему по душе. Их шайка из троих бойцов невидимого фронта окопалась в аптеке при эвакуированном санатории в Сокольниках, где, по замыслу руководителей операции, предполагалось размещение немецкого госпиталя. Не знаю, кто придумал этот бред.
Как бы то ни было, приказ был получен, а для его исполнения нужно было попасть домой, к Курскому вокзалу, чтобы переодеться, взять новые документы и отправиться на специально подготовленную квартиру. Учитывая объём работы по основному месту службы, вырваться удалось только в ночь на 17 октября. Вот тут деда чуть не раздавили толпы страждущих, которые сплошной массой в кромешной тьме двигались ему навстречу, едва не уронив с моста через железнодорожные подъездные пути к заводу Серп и Молот. Именно в тот момент он с удивлением узнал, что происходит паника. До того он несколько суток не покидал территорию предприятия и пропустил закрытие метро, отмену трамваев и прочие беспорядки.
Далее рассказ деда всегда как-то комкался, мне никогда так и не удалось выяснить, что он делал три дня на конспиративной квартире, видать, отсыпался, водку пил и в карты играл с товарищами по оружию. Но затем его голос обретал торжественность. Тоном Левитана, объявляющего о безоговорочной капитуляции Германии, он возглашал, что 20 октября было опубликовано Постановление о введении осадного положения, пока была маленькой, я думала, что назавтра мы уже победили в войне.
Собственно, больше ничего о панике в Москве он не рассказывал, поскольку всё это время проработал и ничего не заметил, кроме перехода через мост. Позже выяснилось, что в библиотеке, где он брал книги (иметь собственные книги - мещанство, по жизни нужно идти налегке), перепуганные тётки сожгли во дворе собрание сочинений Ленина, а потом тряслись, что их посадят за такое малодушие. И чтобы их выручить, дед вынес из дома бабушкино добро в виде первого издания упомянутого собрания, которое следом после инвентаризации было списано и заменено на более свежее. Книги, понятно, в наш дом не вернулись, зато в начале 1943 из эвакуации вернулась бабушка. Деду она это собрание до конца жизни не простила. Она же рассказывала мне о шутливом письме от деда, датированном тем самым 16 октября, пришедшем в Челябинск много позже, чем прибыли граждане-паникёры, из-за чего в её голове некоторое время наблюдался когнитивный диссонанс. Граждане чётко свидетельствовали, что Москва захвачена, уничтожена, все, кто в ней задержался, погибли, власти врут. А развесёлые дедовы письма продолжали приходить, хоть и с месячной задержкой. Окончательно она успокоилась, когда получила с оказией ёлочные игрушки, которые дед догадался выслать в ноябре, чтобы не лишать праздника мою маму.
Сейчас периодически публикуют воспоминания тех самых паникёров. В их глазах те дни были ужасными, они полностью изменили их судьбу, лишили дома, превратили в беженцев. Они не в силах были признать, что струсили и поддались эмоциям. В своей беде они обвиняли власти, что никто не выступил ни 16, ни 17, ни 18, ни 19 октября, никто не удержал, и им позволили бежать. А по мне так это правильно. В такой ситуации каждый человек должен иметь время принять и возможность реализовать собственное решение. Немцы были куда ближе 7 ноября, когда состоялся знаменитый парад, они были ещё ближе, когда 5-6 декабря началось наступление Красной армии. Враг прорывался, но паники больше не было, потому что паникёров не осталось, а остались готовые биться за свой город, и их было большинство. Они бы бились даже в отсутствие руководства, но этого не случилось, своей стойкостью они выиграли первое и очень важное сражение - сражение за лидера, потому и восприняли то Постановление, как победу. Оно начиналось со старорежимных слов, которые мог позволить себе написать в столь важном документе только один человек.
"Сим об’является..."