{снег за окном, инвалид на кольцевой}
туман, я смотрю в окно, за балконом очень медленно идет снег, роями белых точек, белых уколов, выходит, это уже не туман, а снег, наверное, ртуть упала под соломинку зеро. я пытаюсь учить МЭО, организм с вялой отчаянностью сопротивляется, ссылаясь на боль в глазах, на пошаливающее давление и призрак нервной истощенности в груди от перепадов московского безклиматья, лампочек пикселей и флешбеков прошлогодних усмешек, от упражнения на выдержку и хладнокровие, имя которому, должно быть, "январь". организм хочет стать горизонталью, точнее, дугой, упасть в пух и забыться, и вынырнуть когда-нибудь в феврале, а возможно еще лучше в марте, самое главное - не в Страстную пятницу, лучше в Субботу: суббота всегда велика. и внешнеторговой политики России и стратегии развития до 2020го года - их безусловно нет, в этом сереющем тумане это слишком очевидно, чтобы даже произносить. я размешиваю в сметане борщ, нет, наоборот, растворяю в борще сметану, густота белил в неопределенно-красном, подхожу к окну, снег падает под углом, как дождь, в темпе allegro ma non troppo, маскирует крыши домов внизу и наготу асфальта. надо просто жить и ждать, и я рассказываю себе сказки, нет, сказок рассказывать тоже не надо, я просто не думаю ни о чем.
перед Новым годом ехала куда-то в метро, кольцевая линия, инвалид, из тех, что всегда одеты в защитного цвета форму, хотя неизвестно, потеряли ли они руки в Чечне, автоаврии или на соседской кухне, инвалид в кресле-коляске, начала средних лет, с одной рукой, его катит девушка. я почти никогда не подаю в метро, не отделаться от мысли, что просто так там не встанешь, что эти деньги уходят кому-то; и если подаю, то музыкантам, за труд, и...все-таки мы одной крови. я стою у дверей, мне выходить, подъезжает коляска, до станции далеко. девушка вытаскивает расческу и начинает поспешно расчесывать волосы, смотрясь в стекло двери. инвалид смотрит на ее отражение, кивает, девушка начинает бережно расчесывать ему волосы, зачесывая короткую челку на косой пробор, он берет расческу оставшейся рукой, дорасчесывается, а она вытаскивает из кармана жилетки помаду и быстро красит губы, умудряясь что-то видеть в черноте дверного стекла. я нахожу на дне сумки под скарбом кошелек, 10рублей, конечно, их берут как должное, привычным жестом, но - в этой расческе было что-то столь близкое к смыслу и к любви...
завернут кран, последний жест тряпки по плите, я подхожу к окну, угол стал еще острее, движение - сосредоточеннее, дополнение мягко спрыгнуло в сугроб и оставило одинокое суровое allegro. еще не зажглись фонари, но уже горят окна и фары, и от этого хладнокровно уютно. должно быть, влажно, снег упорно предстает туманом, размывшим вторую линию домов и аннулировавшим горизонт. этот мир круглый, горизонт только иллюзия. я возращаюсь в комнату, воздух пахнет бензином и иногда ворчит автомобильными гудками. пространство за окном отчаянно синеет.
перед Новым годом ехала куда-то в метро, кольцевая линия, инвалид, из тех, что всегда одеты в защитного цвета форму, хотя неизвестно, потеряли ли они руки в Чечне, автоаврии или на соседской кухне, инвалид в кресле-коляске, начала средних лет, с одной рукой, его катит девушка. я почти никогда не подаю в метро, не отделаться от мысли, что просто так там не встанешь, что эти деньги уходят кому-то; и если подаю, то музыкантам, за труд, и...все-таки мы одной крови. я стою у дверей, мне выходить, подъезжает коляска, до станции далеко. девушка вытаскивает расческу и начинает поспешно расчесывать волосы, смотрясь в стекло двери. инвалид смотрит на ее отражение, кивает, девушка начинает бережно расчесывать ему волосы, зачесывая короткую челку на косой пробор, он берет расческу оставшейся рукой, дорасчесывается, а она вытаскивает из кармана жилетки помаду и быстро красит губы, умудряясь что-то видеть в черноте дверного стекла. я нахожу на дне сумки под скарбом кошелек, 10рублей, конечно, их берут как должное, привычным жестом, но - в этой расческе было что-то столь близкое к смыслу и к любви...
завернут кран, последний жест тряпки по плите, я подхожу к окну, угол стал еще острее, движение - сосредоточеннее, дополнение мягко спрыгнуло в сугроб и оставило одинокое суровое allegro. еще не зажглись фонари, но уже горят окна и фары, и от этого хладнокровно уютно. должно быть, влажно, снег упорно предстает туманом, размывшим вторую линию домов и аннулировавшим горизонт. этот мир круглый, горизонт только иллюзия. я возращаюсь в комнату, воздух пахнет бензином и иногда ворчит автомобильными гудками. пространство за окном отчаянно синеет.