Один день месяца. 21 декабря 2017. Агате 3 месяца (Часть 2)
Н ачало
Агатка терпеть не может сборы. И я её понимаю - сама не в восторге от зимнего времени. Я жду весны и даже лета, я в нетерпении, хотя именно терпение сейчас требуется: зима продлится ещё не меньше четырёх месяцев, хотя в последние годы бывали и удивительные апрели - теплее, чем иные летние недели. Агатка громко плачет, и я, как могу, её успокаиваю, рассказываю ей, что весной всё будет иначе, а сейчас нам придётся превозмогать неудобства, холод, однообразный пейзаж каждый день. Зато сейчас ещё сравнительно тепло для Урала, так что мы выходим гулять каждый день. К тому же на прогулке она надёжнее спит - в течение всего часа. Иногда она, впрочем, открывает глаза, но не плачет, а через какое-то время снова её веки тяжелеют и смыкаются, словно сон вешает на них незримый замочек. Хотела бы я видеть сквозь подрагивания голубоватых от проступающих жилок век её сны. Она то улыбается, а иногда даже и смеётся, то хнычет, даже порой может громко вскрикнуть. И мне жаль, что я не вижу там, в её снах, всего происходящего, что не могу её утешить прямо там: взять на руки, покачать, поцеловать её лобик или щёчку. Впрочем, кто знает - может быть, именно так там всё и происходит, поэтому она успокаивается быстро, не успев расплакаться по-настоящему.
Белый пуховой конверт, доставшийся нам от друзей, становится мал, к моему разочарованию. Он тёплый, и я не беспокоилась о том, что она замёрзнет в нём. Теперь приходится одевать её в комбинезон, доставшийся от Алеси; и несмотря на меховую подкладку (как будто овчинную, но довольно тонкую), я всё время беспокоюсь о том, не замёрзла бы она. Я из тех матерей, которые предпочитают укутать потеплее. Хотя дома я стараюсь приучать дочку к прохладе. Многие женщины на "мамских" (ужасное слово!) форумах пишут о том, как одевают своих детей зимой на улицу, и я понимаю, что я, по их меркам, перебарщиваю с одеждой. Но когда я отваживаюсь одеть Агатку полегче, она явно подмерзает. И зачем мне это беспокойство? Сейчас как будто -5, и я не кладу одеяло в коляску, хотя "Гисметео" предупреждает, что "ощущение -11". Но ведь я читала, как матери одевают детей, и сейчас я собрала Агатку теплее, чем "нужно.
Да и коляска у нас довольно тёплая. Уже не та немецкая синяя Zekiwa, а польская Ricco основного шоколадного тона с рыжими и серыми кружочками. Её в понедельник привёз В. К., друг Юли. Этот молодой человек делал ремонт в нашей квартире. Он мне нравится - милый, спокойный и доброжелательный. У него с женой двое маленьких детей и, возможно, они думают о третьем, раз не продали коляску. Полька нравится мне куда больше, чем немка. Думаю, главным образом из-за цвета. Но, спору нет, немка практичнее, функциональнее - как минимум, легче, поворотливее, мягче на ходу. Увы, она служила слишком долго, слишком многим, и теперь часто приводила меня в бешенство. В последний раз выпал шуруп, держащий капюшон. Этого я не заметила, но капюшон поминутно падал, так что мне пришлось раньше возвращаться с прогулки: сверху летел снег, да к тому же свет падал в лицо Агатки, и её сон стал тревожным. Кроме того, одна кожаная рессора близка к тому, чтобы треснуть - это уже наметилось, и я боялась каждый раз, что посреди прогулки мне придётся столкнуться с этой проблемой. Дополнительной радостью к новой нашей коляске стала корзина для покупок внизу (сколько раз мне приходилось нести в одной руке покупки, а другой толкать коляску с Агаткой!) и сумка. Впрочем, корзина порвалась едва ли не в первый же выход - и не от покупок: я ещё не успела туда ничего положить. Не везёт мне с этим "девайсом" (ещё одно мерзкое современное словечко). Ну.. не беда - заштопаю "ушко", которое должно держать правый ближний край.
Агатка плачет, пока её укладываешь в коляску, но стоит выехать на лестничную площадку и тем более зайти в лифт, как она успокаивается и часто тут же засыпает. У подъезда засыпает непременно, так что, пока я иду к парку, её личико совершенно безмятежно, а на губах даже расцветает улыбка - единственное отрадное и тёплое в зимнем холодном парке.
Теперь здесь мало впечатлений. Белки попрятались или сменили место жительства. Но Арсений каждый раз выражает беспокойство, что они вымерли. По выходным, когда он гуляет с Агаткой, в то время как я навожу в квартире порядок; он прихватывает с собой орешки, но не всегда удаётся встретиться с теми, кому этот гостинец предназначен. В прошлый раз Арсений рассказывал, что удалось накормить "нелюдимую" (так он её называет) белку, а "дружелюбной" (так в его терминологии прозывается вторая) не встретил. "Сдохла, наверное..." - сетует. Ну почему сразу сдохла, утешаю я. Совсем не обязательно она должна бежать тебе навстречу каждый раз, как ты появляешься. Но Арсений всё равно тревожится "за будущее нашего парка", как он говорит. Он хотел бы весной и летом показать Агате белок, а если их тут не будет? Досада!
Раньше я старалась пройти по всем тропинкам парка, а теперь вожу коляску кругами. Самый большой - по внешнему краю парка, так что только тонкая ажурная сетка чёрных деревьев и кустарников отгораживает нас от дороги; затем всё сужаю круг. Впрочем, обычно я сбиваюсь уже на втором - всё никак не могу выучить, где верно свернуть. С другой стороны - что называть здесь "верно"? Любая тропинка похожа на другую. Везде на пути глупые голуби да хитрые сороки-вороны, которые воровали беличьи запасы, стоило только пышнохвостым закапать бесценный людской дар. Если белки вымерли, то это из-за них, коварных.
Итак, с наступлением морозов я гуляю без ридера, а плеер никогда не вызывал у меня симпатии, поскольку я люблю тишину в своей голове - природные звуки только дополняют её, а голоса меня раздражают. Музыку я тоже не способна слушать долго. К тому же время прогулки - единственное, когда я по крайней мере могу размышлять, и ничто меня от этого не отвлекает. Но с другой стороны, мне нравится подмечать то, что здесь происходит. И мозг мой делает это иногда совершенно непостижимо: почему именно эта сцена, а не другая? Почему я вообще зацепилась взглядом за эту женщину, этого ребёнка, эту сороку? Вот сейчас, например, это действительно сорока. Она сидит между кустов и держит во рту шелестящую упаковку от чипсов, по-видимому. Близорукость не позволяет мне рассмотреть как следует. Упаковка разорвана, так что видна блестящая внутренняя сторона, которая наверняка и привлекла птицу. Белобокая и длиннохвостая, она прекрасна. И умна, конечно. Но вот зачем ей этот мусор, думаю я? По-видимому, она тоже ещё не решила сию задачу, поскольку держит упаковку в клюве. Отойдёт на пару шагов, потрясёт клювом и застынет снова. Я прохожу мимо, так и не узнав, чем кончилась сорочья история.
На собачьей площадке две овчарки - хозяева их ждут, когда произойдёт знакомство. А пока одна всё пытается подзадорить другую, побудить её к игре, но вторая весьма стеснительна. Она как будто и не против игры, но не отваживается. Хозяева стоят в восхищённом безмолвии, каждый устремлён взглядом к своему питомцу. Так точно, в немом умилении, могли бы стоять родители знакомящихся трёхлеток.
А перед тем - куст, посеребрённый, но не сбросивший до конца листвы: довольно большие листья висят невзрачными тряпочками, до сих пор зеленоватыми. Я не знаю, что это за куст - не сильна в ботанике. Но примечательно в нём, кроме этих листьев, словно сохранивших зазор в прошедшую осень, то, как он звучит сейчас. Воробьиный гвалт обрушивается на меня, стоит только приблизиться к кусту. И сразу - как раз из-за рябой жухлой листвы - птиц и не приметишь. И только приглядевшись я замечаю их - пожалуй, не один десяток, - разместившихся в густых ветвях. Рябенькие, они сливаются с таким же кустом, зато как выдают себя этим гвалтом. Не от холода ли они раскричались? По парку развешены наскоро сооружённые кормушки, но именно на этом кусту ни одной нет.
Я останавливаюсь на минуту, рассматривая воробьиную стаю, а потом иду дальше, где меня ждёт немая мелодрама. Молодой мужчина с коляской-санями, идёт (везёт) решительно и быстро. Через минуту, тоже быстрым шагом, проходит мимо меня молодая женщина. Она стремительно подходит к коляске и хочет перенять инициативу у мужчины, но он отталкивает её, и она оступается, но не падает. Ребёнок мирно спит. Взрослые не издают шума. Женщина обидчиво пытается возразить на совершающееся, но он не говорит ни слова и молча устремляется по направлению к одному из парковых выходов. Я везу коляску в ту же сторону, и потому вся сцена разворачивается у меня на глазах. Женщина какое-то время пытается следовать за мужчиной с коляской, но вскоре резко поворачивается и плача идёт в другую сторону. Интересно, что произошло? Что заставило мужчину оттолкнуть мать ребёнка? Вот он останавливается, всматривается туда, где она шла и вдруг исчезла, вынимает телефон и набирает номер - и смотрит, смотрит, невозмутимо, уверенно, и всё-таки что-то заставляет его, вероятно, сожалеть о содеянном. Но ребёнок, мальчик, спит и ничего не ведает.
Я вспоминаю разговор с Фаиной Гримберг (где-то полтора месяца назад) о домашнем насилии. Она осуждает нынешнюю тенденцию громко заявлять о домашнем насилии и вообще об угнетённом положении женщины. Она полагает, эти проблемы чрезвычайно преувеличены и бесправно педалируются. Она говорит, если такое и случается, то в редких случаях, чаще, когда дело между супругами доходит до драк, речь идёт о так называемой игре, где милые бранятся - только тешатся. Откровенно говоря, я не сталкивалась с домашним насилием вплотную. У меня нет знакомых, которые пережили бы его. Поэтому мне трудно судить о его масштабах. Подозреваю, истина лежит посередине. Но считать ли произошедшее на моих глазах насилием? Мужчина оттолкнул женщину, она едва не упала, но не это возмутило её, а то, что муж оттолкнул её от коляски с её ребёнком. С их ребёнком, но прежде всего всё-таки с её ребёнком. Разве тут можно спорить? Когда она, придя в отчаяние, повернулась и пошла прочь, плача в голос, не в силах сдерживать рыданий, я всё думала, совершит ли она какие-нибудь глупости, обратится в полицию, или будет смиренно ждать прощения (за что?) супруга. Но у него - сколько можно судить внешнее поведение - ни один мускул не дрогнул. Что бы она ни натворила, можно ли наказывать мать отнятием у неё ребёнка? Даже если оно не всерьёз, даже если её только хотят подразнить? Сама эта мысль отвратительна и невыносима для матери.
Я миную уголок, где остановился молодой мужчина с коляской. Телефон его, судя по всему, не доносит до него желанного голоса. Трогаю Агаткин носик - он покраснел и холодный. На улице ветрено, и теперь я жалею, что не прихватила с собой плед. Может быть, она замёрзла. А прошло всего-то 40 минут от начала прогулки. И тогда я всё-таки решаю вернуться пораньше. Но сначала я звоню в ветклинику и записываюсь на приём. Результаты анализов Макото очень меня тревожат.
Нужно перед возвращением зайти в магазин - сегодня приедет мама, а к чаю ничего нет. Конечно, она сама непременно что-нибудь привезёт - она никогда не является с пустыми руками, но всегда привозит с собой целую сумку пропитания, словно мы живём в глуши, в изоляции.
Только я подхожу к магазину, как Агатка открывает глазки - смотрит спокойно, как будто не собирается плакать, и тогда я решаю всё же пойти в магазин, хотя обычно предпочитаю, чтобы она спала во время покупок. Помню, как однажды она подняла жуткий крик, когда проснулась, а я ещё стояла у кассы. Не хочу повторения. Сначала в магазине она ведёт себя спокойно, но вдруг разражается плачем, так что я понимаю - нужно действовать быстро. Я спешу в хлебный уголок. Здесь взгляд мой цепляется за упаковку с баранками. Они оказываются такими мягкими, что это не баранки, а настоящие бублики. А бублик с молоком - это еще одно вкусовое удовольствие из детства, но не имеющее географической привязки. Я уже предвкушаю. Беру пакет баранок с маком, хлеб, молоко, клюкву, перетёртую с сахаром. Потом забегаю в отдел сладостей - беру подсолнечные козинаки. Сладости теперь моя слабость. Пора завязывать с мучным и сладким. Но не в этот раз.
Я выхожу под крики Агатки - она и не собиралась умолкать всё это время. Но стоило мне только покинуть магазин, как она успокоилась и уснула. Буквально в мгновение ока.
Пока я рассматривала полку с вареньями, позвонила мама - она уже приехала. "Я выйду вам навстречу, помогу затащить тебе коляску", - говорит она. Я её отговариваю, но ведь это мама - она всегда делает то, что считает нужным. Недавно я неосторожно пожаловалась ей, что наша нынешняя коляска чрезвычайно тяжёлая - 18 килограммов против 14 прежних, - и в первый день прогулки я не смогла вкатить её по рельсам подъездного входа. На моё счастье, тут же стоял какой-то мужчина, он любезно помог доставить коляску к лифту. Но уже в следующий раз у меня всё получилось.
Мама встречает нас, и я предлагаю ещё пройтись вокруг дома - Агатка спит, и не хочется её так скоро будить. В магазине мы обе немного согрелись, так что можно ещё минут десять помёрзнуть. Мы говорим о бытовых вещах, снова всплывает тема украденного недавно у мамы кошелька. Она позвонила мне на днях и рассказала: в супермаркете у неё украли прямо из сумки кошелёк, где было 4000 рублей и много дисконтных карт (но не было кредитки и дебетовой карты - по крайней мере их не придётся восстанавливать). Я снова говорю маме, что она совершенно не умеет обращаться со своим имуществом. Мама оставила сумку с кошельком в тележке, а сама в момент кражи выбирала продукты, не заботясь о сумке. Она обратилась к охране супермаркета, но те ей не помогли и только одарили насмешками. Мама всегда плачет при потере - а сколько раз за всю жизнь её лишали кошелька? Кажется, не один десяток раз. И всегда она могла бы предотвратить кражу, если бы только не была так беззаботна. Я прошу маму быть впредь внимательнее и не носить наличные в таком количестве. Она соглашается со мной.
Потом мама рассказывает, как вязала мне шапку - много раз распускала навязанное, потому что была недовольна; сомневалась в цвете ниток, потом в размере. Несколько недель назад она уже привозила мне комплект - шапку и шарф - из обычной шерсти, но шапка оказалась велика, а шарф коротковат. К тому же шерсть слишком толстая, и шапка потому не слишком хорошо сидела бы, будь она и в пору. Теперь мама вязала комплект из мериносовой шерсти - тонкой и тёплой. Дома оказывается, что цвет этой шерсти - серо- (или даже пепельно)-коричневый, при этом он красивее, чем это звучит, и очень мне нравится. Шапка оказалась в пору, и шарф тоже такой, как я хотела. Мама радуется тому, что угодила мне.
Кроме обновок, она принесла гору еды: пельмени собственного приготовления, тефтели, суп и сырники.
Агатка не просыпается, когда мы вносим её в квартиру, и мы оставляем её, только слегка раздев, досыпать. Мама настаивает, чтобы я пообедала, и я разогреваю порцию принесённого ею супа.
Я ещё не успеваю доесть, как Агатка просыпается, о чём возвещает пронзительным плачем. Я спешу к ней, но мама опережает. И хотя я прошу её держаться от Агаты подальше (мама простужена), она уверяет меня, что медицинская маска, которую она надела, не позволит Агате заразиться. Я не очень-то уверена в этом и потому опасаюсь, тем более сегодня нужно ставить прививки, а значит, иммунитет ослабнет. Но мама всё-таки берёт Агатку, носит её по комнате и сюсюкает с ней. Я не возражаю - в конце концов бабушкам позволено то, что не позволено всем остальным. Я доедаю суп, а потом тороплюсь взять Агату на руки и приложить к груди - она всё требовательней кричит. Когда я подхожу к маме, которая держит Агатку, моя девочка протягивает ручки мне навстречу. До сих пор ничего такого не случалось.
Следом ещё одно новшество. Вдруг обнаруживается, что Агате больше нравится есть из левой груди - она кричит под правой после того как немного пососала, хотя молоко ещё есть. Я перекладываю её. Может быть, ей уже просто недостаточно одной груди? Всё до конца она никогда не ест, словно ей лень прикладывать слишком много усилий. Я кормлю её и провожу ладонью по пушку волос. Никогда не могу удержаться. Волосики её (пока ещё?) светлые, с уходом в тёмно-русый, пожалуй. И глаза, судя по всему, останутся серо-голубыми. Сначала они были синими, но теперь посветлели и даже попестрели, то есть теперь они не сплошного цвета, а с переходами. Мама моя радуется, что Агата будет светлоглазой - карие глаза ей не нравятся. Почему-то она считает людей с карими глазами злыми - опять, вероятно, связано с каким-то поверьем, воспринятым мамой всерьёз и навсегда. Но мне, признаюсь, тоже нравится, Агаткина светлоглазость - это внешняя черта моей родительской семьи.
После Агаткиного обеда бабушка носит её по квартире, а я мою полы и глажу бельё. Потом наконец мама соглашается выпить чаю (я уговаривала её с тех пор, как мы пришли домой), я беру полусонную Агатку, и она тотчас обмякает на моем плече. Я кладу ее в люльку, и мы можем попить с мамой чай вместе. С баранками! Мы говорим о том о сём. Ничего особенно увлекательного, но благодаря этим беседам мы становимся ближе. Я с годами научилась не рефлексировать по поводу "бесполезных" и "неинтеллектуальных" бесед с мамой. Это часть наших с ней отношений, и я не могу это отринуть, не нарушив их. Агата спит на этот раз больше часа. Около трёх она просыпается, и я снова её кормлю, поскольку беспокоюсь, что она может запросить грудь в поликлинике. Там нам нужно быть без десяти четыре - и хорошо, что поликлиника так близко. Потом я её одеваю, и она, конечно, снова капризничает. Мама выходит с Агатой на руках на улицу, пока я одеваюсь. Стоит только ей оказаться на улице, как Агата засыпает, несмотря на то что совсем недавно проснулась.
В больнице мы ждём нашего участкового педиатра - она не только не пришла к 15:50, как велела нам, но и к началу приёма. Она опаздывает - и не извиняется, а оправдывается с улыбкой. Родители маленьких пациентов явно не удовлетворены этим объяснением, но что они могут сделать? За несколько минут до этого мы с мамой обсуждали следующее - у врачей должен быть рейтинг, и определять его должны в том числе пациенты. Педиатр на нашем участке, как мы успели понять за эти три месяца, совершенно непрофессиональна и неорганизованна. И от этого мне становится неприятно, потому что в случае чего помощи от неё я не получу.
Когда она наконец приходит, я напоминаю ей, что должна написать согласие на прививки. Мы были на приёме два дня назад, но она уже ничего не помнит. Потом я задаю вопросы по карточке, которую она дала мне и в которой было отмечено, что Агате рекомендованы курс массажа, консультация невропатолога, УЗИ. Педиатр невразумительно отвечает - это необязательно, если нет жалоб, и уточняет - этому изменению буквально два дня. Я не понимаю, что это за изменение, пытаюсь расспросить про массаж, но и тут какое-то невнятное лепетание и в конце концов ремарка: "Но вам можно и позже пройти, вы ещё совсем маленькие". Это вечное обращение на "вы", когда речь идёт исключительно о ребёнке! Будто и я маленькая. Ну да бог с ним. Бумаги заполнены - можно идти в прививочный кабинет.
Прививки АКДС и от полиомиелита ставят в ножки - в бедро. Медсестра улыбается и говорит с Агатой, но Агатка смотрит на неё без улыбки. "Какая серьёзная девочка, - подмечает медсестра, - совсем не улыбается". Она милая, и мне нравится её ласковое обращение с ребёнком. После уколов она пытается утешить Агатку, но это без толку. Впрочем, когда мы с ней выходим из кабинета, я довольно быстро её успокаиваю, и вот она уже улыбается. Так же было на прошлой неделе: тогда у неё брали кровь из пальчика. Она успокоилась мгновенно, стоило мне заговорить с ней, когда мы вышли из кабинета. Той медсестре - тоже милой - она тоже отказалась улыбаться, и там её тоже прозвали серьёзной, но ещё и сильной - потому что она не позволяла разжать свой кулачок.
После прививок нужно полчаса находиться в поликлинике. Мама сразу у кабинета взяла у меня Агату, но через какое-то время Агата снова тянет ко мне ручки. И я снова радуюсь. Я ношу её, у окна рассказываю, что там видно. Но от окна дует, и я отхожу. К тому же в этом углу молодая женщина кормит грудью. Так уж устроен здесь уголок для кормления: открытый всякому взгляду, стоит только зайти за ширму, которая мало что отгораживает. В прошлый раз - Агате тогда делали прививку в 2 месяца - я тоже её здесь кормила, и она плакала навзрыд, никак не могла остановиться. Так плакала, что даже грудь взяла совсем не сразу, да и ела совсем недолго.
В прошлый раз мы провели в поликлинике два часа - стараниями наших педиатра и медсестры. В этом месяце мы благодаря тем же личностям вынуждены прийти уже в третий раз на неделе, в то время как всё, что мы делали в три приёма, можно сделать (и делается обычно) в один.
Через полчаса мы спешим домой. Мама тотчас уезжает к себе, и я остаюсь с Агаткой, которая весь вечер сильно плачет. Купать её нельзя, а купание всегда её успокаивает.
Она плачет и плачет, и когда подходит время укладываться на ночь, она засыпает, и глазки её так и не высохли от слёз. Как только Агатка засыпает и я кладу её в люльку, звонит Юля и советуется по поводу новогоднего подарка для мамы. Она придумала подарить ей набор специй, соусов и ещё какой-то оригинальный мёд. Подарок чудесный, я бы и сама не прочь получить такое. Мы ещё немного болтаем о делах в целом и потом прощаемся.
Агатка, как всегда, спит полчаса и просыпается с плачем. Приходится её снова укачивать, снова давать грудь. Без этого ей труднее уснуть, хотя некоторые книги учат, что такая мера излишняя и нужно приучать ребёнка засыпать без "вспомогательных методов". Наверное, так, но всё же Агатка ещё мала, и кормиться грудью она будет не больше года, так что я не вижу никакого криминала в том, чтобы ребёнку помочь уснуть так, как ему комфортно.
Арсений приходит, я подогреваю ужин. В то время как мы ужинаем, Агатка просыпается ещё раз и потом снова. Я с нетерпением жду, когда же она будет спать всю ночь напролёт, просыпаясь, положим, в полночь на ночное кормление. Но это пока только из области мечтаний. Она за вечер просыпается не меньше двух раз, потом где-то в час, в три, в пять. Причём в пять она решает проснуться почти совсем - начинает громко лепетать, рассматривать окружение и широко мне улыбаться. Что же, нужно это пережить. И посмотрим, как это изменится через месяц.
А сегодня мы с Арсением пытаемся посмотреть фильм, но нам это так и не удаётся. И когда с 11 до полуночи я укачиваю Агатку, а она сражается со сном, становится ясно, что она ждёт, когда я лягу с ней на диван. Приходится Арсению стелить, и мы всей семьёй укладываемся на ночной сон. Ночью, я знаю, Агатка запросит грудь. Но сейчас, когда она спит со мной, мне эти пробуждения нетяжелы. Мне нравится спать с ней рядом: обнимать её нежное тёплое тельце, чувствовать особый запах её, слышать её дыхание. Я обожаю проводить ладонью по её головке против шерсти и обратно - я никак не могу удержаться от этого удовольствия всякий раз, когда кормлю. Я прочитала книгу Уильяма и Марты Сирс, и я полностью убеждена, что они правы от первой до последней строчки в своей теории естественного воспитания (к тому же у них она подтверждена многолетней практикой, в том числе собственного многодетного родительства). Они ответили на мучившие меня вопросы (хорошо ли то, что я делаю, для моего ребёнка в будущем?), и теперь я меньше сомневаюсь, хотя моя мама всякий раз пытается доказать мне - её опыт правильный, а мой нет, по её мнению, я разбалую Агатку. Но я не собираюсь никого слушать, никто не обратит меня в свою веру, тем более моя мама, которая - в моём случае - имела опыт совершенно обратный естественному родительству, и я знаю, что из этого вышло. Я не хочу таких же сновидений своему ребёнку, не хочу, чтобы Агатка была так не уверена в себе, как я, не хочу, чтобы она чувствовала бесконечный, тотальный и необъяснимый холод одиночества. Я не хочу этого - и, как могу, насколько я способна, постараюсь, чтобы она не чувствовала этого. Я размышляю об этом не в эту ночь, но очень часто. А сейчас я просто, как и всегда, обнимаю её и вдыхаю её запах.