Фаина Гримберг и Михаил Липкин о возможном еврействе Франсуа Вийона
Оригинал взят у jaschil_14hane в К ЮБИЛЕЮ МАНДЕЛЬШТАМА. ФАИНА ГРИМБЕРГ И МИХАИЛ ЛИПКИН.
ФАИНА ГРИМБЕРГ (ГАВРИЛИНА), поэт, прозаик, драматург, переводчик. По образованию историк. Разработала мистификационную форму т.н. "альтернативной литературы", создавая произведения от лица вымышленных зарубежных авторов . Автор романов - «Клеопатра», «Золотая чара», «Арахна», «Судьба турчанки, или Времена империи», «Друг Филострат, или История одного рода русского» и др.; сборников стихов: «Зеленая Ткачиха», «Любовная Андреева хрестоматия», «Четырехлистник для моего отца» и др. Лауреат нескольких литературных премий. Живет и работает в Москве.
МИХАИЛ ЛИПКИН, переводчик, член СП России. Окончил Туро-колледж (бакалавр искусств), стажировался в Иерусалимском университете в рамках учебной программы по филологии.
Переводит с английского, французского, итальянского, арабского и иврита. Победитель конкурсов поэтического перевода имени Атиллы Йожефа (2003 г.), Хаима-Нахмана Бялика (2004 г) и конкурса Британского Совета (2005 г). Переводы публиковались в журналах «Иностранная литература», «Новый мир», в сборниках и антологиях. Автор ряда статей о средневековой еврейской поэзии. Живет и работает в Москве.
... «ПО КРОВИ ГОРЯЧЕЙ И ГУСТОЙ»...
1.
ФАИНА ГРИМБЕРГ
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ
... Впервые я услышала версию о еврейском происхождении Франсуа Вийона от моего отца, который не получил даже начального образования, но умел читать на нескольких европейских языках и решительно отождествлял себя с французским поэтом пятнадцатого века. Так чувствовал мой отец, и переубедить его не было никакой возможности. Многолетние изыскания убедили меня в том, что Вийон евреем не был, а принадлежал к иной, гораздо менее известной и менее изученной общности, к западноевропейским болгарам; об этом я писала в моем сборнике стихов «Четырехлистник для моего отца», этому посвящена и моя большая работа о жизни и творчестве Франсуа Вийона. Тем не менее... не так уж трудно заметить, что, создавая образ «русского Вийона» (кстати, гораздо более многогранный и интересный, чем трактовки творчества и личности Вийона в западноевропейских культурах) русские поэты (и прозаики и драматурги) и переводчики, вероятно, вольно или невольно, фактически определяют его как еврея. Но почему? Во-первых, кто эти поэты и переводчики? Вот они - Илья Эренбург, Владимир Жаботинский, Феликс Мендельсон, Геннадий Зельдович, Борис Смоленский, Павел Антокольский, Юлиу Эдлис и... многие другие. На первый взгляд, всё понятно - они же сами евреи. Однако ну и что? Никому ведь не приходит в голову определять как еврея Эсташа Дешана или Рютбефа, и не только потому, что они менее известны, чем Вийон. Нет, ответ самый простой: в силу свойственного литераторам беспогрешного чутья они чувствуют Вийона именно как «чужого», «другого». А опять же - в силу исторических обстоятельств - еврей является в своем роде образцовым, эталонным «чужим-другим»; отсюда и делается самый простой, но ошибочный вывод - если Франсуа Вийон - тот самый «чужой-другой», значит, он - еврей... Мысль о том, что бывают «чужие-другие» и кроме евреев, фактически ни у кого не возникает. Вот, к примеру, как характеризует «чужого-другого» литературовед Анна Герасимова: «... вселенская неприкаянность, охота к перемене мест и самоощущение подкидыша, удивительная живучесть при негодных, казалось бы, физических данных и косноязычное, какое-то чужестранское любопытство к слову... А также невинная в своей беспощадности ирония...» Каждый, кто хотя бы поверхностно, по переводам, знаком с творчеством Франсуа Вийона, тотчас скажет: конечно же, это о нем, о великом поэте Франции, написавшем - «В моей стране я в далекой земле (как задолго до него Иегуда Галеви - «Мое сердце на Востоке, а сам я на далеком Западе»)... Я сам по себе...». Но нет, Герасимова пишет о Константине Вагинове (в сборнике стихотворений Вагинова «Песня слов») - все вышеперечисленные черты, оказывается, объясняются обнаруженным Герасимовой его еврейским происхождением... Впрочем, повторяю - «чужой-другой» вовсе не непременно еврей!.. Но не могу в моем Предуведомлении все же не остановиться на посвященном Вийону известном стихотворении Мандельштама «Чтоб, приятель и ветра и капель...». В 1910 году Мандельштам написал статью «Франсуа Виллон». Статьи чаще всего пишутся «головой», что называется, и молодой Мандельштам так и написал свою статью - «головой». Стихи чаще всего пишутся сердцем. И двадцать семь лет спустя, в 1937 году, возмужавший поэт написал именно сердцем стихотворение из шести строф, в котором содержания больше, чем в пространной статье, в котором говорил о своем Виллоне уже не как об объекте исследования, а как о близком родном человеке. Стихотворение начинается с непонятных на первый взгляд нападок на Древний Египет, который «украшался отборной собачиной» и от которого остался торчащий «пустячок пирамид». Мандельштам поднимает тему Древнего Египта как совершенно классического символа преследования евреев. Нападки на такой «Древний Египет» смыкаются с образами «готики» (Германии) и «паучьих прав» (нацизма, свастики). Но кто же этому противостоит? Кто «озорует рядом с готикой», кто отчаянно «скрежещет зубами», но «плюет на паучьи права»? Ребенок, подросток, мальчик - озорник, «ворующий», но «ангел», «наглый», но «школьник», верещащий младенец, дитя-разбойник, поющий жаворонок, и - самое, пожалуй, важное для Мандельштама - «любимец мой кровный»! Вспомним пушкинское о Кюхельбекере: «Мой брат родной по музе, по судьбам...» Здесь всё ясно - «родной брат» не по крови, а потому что тоже поэт и судьбы сходные... Но «Несравненный Виллон Франсуа» родня Мандельштаму именно по крови. Кто же может быть «кровным любимцем»? Тот, кто намного младше тебя. «Любимцем» Иакова был один из его младших сыновей - Иосиф. «Кровный любимец» Мандельштама - мальчик, подросток - сын! Так возникает никем не замеченный парадокс: человек, отделенный от Мандельштама половиной тысячелетия, оказывается не предком, а потомком. Вообще-то Мандельштам детей не любил, и Франсуа остался его единственным ребенком, единственным «кровным любимцем»...
Моя трактовка Вийона как «чужого-другого» заинтересовала переводчика Михаила Липкина, но он решил развивать версию еврейского происхождения Вийона, с которой я не согласна, хотя и отношусь к этой версии с полным уважением...
П.
МИХАИЛ ЛИПКИН
Реб Франсуа Вийон
Манера находить всему на свете «объяснение с еврейским уклоном» способна вывести из себя кого угодно, не исключая и меня. Причем особенно это касается таких тем, где «еврейский след» изначально не предполагался. Например, тема «Личность Франсуа Вийона». Литературная критика разрабатывает эту тему с традиционных уголовно-авантюрных позиций, образ Вийона-уголовника, вора и сутенера, балующегося сочинением баллад в свободное от бандитских налётов время, устоялся практически во всех посвященных ему работах - от академических монографий до продукции кинематографа. Такая трактовка говорит не столько о реальном Вийоне, сколько о психологических комплексах и запросах литературоведов, читателей и прочих потребителей культурной продукции в течение последних пятисот лет. Кабинетные учёные и мирные обыватели нуждаются именно в таком, отважном и рисковом, плюющем на все условности гениальном поэте-авантюристе. Некоторым диссонансом выглядят только слова Аверинцева, отмечавшего весьма сложную, но последовательную теологию, которая у Вийона все-таки прочитывается. Да, тексты Вийона в основе своей логичны, последовательны, их «второе дно» было понятно современникам, хотя в полной мере, видимо, довольно узкому кругу современников. Признаем честно - о Вийоне мы знаем очень мало, поэтому строить какие-то предположения можно только гипотетически, читая тексты с позиций своих знаний, своей узкой специализации. Я гебраист, и «Баллада поэтического конкурса в Блуа» вызывает у меня совсем не те ассоциации, которые она вызывает, например, у Фаины Гримберг, специалиста по истории и культуре балканских народов. Кстати, именно её исследования и её убедительная аргументация о несостоятельности традиционного понимания личности и текстов Вийона привели меня к этой теме, хотя её трактовка Вийона не совпадает с моей. Но ошибаюсь ли я, или она, или мы оба - всё равно даже неправильное понимание всё-таки лучше, чем отсутствие всякого понимания, и коль скоро «еврейская» версия не противоречит тексту Вийона, зато вполне успешно объясняет его, я предлагаю своё прочтение как одно из возможных.
Баллада поэтического конкурса в Блуа
Я жаждою томлюсь у родника,
Стучу зубами, пламенем согрет,
Отчизна здесь - отчизна далека,
Я у костра дрожу в преддверье бед.
Я гол, как червь, я как судья одет,
Жду без надежды; радуюсь в слезах,
Отчаяньем превозмогаю страх,
Сквозь смех мой прорастает скорби семя,
Могущественен - власти нет в руках.
С почётом принят я и изгнан всеми.
Мысль, ясная для всех, мне нелегка,
Зато в неясном вмиг найду ответ.
Чтоб стать ученым, учатся века,
А мне случайное ученье - свет.
Всё обретя, я нищ, разут, раздет,
Богат, но остаюсь не при деньгах.
Упёршись задом, падаю во прах,
Я вечер славлю в утреннее время,
Наследник не в наследственных делах.
С почётом принят я и изгнан всеми.
Я весел, но гнетёт меня тоска:
Хочу я лишь того, на что запрет.
Кто льстит мне, тот мне в тягость, и горька
Мне эта лесть превыше всех клевет.
Но друг мне тот, кто скажет: «Белый цвет
Лебяжий - это чернота в крылах
У ворона», а следующий шаг -
«Жизнь - это просто шутка для веселья».
Всё зная, не могу сказать в словах…
С почётом принят я и изгнан всеми.
Мой добрый принц, ведь я уже отпет:
Во всём есть смысл, во мне же смысла нет,
Чужой, несу чужих законов бремя.
Чего желать? Подкиньте-ка монет!
С почётом принят я и изгнан всеми.
«Баллада конкурса в Блуа» - один из самых известных текстов Вийона. Вельможа и великий поэт Карл (Шарль) Орлеанский пригласил на поэтическое состязание нескольких замечательных поэтов, в том числе Вийона, и предложил написать балладу с первой строчкой «Я жаждою томлюсь у родника». Задание, таким образом, предполагало создание текста, построенного на несуразных противопоставлениях. Формально Вийон с заданием справился, но мы имеем право допустить, что он играет в более сложные игры, что противопоставления в его балладе кажущиеся, и логика в них всё-таки есть, если объяснить текст с помощью «еврейской» версии. Тогда не только идеи чуждости, избранности, фамильярного отношения к аристократии находят свое объяснение, но и «парадоксы» данной баллады превращаются в логичные утверждения. «Маска» Вийона в данном случае - еврей, несомненно, крещёный, но помнящий из семейной традиции какие-то элементы традиционного культа. «Отчизна здесь - отчизна далека» (в подлиннике - «В моей стране я в земле далёкой») - достаточно традиционная мысль в еврейской поэзии, в частности у Галеви. «Я у костра дрожу в преддверье бед» при сопоставлении с предшествующей «Стучу зубами, пламенем согрет» (намёк на лихорадку) показывает, что здесь герой дрожит тоже не от холода, а от страха, видимо, понимая, что в любой момент ему может грозить костёр по подозрению в вероотступничестве. «Я гол, как червь» - аллюзия на Ветхий завет, книгу Экклезиаста («Нагим пришёл я в этот мир и нагим уйду из него»). Кстати, надо отметить, что отсылок к Ветхому завету у Вийона гораздо больше, чем у его современников при почти полном отсутствии цитат из Нового завета. «Я как судья одет» - в подлиннике «По-президентски разодет»: президент - глава Судебной палаты, одеяние которого представляло собой меховую мантию и такую же шапочку; вполне возможно, что здесь мы видим указание на то, что у еврея голова всегда должна быть покрыта; «могуществен» без власти и без силы - указание на бесправное, но экономически порой значительное положение евреев. «Отчаяньем превозмогаю страх, Смеюсь, хоть прорастает скорби семя» (подлинник: «Смеюсь в слезах и жду без надежды; Обретаю смелость в грустном отчаяньи») - традиционные ментально-поведенческие (и, может быть, мессианские) еврейские стереотипы. «С почётом принят я и изгнан всеми» - составленная из двух устойчивых выражений сжатая до однострочия квинтэссенция еврейской средневековой истории. Правитель приглашает селиться на его землях еврейскую общину, дарует им права, вольности, особые статусы, гарантии от нападок церкви и народа, а потом, когда традиционные еврейские занятия - кредитная деятельность, откупа, в том числе по сбору налогов, торговля - привносят в страну деловое оживление, конкуренцию и имущественное расслоение, новый правитель, желая отвести от себя гнев подданных и заодно разом пополнить собственную казну, поощряет погромы, ограничивает евреев в правах и, наконец, приговаривает их к изгнанию. «Мысль, ясная для всех, мне нелегка, Зато в неясном вмиг найду ответ» - свидетельство знакомства Вийона с традицией еврейского комментирования священных текстов (в известном тексте открываются новые глубины) и «пилпула» - теологической дискуссии типа интеллектуальной игры, где ценятся красноречие, умение играть в логические игры и доказывать любой наперед заданный тезис. «Чтоб стать ученым, учатся века, \\ А мне случайное ученье - свет.» (в подлиннике «Науку (учёность) обретаю внезапным случаем») - слегка переделанная цитата из «Пиркей Авот»: «Кто мудр? Тот, кто учится у любого человека». «Богат, но остаюсь не при деньгах» (в подлиннике «Приобретаю всё и остаюсь в проигрыше») - речь идёт об обретении культурных ценностей, учёности, а также о вышеупомянутых реалиях еврейской жизни. «Упёршись задом, падаю во прах» (в подлиннике «Крутясь назад», «Развернувшись наоборот», французские комментаторы поясняют: «Растянувшись на спине», и далее «испытываю великий страх упасть (рухнуть). «Растянувшись» - в оригинале GISANT. Буквы G на L могут быть случайно или намеренно написаны в рукописи сходным образом, и, вполне возможно, мы имеем дело с неверным прочтением, вроде того, как несколько столетий публиковали итальянский сонет Иммануила Римского, начинающийся на бессмысленное «Tusteso», пока уже в XX веке кому-то не пришло в голову, что там написано «Justoso». Если же Вийон имел в виду LISANT, то начало фразы обретает такой смысл: «Читая наоборот, я испытываю страх…». Вийон, конечно, знал, что ветхозаветные тексты в подлиннике читаются справа налево, «наоборот». «Я вечер славлю в утреннее время» - второе конкретное указание на еврейскую традицию и, как и в предыдущем случае, автор «шифруется», как бы отступает на шаг назад. Но если в предыдущей строке он, как я предполагаю, изменил букву, то здесь зеркально переделал ситуацию. В подлиннике - «Ранним утром говорю: Да пошлёт вам бог доброго вечера». В действительности у евреев день начинается с захода солнца, и потому логичнее было бы сказать: «Вечером желаю доброго дня», но это было бы сразу понятно церковникам, преследовавшим Вийона. «Наследник не в наследственных делах» (подлинник: «Жду наследства, но я ничей не наследник») - не имея права на принадлежность к еврейской традиции, Вийон её изучает либо намекает на своё происхождение и тем претендует если не на обладание ею, то на определённое отношение к ней. «Я весел, но гнетёт меня тоска://Хочу я лишь того, на что запрет» (подлинник «Я не забочусь ни о чём и направляю все силы [на то, чтобы] Обрести богатства и не претендую на них») - опять-таки речь идёт об изучении религиозной традиции, к которой Вийон не принадлежит. «Кто льстит мне, тот мне в тягость» и далее - в ходе своей учёбы и самостоятельных занятий имеющий университетское образование Вийон, видимо, осознал ограниченность и зашоренность христианской схоластики, лиценциатом которой был, и комплименты своей учёности мог воспринимать болезненно-иронично. Сопоставление лебедя и ворона - если опять-таки предположить не алогичное уподобление белого чёрному, а поискать, в чём лебедь и ворон действительно одинаковы, то можно вспомнить, что в Торе, в книге Ваикра (Левит), лебедь и ворон соседствуют в ближайших стихах (гл. 11, ст. 15 и 18, тж. Второзаконие (Дварим), гл. 14, ст. 14 и 16) в одном гастрономическом запрете. Правда, согласно еврейской традиции там не лебедь, а сова-сипуха, но в переводах (в частности, в Вульгате) именно «лебедь». «Всё зная, не могу сказать в словах…» (подлинник: «Я понимаю все, ничего не умею выразить») - может быть, здесь и содержится указание на то, что текст имеет и логику и смысл, и ключ к их раскрытию, но формулировки намеренно запутаны и стихотворение превращено в традиционный «текст абсурда»; та же самая мысль в последующем «Во всём есть смысл, во мне же смысла нет» (подлинник «Я всё понимаю, но нет у меня ни смысла, ни знания»). Далее, в предпоследней значимой строке, Вийон вновь, как и в рефрене, пишет уже от имени еврея: «Чужой, несу чужих законов бремя» (подлинник: «Обособленный, всем законам общий»). Речь идёт о том, что евреи, имея собственное, непосредственно от Всевышнего полученный закон, входят в юрисдикцию тех правителей, на чьих землях живут. Вот так писал человек, подписывавшийся Вийон, что писалось Villon, а на талмудическом (и нынешнем, современном) иврите это слово означает занавес, гардину, закрывающую порог или окно помещения и не позволяющую посторонним взорам в него проникнуть.
Но не слишком ли произвольны эти предположения? Какие там вообще были евреи, в Париже XV века? Задолго до рождения Вийона в городе Корбель или Корбей была еврейская община, и, кажется, кроме этого город ничем не замечателен. И вот поразительный факт - у нас есть указания (в вариантах известного катрена), что предки Вийона происходили как раз из этого города Corbeil (Corbueil)!
А что добавляет нам эта версия, даже если она неверна? Или верна? Мы вдруг понимаем, что и у французов кто-то выпил всю воду, хотя на сей раз не из крана, а из родника? Или нам вдруг становятся объяснимым постоянное (видимо, на интуитивном уровне) пристрастие к Вийону и к постоянным мотивам его поэзии (скитания, неприкаянность, страдания от несправедливости) таких наших переводчиков, как Эренбург, Мендельсон, Жаботинский и др.? Нет, конечно. Просто пора стряхнуть груз рутины и посмотреть на конкретные тексты так, как они того заслуживают, с уважением и вниманием к деталям. И может быть, тогда нам откроется новый Вийон - тонкий интеллектуал и весьма изощрённый поэт, философ и теолог, строящий свои тексты на иносказаниях, умолчаниях и намёках, ключ к которым утрачен или почти утрачен. И не надо бояться попыток их понять, потому что, как я уже сказал, даже неправильное понимание всё-таки лучше, чем полное отсутствие всякого понимания.
P.S.
Строка с упоминанием предка по имени Орас (Orace) также может трактоваться с помощью иврита, напримар так: Орас= Ор+Рас. "Ор" на иврите "Свет", "Рас", вернее, "раз" - секрет, тайна; в результате получается генитивная конструкция "свет тайны". Такая трактовка по крайней мере не менее убедительна, чем традиционная - как имени, восходящего к латинскому Горацию, так как Вийону прекрасно было известно правильное написание и по-французски, и на латыни (Horace, Horatius), и раз он изменил орфографию, то, несомненно, сделал это намеренно.
Ш.
ФАИНА ГРИМБЕРГ
... ЕСЛИ БЫ ВИЙОН БЫЛ ЕВРЕЕМ...
Памяти моего отца, любившего рифмованные стихи и полагавшего Франсуа Вийона своим предком
ЧЕТВЕРОСТИШИЕ, КОТОРОЕ ФРАНСУА ВИЙОН СЛОЖИЛ, РАЗГЛЯДЫВАЯ ВЫВЕСКУ ТАВЕРНЫ «ДОМ БОЛЬШОЙ МАРГО»
...
Здесь будет стол вам и постель,
Вино - прекрасное лекарство!
Добро пожаловать в бордель,
Который - наше государство!
ПРИМЕЧАНИЕ
У Вийона - «...En ce bordeau ou tenons nostre estat...» - таким образом, получается, что «герои» баллады - продажная женщина и сутенер-кабатчик - представляют свои владения («свое государство»), будто, по меньшей мере, герцог и герцогиня...
СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ ФРАНСУА ВИЙОН СЛОЖИЛ ПОСЛЕ УЖИНА С ОДНОКУРСНИКАМИ В ТАВЕРНЕ «ДОМ БОЛЬШОЙ МАРГО»
...
Мою Марго люблю я что есть сил,
Из новой бочки я уже вкусил.
Сегодня буду пить, ведь так и прёт
Ко мне в бордель решительный народ.
Кругом и шум и гам и всё вверх дном,
И я торгую девкой и вином.
Все слышат, как Марго кричит «го-го!»;
Кругом толпа, и все хотят Марго.
И вдруг всё опустело - что за хрень!
Один торчу за стойкой целый день.
Один сажусь за опустевший стол.
Зачем никто ни разу не пришёл?
А ты еще и врёшь?! Лентяйка, блядь!
И я - ее - топтать, топтать, топтать...
И сразу платье рву с нее со зла,
Сорочку рву, чтоб не была цела,
И пояс рву, чтоб голая была!
Сейчас как тресну, двину прямо в нос.
Я кроткий, терпеливый, как Христос,
А ты - антихрист! Ну-ка, не дышать,
Молчать, не сметь порядок нарушать
В моем борделе, где мое вино,
В дыре поганой, где вся жизнь - говно.
Ударом кулака пущу ей кровь.
Ну, всё, подруга, мир, любовь, любовь.
Как в бочке, у нее в кишках гудит.
И я хорош, должно быть, ну и вид...
Конечно, мне придется навзничь лечь,
Она влезает на меня верхом,
Чтоб плод греха - вот сука! - свой сберечь,
В дыре, в борделе, где мы все живём.
Она как перднет, как помчится вскачь;
Ну, задавила животом, хоть плачь.
А я смеюсь от полноты души,
Я радуюсь, я круглый идиот,
Поскольку все мы с вами хороши
В дыре, в борделе, где вся жизнь пройдёт.
Я всё продам, я всё теперь продам,
Ведь честь моя, она осталась там,
В том винном погребе, в борделе, да,
Где мы живем, и будем жить всегда,
Где я пляшу на винной бочке - шут,
Где просто жизнью это всё зовут!
ПРИМЕЧАНИЕ
Занятно, что Вийон имеет в виду изображение женщины на вывеске таверны.
СТИХОТВОРЕНИЕ МАТЕРИ ФРАНСУА ВИЙОНА, КОТОРОЕ ОНА СЛОЖИЛА В ОТВЕТ НА БАЛЛАДУ, СОЧИНЕННУЮ ИМ ДЛЯ ПРОСЛАВЛЕНИЯ БОГОМАТЕРИ
. . .
Конечно, всё ты написал, как надо.
Она богиня райских всех услад.
И вот еще - «императрица ада».
Скажи мне, Франсуа, при чем тут ад?
По нашей прежней вере это небыль,
Но ты писал с горячностью, с душой.
Она тебе земля, подземье, небо.
Ты всё перечисляешь хорошо.
Она ко всем добра, а я упряма.
Пред нею не повергнусь я во прах.
Добра? А на стене большого храма
Людей несчастных кипятят в котлах!
Не верю я, что в ней большая сила
И не могу молиться ей ни дня.
А ты всё хочешь, чтобы я просила -
«Как ту Марию, мол, прости меня».
А мне об этом и подумать жутко.
За что же ты свою позоришь мать?
За что меня равняешь с проституткой?
Возьму вот и обижусь, будешь знать!
Всё твой отец, как тот апостол Павел,
Когда изгнанье дали нам в удел,
Чужую веру взял, меня заставил.
Он Францию покинуть не хотел.
Конечно, ты меня настолько выше...
Но мне твое молчание, как нож.
Я лучше от тебя сто раз услышу
Простой и злой ответ: «Ты не поймёшь».
Нет, мне чужая вера не родная.
И нет в чужих молитвах ничего.
Нас бьют, бог знает, в чем нас обвиняя,
А сами съели бога своего.
Ну да, я не пойму, что это значит.
Не понимаю на свою беду.
Но мне сказал, но мне велел мой мальчик,
И я пойду к причастию, пойду.
Но только ты не ввязывайся в споры,
О боге христиан не говори.
На свете нет страшнее с ними ссоры,
Они страшны, как древние цари.
Я знаю христиан, да что им стоит
На растерзанье бросить палачу
Всех нас, подряд. У них такая совесть.
И не кричи на мать, не замолчу!
Но пусть они тебя хоть пальцем тронут,
Хоть каплю крови вымучат одну,
В такую боль я упаду, как в омут,
Что прокляну их веру, прокляну!
Ведь ты живешь, меня совсем не зная,
Не знаешь, как я на тебя смотрю,
Как на зеленые деревья мая,
Как на цветы, на солнце, на зарю!
Когда ты пишешь, я смотрю, робея.
Ладонью тонкой оперся о стол.
Крещеная жидовка из Корбея.
А ты все книги христиан прочёл.
Ведь ты из разных слов сплетаешь сети,
Из уст твоих стихами льется речь.
Ведь ты учился в университете.
А я умею только свечи жечь.
И мне довольно лишь одной заботы,
Одной лишь верой проживу, скорбя.
Зажгу мою свечу в канун субботы
И пусть она горит и за тебя.
Но есть одно такое... сердцу ближе...
Скажу тебе, скажу, не потая,
Одна церквушка старая в Париже,
Там Богоматерь близкая моя.
Когда я прохожу церковным залом,
Она мне представляется живой.
Она стоит изображеньем малым,
Печальная, с покрытой головой.
И вот тогда я ей открою душу,
Скажу: «Не верю, нет, но ты забудь!
Я тоже мать единственного, слушай,
Спаси его! А я уж как-нибудь...»
ПРИМЕЧАНИЕ
В одном из вариантов известного катрена о Франсуа, которого хотят повесить, городок Корбей назван родиной Вийона. Примечателен этот городок был своей еврейской общиной (до изгнания евреев из Франции); евреев там было так много, что однажды был даже издан королевский указ, запрещающий евреям селиться на церковном дворе.
У Вийона - о Богоматери -
«Dame du ciel, regente terrienne,
Emperiere des infernaux palus.» -
«Госпожа неба, правительница земли, императрица адских (подземных) болот».
«... как ту Марию...» - имеется в виду Мария Египетская - прощенная Богоматерью развратная женщина, ставшая подвижницей, персонаж «Золотой легенды» Якова Ворагинского.
Рассуждения матери Вийона восходят к хроникам Соломона бар Симеона и Элиэзера Бен Натана, написанным в ХП веке после волны еврейских погромов, прокатившейся по странам Западной Европы.
СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ СЛОЖИЛА ВОЗЛЮБЛЕННАЯ ФРАНСУА ВИЙОНА, КАТЕРИНА, В ПОДРАЖАНИЕ ИЗВЕСТНОМУ «НОВОМУ СЛАДОСТНОМУ СТИЛЮ» ИТАЛИЙСКИХ СТИХОТВОРЦЕВ
Мой Франсуа, от этой ночи мы устали,
Я ничего не видела во сне,
Сомкнула руки на твоей спине
И понимала что-либо едва ли.
Смотри, какого я поймала соловья,
Как я его ласкаю, утешая,
Он часть твоя чудесная большая,
Он часть моя любимая твоя.
Рассветное твое прольется семя -
Горячая и белая слеза,
Я полечу над городами всеми,
Я буду целовать твои глаза.
И среди всех морей на солнце светлом
Взойду округлым парусом под ветром.
СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ ФРАНСУА ВИЙОН СЛОЖИЛ ВО ВРЕМЯ СВОИХ УЧЕНЫХ ЗАНЯТИЙ В БИБЛИОТЕКЕ АББАТСТВА СВЯТОГО ВИКТОРА
...
В трапезную в монастыре я выхожу, как на битву.
«Кто ты? - говорю себе. - Ты не мудр и не глуп».
Ковригу хлеба режут на тонкие ломти и, прочитав молитву,
Я хлебаю капустный суп.
И вот поели, встают из-за дощатого стола монахи.
И я, как во все мои обычные дни,
Сотворяю пальцами крест, зажимаю в горсти ворот рубахи...
Я хочу быть, как все они...
А потом я снова тону во внутренностях монастырской библиотеки,
Отточенное перо в чернильницу, не глядя, сую.
Мой взгляд сжимают мои тяжелые веки,
И книги мне дарят близость свою...
ПРИМЕЧАНИЕ
«Не мудр и не глуп» - у Вийона - «... Ne du tout fol, ne du tout sage...»
ШУТЛИВОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ ФРАНСУА ВИЙОН СЛОЖИЛ ДЛЯ ПРАВИТЕЛЯ ОРЛЕАНСКОГО ГЕРЦОГСТВА
БАЛЛАДА ИСПОРЧЕННОГО ВОДОПРОВОДА
Мой принц, мольбу примите благосклонно!
В водопроводе кончилась вода,
Не мылся я. Простите же Вийона.
Прошу, простите своего жида!
Увы мне! Заросли щетиной щёки
И липкой грязью заросла елда.
Мой добрый принц, не будьте так жестоки,
Прошу, простите своего жида!
Мой принц, я знаю, ничего не зная,
Что слесарь зáмковый уже спешит сюда.
Меня гнетет моя судьбина злая.
Мой принц, простите своего жида!
Мой добрый принц, Бог видит: неуклонно
Ваш род я увеличивать готов.
Скорей простите бедного Вийона.
Пред Вами самый страстный из жидов!
Мой принц, ужели Вы сегодня склонны
Казнить отца своих детей? Ну да!
Не погубите бедного Вийона.
Скорей простите своего жида!
Мой добрый принц, мои услышьте стоны.
Я пошутил. Всё это ерунда!
Прочь, прочь, палач! Спасите же Вийона.
Не убивайте своего жида!
СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ СЛОЖИЛА КАТЕРИНА, ВОЗЛЮБЛЕННАЯ ФРАНСУА ВИЙОНА, СИДЯ У ЕГО ИЗГОЛОВЬЯ, ПОКА ОН ОТДЫХАЛ В ДОМЕ ЕЕ ОТЦА
Сказала я отцу: «Готовлюсь я с утра,
Нарядная хожу зеленым нашим садом.
Мэтр Франсуа придет, когда спадет жара.
Не помешайте нам, ни словом и ни взглядом.»
Вот солнце поднялось над кровлей наконец
И встало горячо над нашим тихим домом.
И молча мне кивнул любимый мой отец,
С досадой на лице, до боли мне знакомом.
Из комнаты большой я прогоню всех пчёл,
Которые в окно большое налетели.
Я скатерть постелю расшитую на стол
И покрывало вновь откину на постели.
Всем телом я пойму, что я совсем жива.
И пчелы полетят, когда он здесь приляжет,
И запоют в саду, как нежные слова,
Как нежные слова, которые он скажет.
Корзину и кувшин держу я на весу.
На скатерти ладонь легко расправит складки.
И рыбу, и пирог ему я принесу,
И яблоки, и мед, и хлеб домашний сладкий.
И он легко войдет, и, верно, будет рад.
Я на него взгляну, как в ожиданье чуда.
Потом нарежу хлеб, а белый виноград
И черный виноград я разложу на блюда.
Как будто светом он чудесным осиян,
Так за столом сидит мой гость, веселый ныне.
Поставлю для него серебряный стакан
И ключевую воду в глиняном кувшине.
И вдруг остановлюсь с тарелкою пустой,
И вдруг решусь сказать нечаянно, невольно:
- Вот что ты написал о Катерине той,
Она совсем не я, но мне сейчас так больно.
Как оправдаюсь я, в какой своей вине?
Как проживу всю жизнь, несчастнее калеки?
Подумают потом, что это обо мне!
Ведь все твои стихи останутся навеки...
Он, кто для всех сердит, он, кто для всех суров,
Он, у кого никто насмешку не отнимет,
Насмешку злых баллад, насмешку злобных строф,
«Не плачь», - он скажет мне, и он меня обнимет.
Он, кто совсем один, как на краю земли,
Кто суть своих острот мне объяснит небрежно,
Да, он, чьих злых стихов боятся короли,
«Не плачь», - мне говорит, и обнимает нежно.
Зачем же думать мне о сходности имен,
О том, что он меня ведь все-таки обидел...
Я так его люблю, так просто ласков он.
Таким его никто не знает и не видел.
Кто без него, как я, не проживет и дня?
Кто навсегда, как я, стихи его оценит?
И пусть еще сто раз обидит он меня,
Пусть ни строки в стихе своем он не изменит.
И птицы все летят, и пчелы все поют
О ключевой воде и о домашнем хлебе.
И созиданье слов - ведь это вечный труд.
И солнце и луна сменяются на небе.
СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ ФРАНСУА ВИЙОН СЛОЖИЛ О СВОИХ БЫВШИХ ОДНОКУРСНИКАХ...
...
Где милые мои друзья, где ласковые лица?
Мне больше никогда не петь, не веселиться,
Не слышать, как читают нараспев стихи.
Одни в могилах под землей, тихи.
Другие горькое узнали горе,
Скитаясь в нищете, презренье и позоре.
Напротив, третьи при дворе наверняка,
Видал я их одетыми в шелка.
Четвертые... скажу, хотя и корчусь в страхе -
Власть Рима берегут канонники, монахи,
Рай на земле у них, но ждет их вечный ад,
Не могут без утех, едят, едят, едят!..
СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ ФРАНСУА ВИЙОН СЛОЖИЛ ДЛЯ ОДНОГО, ОЧЕНЬ БЛИЗКОГО ЕМУ ЧЕЛОВЕКА
...
Тебя и меня легко обвинить ложно,
Тебя и меня легко повязать одной судьбой.
Женщин много, и с ними, наверное, всё возможно,
Но говорить обо всем возможно с одним тобой.
Когда я тайком пишу справа налево,
Я боюсь упасть и смеюсь в слезах.
Я боюсь церковных властей, боюсь королевского гнева...
А ты увидел меня и сказал: «Ты могуч без силы и власти,
бросай страх!»
Чем нашу радость измерить? Какая пригодна мера?
Нет такой меры, нет.
Я говорю: «Кто я? Черномазый ворон, чужеземец, химера...»
А ты увидел меня и сказал: «Свет!..»
Ты меня заставляешь телом моим гордиться,
Ввергаешь в свой рай,
Который сладчайший сад.
От нашей радости дети не могут родиться,
Родятся слова баллад...
СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ ФРАНСУА ВИЙОН СЛОЖИЛ В ТЮРЬМЕ
...
... Ну, все на одного - десятки, сотни.
Конец! Они убить меня должны.
На имя "Франсуа" они не смотрят,
Как и на то, что нет на мне вины.
Под виселицей завтра смерть увижу
Глаза в глаза - такую, наяву
А я ведь в этом гребаном Париже
Родился и пока еще живу
Пусть будут вспоминать меня все чаще,
Мои стихи отчаянно крича,
Я все равно француз не настоящий,
Во всяком случае, для палача...
СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ ФРАНСУА ВИЙОН ПРОСИЛ ПЕРЕДАТЬ СВОЕМУ СЫНУ
...
Ты будешь жить в тоскливом мире смеха и тщеты.
Ты будешь рядом с матерью своей стоять и ждать меня напрасно
В том винограднике, где дом сапожника, ее отца, где вырастаешь ты,
Где крик озлобленной толпы не слышен ясно.
Смешная женщина, она напрасно будет ждать, смерть не окажет
милость,
Напрасно будет звать, я, мертвый, не приду.
И только бедные мои слова -
«Мы будем вместе, что бы ни случилось...» -
Еще летают, словно пчелы, у окна в саду.
Я твой отец, который жил давно,
Все пытки выдержал, ни в чем не захотел признаться,
И часто воду превращал в вино,
И никогда не предавал своих друзей, а было их двенадцать.
Ты вырастешь. И вот уже, раскинув для объятья руки,
Придет красавица, делить веселый твой досуг.
Ты взглянешь в маленькое зеркало своей подруги,
И в нем мое лицо увидишь вдруг.
Не отводи глаза от этого лица,
И помяни меня в каком угодно храме,
Еретика, магистра, твоего отца,
Ничтожного торговца пестрыми словами...
СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ СЛОЖИЛ НЕИЗВЕСТНЫЙ ДРУГ ОТ ЛИЦА ТЕХ, КОГО КАЗНИЛИ ВМЕСТЕ С ФРАНСУА ВИЙОНОМ
Смотрите все, нас убивает суд.
И братья-волки ждут, и братья-птицы ждут.
Сейчас нам выклюют глаза, сейчас совсем убьют.
Брат-человек, мы невиновны, мы чисты.
Не виселицы это, а кресты.
Нам не на казнь позорную, а на распятие идти.
Пять ран Христовых. С трёх часов до девяти.
Убиты мы судом, и, значит, не виновны мы ни в чём.
Прикручены верёвками, и пот течёт ручьём.
Кругом ухмылки злобные, куда ни кинешь взгляд.
И птицы хищные уже летят.
Брат-человек, смотри, как бьются наши бедные тела.
Нас тоже не для горя мать когда-то родила.
Но в мире сумрачном среди добра и зла
Судьба нас не спасла.
Он с нами был, под пытками кричал, ведь он же наш Христос.
Все те же, что и мы, он муки перенёс.
И на лице его следы горячих слёз.
Смотрите, люди, плоть его ещё жива.
К плечу обритая склонилась голова.
Он с нами здесь, его удел таков.
И на лице его следы горячих слёз, и крови, и плевков.
На улице Сен-Жак и в замковом дворе Блуа
Он откликался на простое имя «Франсуа».
И телом был он худ, и ростом мал,
И с нами пил вино, и с нами хлеб он преломлял,
Он с нами на одной студенческой скамье сидел, и наши песни пел,
И нараспев свои стихи читал.
И по Мосту Менял вперегонки гонялся с нами − кто скорей.
И вдруг он говорил в своих стихах как Царь царей.
И столько раз пытались мы его понять.
И спрашивали, для чего вернулся он опять,
Зачем пришёл сюда, где навсегда беда.
И он ответил просто: «Чтобы мир спасти».
Пять ран Христовых. С трёх часов до девяти.
Он выпил чашу горького вина
Глотком последним выпил всю до дна,
Увидел: в небе птица и луна,
И ощутил, копьё насквозь прошло сквозь бок,
И прошептал: «Я сделал всё, что мог».
Студенческой гурьбой мы шли за ним.
На посмеянье мы его не отдадим.
Брат-человек, над смертью нашей не шути.
Пять ран Христовых. С трех часов до девяти.
ПРИМЕЧАНИЕ
У Вийона в так называемой «Балладе повешенных» -
« Se frères vous clamons, pas n'en devez
Avoir desdain, quoy que fusmes occiz
Par justice.» - Если мы зовём вас братьями, вы не должны из-за этого
Презирать нас, хотя мы были убиты
Судом (судопроизводством).
ФАИНА ГРИМБЕРГ (ГАВРИЛИНА), поэт, прозаик, драматург, переводчик. По образованию историк. Разработала мистификационную форму т.н. "альтернативной литературы", создавая произведения от лица вымышленных зарубежных авторов . Автор романов - «Клеопатра», «Золотая чара», «Арахна», «Судьба турчанки, или Времена империи», «Друг Филострат, или История одного рода русского» и др.; сборников стихов: «Зеленая Ткачиха», «Любовная Андреева хрестоматия», «Четырехлистник для моего отца» и др. Лауреат нескольких литературных премий. Живет и работает в Москве.
МИХАИЛ ЛИПКИН, переводчик, член СП России. Окончил Туро-колледж (бакалавр искусств), стажировался в Иерусалимском университете в рамках учебной программы по филологии.
Переводит с английского, французского, итальянского, арабского и иврита. Победитель конкурсов поэтического перевода имени Атиллы Йожефа (2003 г.), Хаима-Нахмана Бялика (2004 г) и конкурса Британского Совета (2005 г). Переводы публиковались в журналах «Иностранная литература», «Новый мир», в сборниках и антологиях. Автор ряда статей о средневековой еврейской поэзии. Живет и работает в Москве.
... «ПО КРОВИ ГОРЯЧЕЙ И ГУСТОЙ»...
1.
ФАИНА ГРИМБЕРГ
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ
... Впервые я услышала версию о еврейском происхождении Франсуа Вийона от моего отца, который не получил даже начального образования, но умел читать на нескольких европейских языках и решительно отождествлял себя с французским поэтом пятнадцатого века. Так чувствовал мой отец, и переубедить его не было никакой возможности. Многолетние изыскания убедили меня в том, что Вийон евреем не был, а принадлежал к иной, гораздо менее известной и менее изученной общности, к западноевропейским болгарам; об этом я писала в моем сборнике стихов «Четырехлистник для моего отца», этому посвящена и моя большая работа о жизни и творчестве Франсуа Вийона. Тем не менее... не так уж трудно заметить, что, создавая образ «русского Вийона» (кстати, гораздо более многогранный и интересный, чем трактовки творчества и личности Вийона в западноевропейских культурах) русские поэты (и прозаики и драматурги) и переводчики, вероятно, вольно или невольно, фактически определяют его как еврея. Но почему? Во-первых, кто эти поэты и переводчики? Вот они - Илья Эренбург, Владимир Жаботинский, Феликс Мендельсон, Геннадий Зельдович, Борис Смоленский, Павел Антокольский, Юлиу Эдлис и... многие другие. На первый взгляд, всё понятно - они же сами евреи. Однако ну и что? Никому ведь не приходит в голову определять как еврея Эсташа Дешана или Рютбефа, и не только потому, что они менее известны, чем Вийон. Нет, ответ самый простой: в силу свойственного литераторам беспогрешного чутья они чувствуют Вийона именно как «чужого», «другого». А опять же - в силу исторических обстоятельств - еврей является в своем роде образцовым, эталонным «чужим-другим»; отсюда и делается самый простой, но ошибочный вывод - если Франсуа Вийон - тот самый «чужой-другой», значит, он - еврей... Мысль о том, что бывают «чужие-другие» и кроме евреев, фактически ни у кого не возникает. Вот, к примеру, как характеризует «чужого-другого» литературовед Анна Герасимова: «... вселенская неприкаянность, охота к перемене мест и самоощущение подкидыша, удивительная живучесть при негодных, казалось бы, физических данных и косноязычное, какое-то чужестранское любопытство к слову... А также невинная в своей беспощадности ирония...» Каждый, кто хотя бы поверхностно, по переводам, знаком с творчеством Франсуа Вийона, тотчас скажет: конечно же, это о нем, о великом поэте Франции, написавшем - «В моей стране я в далекой земле (как задолго до него Иегуда Галеви - «Мое сердце на Востоке, а сам я на далеком Западе»)... Я сам по себе...». Но нет, Герасимова пишет о Константине Вагинове (в сборнике стихотворений Вагинова «Песня слов») - все вышеперечисленные черты, оказывается, объясняются обнаруженным Герасимовой его еврейским происхождением... Впрочем, повторяю - «чужой-другой» вовсе не непременно еврей!.. Но не могу в моем Предуведомлении все же не остановиться на посвященном Вийону известном стихотворении Мандельштама «Чтоб, приятель и ветра и капель...». В 1910 году Мандельштам написал статью «Франсуа Виллон». Статьи чаще всего пишутся «головой», что называется, и молодой Мандельштам так и написал свою статью - «головой». Стихи чаще всего пишутся сердцем. И двадцать семь лет спустя, в 1937 году, возмужавший поэт написал именно сердцем стихотворение из шести строф, в котором содержания больше, чем в пространной статье, в котором говорил о своем Виллоне уже не как об объекте исследования, а как о близком родном человеке. Стихотворение начинается с непонятных на первый взгляд нападок на Древний Египет, который «украшался отборной собачиной» и от которого остался торчащий «пустячок пирамид». Мандельштам поднимает тему Древнего Египта как совершенно классического символа преследования евреев. Нападки на такой «Древний Египет» смыкаются с образами «готики» (Германии) и «паучьих прав» (нацизма, свастики). Но кто же этому противостоит? Кто «озорует рядом с готикой», кто отчаянно «скрежещет зубами», но «плюет на паучьи права»? Ребенок, подросток, мальчик - озорник, «ворующий», но «ангел», «наглый», но «школьник», верещащий младенец, дитя-разбойник, поющий жаворонок, и - самое, пожалуй, важное для Мандельштама - «любимец мой кровный»! Вспомним пушкинское о Кюхельбекере: «Мой брат родной по музе, по судьбам...» Здесь всё ясно - «родной брат» не по крови, а потому что тоже поэт и судьбы сходные... Но «Несравненный Виллон Франсуа» родня Мандельштаму именно по крови. Кто же может быть «кровным любимцем»? Тот, кто намного младше тебя. «Любимцем» Иакова был один из его младших сыновей - Иосиф. «Кровный любимец» Мандельштама - мальчик, подросток - сын! Так возникает никем не замеченный парадокс: человек, отделенный от Мандельштама половиной тысячелетия, оказывается не предком, а потомком. Вообще-то Мандельштам детей не любил, и Франсуа остался его единственным ребенком, единственным «кровным любимцем»...
Моя трактовка Вийона как «чужого-другого» заинтересовала переводчика Михаила Липкина, но он решил развивать версию еврейского происхождения Вийона, с которой я не согласна, хотя и отношусь к этой версии с полным уважением...
П.
МИХАИЛ ЛИПКИН
Реб Франсуа Вийон
Манера находить всему на свете «объяснение с еврейским уклоном» способна вывести из себя кого угодно, не исключая и меня. Причем особенно это касается таких тем, где «еврейский след» изначально не предполагался. Например, тема «Личность Франсуа Вийона». Литературная критика разрабатывает эту тему с традиционных уголовно-авантюрных позиций, образ Вийона-уголовника, вора и сутенера, балующегося сочинением баллад в свободное от бандитских налётов время, устоялся практически во всех посвященных ему работах - от академических монографий до продукции кинематографа. Такая трактовка говорит не столько о реальном Вийоне, сколько о психологических комплексах и запросах литературоведов, читателей и прочих потребителей культурной продукции в течение последних пятисот лет. Кабинетные учёные и мирные обыватели нуждаются именно в таком, отважном и рисковом, плюющем на все условности гениальном поэте-авантюристе. Некоторым диссонансом выглядят только слова Аверинцева, отмечавшего весьма сложную, но последовательную теологию, которая у Вийона все-таки прочитывается. Да, тексты Вийона в основе своей логичны, последовательны, их «второе дно» было понятно современникам, хотя в полной мере, видимо, довольно узкому кругу современников. Признаем честно - о Вийоне мы знаем очень мало, поэтому строить какие-то предположения можно только гипотетически, читая тексты с позиций своих знаний, своей узкой специализации. Я гебраист, и «Баллада поэтического конкурса в Блуа» вызывает у меня совсем не те ассоциации, которые она вызывает, например, у Фаины Гримберг, специалиста по истории и культуре балканских народов. Кстати, именно её исследования и её убедительная аргументация о несостоятельности традиционного понимания личности и текстов Вийона привели меня к этой теме, хотя её трактовка Вийона не совпадает с моей. Но ошибаюсь ли я, или она, или мы оба - всё равно даже неправильное понимание всё-таки лучше, чем отсутствие всякого понимания, и коль скоро «еврейская» версия не противоречит тексту Вийона, зато вполне успешно объясняет его, я предлагаю своё прочтение как одно из возможных.
Баллада поэтического конкурса в Блуа
Я жаждою томлюсь у родника,
Стучу зубами, пламенем согрет,
Отчизна здесь - отчизна далека,
Я у костра дрожу в преддверье бед.
Я гол, как червь, я как судья одет,
Жду без надежды; радуюсь в слезах,
Отчаяньем превозмогаю страх,
Сквозь смех мой прорастает скорби семя,
Могущественен - власти нет в руках.
С почётом принят я и изгнан всеми.
Мысль, ясная для всех, мне нелегка,
Зато в неясном вмиг найду ответ.
Чтоб стать ученым, учатся века,
А мне случайное ученье - свет.
Всё обретя, я нищ, разут, раздет,
Богат, но остаюсь не при деньгах.
Упёршись задом, падаю во прах,
Я вечер славлю в утреннее время,
Наследник не в наследственных делах.
С почётом принят я и изгнан всеми.
Я весел, но гнетёт меня тоска:
Хочу я лишь того, на что запрет.
Кто льстит мне, тот мне в тягость, и горька
Мне эта лесть превыше всех клевет.
Но друг мне тот, кто скажет: «Белый цвет
Лебяжий - это чернота в крылах
У ворона», а следующий шаг -
«Жизнь - это просто шутка для веселья».
Всё зная, не могу сказать в словах…
С почётом принят я и изгнан всеми.
Мой добрый принц, ведь я уже отпет:
Во всём есть смысл, во мне же смысла нет,
Чужой, несу чужих законов бремя.
Чего желать? Подкиньте-ка монет!
С почётом принят я и изгнан всеми.
«Баллада конкурса в Блуа» - один из самых известных текстов Вийона. Вельможа и великий поэт Карл (Шарль) Орлеанский пригласил на поэтическое состязание нескольких замечательных поэтов, в том числе Вийона, и предложил написать балладу с первой строчкой «Я жаждою томлюсь у родника». Задание, таким образом, предполагало создание текста, построенного на несуразных противопоставлениях. Формально Вийон с заданием справился, но мы имеем право допустить, что он играет в более сложные игры, что противопоставления в его балладе кажущиеся, и логика в них всё-таки есть, если объяснить текст с помощью «еврейской» версии. Тогда не только идеи чуждости, избранности, фамильярного отношения к аристократии находят свое объяснение, но и «парадоксы» данной баллады превращаются в логичные утверждения. «Маска» Вийона в данном случае - еврей, несомненно, крещёный, но помнящий из семейной традиции какие-то элементы традиционного культа. «Отчизна здесь - отчизна далека» (в подлиннике - «В моей стране я в земле далёкой») - достаточно традиционная мысль в еврейской поэзии, в частности у Галеви. «Я у костра дрожу в преддверье бед» при сопоставлении с предшествующей «Стучу зубами, пламенем согрет» (намёк на лихорадку) показывает, что здесь герой дрожит тоже не от холода, а от страха, видимо, понимая, что в любой момент ему может грозить костёр по подозрению в вероотступничестве. «Я гол, как червь» - аллюзия на Ветхий завет, книгу Экклезиаста («Нагим пришёл я в этот мир и нагим уйду из него»). Кстати, надо отметить, что отсылок к Ветхому завету у Вийона гораздо больше, чем у его современников при почти полном отсутствии цитат из Нового завета. «Я как судья одет» - в подлиннике «По-президентски разодет»: президент - глава Судебной палаты, одеяние которого представляло собой меховую мантию и такую же шапочку; вполне возможно, что здесь мы видим указание на то, что у еврея голова всегда должна быть покрыта; «могуществен» без власти и без силы - указание на бесправное, но экономически порой значительное положение евреев. «Отчаяньем превозмогаю страх, Смеюсь, хоть прорастает скорби семя» (подлинник: «Смеюсь в слезах и жду без надежды; Обретаю смелость в грустном отчаяньи») - традиционные ментально-поведенческие (и, может быть, мессианские) еврейские стереотипы. «С почётом принят я и изгнан всеми» - составленная из двух устойчивых выражений сжатая до однострочия квинтэссенция еврейской средневековой истории. Правитель приглашает селиться на его землях еврейскую общину, дарует им права, вольности, особые статусы, гарантии от нападок церкви и народа, а потом, когда традиционные еврейские занятия - кредитная деятельность, откупа, в том числе по сбору налогов, торговля - привносят в страну деловое оживление, конкуренцию и имущественное расслоение, новый правитель, желая отвести от себя гнев подданных и заодно разом пополнить собственную казну, поощряет погромы, ограничивает евреев в правах и, наконец, приговаривает их к изгнанию. «Мысль, ясная для всех, мне нелегка, Зато в неясном вмиг найду ответ» - свидетельство знакомства Вийона с традицией еврейского комментирования священных текстов (в известном тексте открываются новые глубины) и «пилпула» - теологической дискуссии типа интеллектуальной игры, где ценятся красноречие, умение играть в логические игры и доказывать любой наперед заданный тезис. «Чтоб стать ученым, учатся века, \\ А мне случайное ученье - свет.» (в подлиннике «Науку (учёность) обретаю внезапным случаем») - слегка переделанная цитата из «Пиркей Авот»: «Кто мудр? Тот, кто учится у любого человека». «Богат, но остаюсь не при деньгах» (в подлиннике «Приобретаю всё и остаюсь в проигрыше») - речь идёт об обретении культурных ценностей, учёности, а также о вышеупомянутых реалиях еврейской жизни. «Упёршись задом, падаю во прах» (в подлиннике «Крутясь назад», «Развернувшись наоборот», французские комментаторы поясняют: «Растянувшись на спине», и далее «испытываю великий страх упасть (рухнуть). «Растянувшись» - в оригинале GISANT. Буквы G на L могут быть случайно или намеренно написаны в рукописи сходным образом, и, вполне возможно, мы имеем дело с неверным прочтением, вроде того, как несколько столетий публиковали итальянский сонет Иммануила Римского, начинающийся на бессмысленное «Tusteso», пока уже в XX веке кому-то не пришло в голову, что там написано «Justoso». Если же Вийон имел в виду LISANT, то начало фразы обретает такой смысл: «Читая наоборот, я испытываю страх…». Вийон, конечно, знал, что ветхозаветные тексты в подлиннике читаются справа налево, «наоборот». «Я вечер славлю в утреннее время» - второе конкретное указание на еврейскую традицию и, как и в предыдущем случае, автор «шифруется», как бы отступает на шаг назад. Но если в предыдущей строке он, как я предполагаю, изменил букву, то здесь зеркально переделал ситуацию. В подлиннике - «Ранним утром говорю: Да пошлёт вам бог доброго вечера». В действительности у евреев день начинается с захода солнца, и потому логичнее было бы сказать: «Вечером желаю доброго дня», но это было бы сразу понятно церковникам, преследовавшим Вийона. «Наследник не в наследственных делах» (подлинник: «Жду наследства, но я ничей не наследник») - не имея права на принадлежность к еврейской традиции, Вийон её изучает либо намекает на своё происхождение и тем претендует если не на обладание ею, то на определённое отношение к ней. «Я весел, но гнетёт меня тоска://Хочу я лишь того, на что запрет» (подлинник «Я не забочусь ни о чём и направляю все силы [на то, чтобы] Обрести богатства и не претендую на них») - опять-таки речь идёт об изучении религиозной традиции, к которой Вийон не принадлежит. «Кто льстит мне, тот мне в тягость» и далее - в ходе своей учёбы и самостоятельных занятий имеющий университетское образование Вийон, видимо, осознал ограниченность и зашоренность христианской схоластики, лиценциатом которой был, и комплименты своей учёности мог воспринимать болезненно-иронично. Сопоставление лебедя и ворона - если опять-таки предположить не алогичное уподобление белого чёрному, а поискать, в чём лебедь и ворон действительно одинаковы, то можно вспомнить, что в Торе, в книге Ваикра (Левит), лебедь и ворон соседствуют в ближайших стихах (гл. 11, ст. 15 и 18, тж. Второзаконие (Дварим), гл. 14, ст. 14 и 16) в одном гастрономическом запрете. Правда, согласно еврейской традиции там не лебедь, а сова-сипуха, но в переводах (в частности, в Вульгате) именно «лебедь». «Всё зная, не могу сказать в словах…» (подлинник: «Я понимаю все, ничего не умею выразить») - может быть, здесь и содержится указание на то, что текст имеет и логику и смысл, и ключ к их раскрытию, но формулировки намеренно запутаны и стихотворение превращено в традиционный «текст абсурда»; та же самая мысль в последующем «Во всём есть смысл, во мне же смысла нет» (подлинник «Я всё понимаю, но нет у меня ни смысла, ни знания»). Далее, в предпоследней значимой строке, Вийон вновь, как и в рефрене, пишет уже от имени еврея: «Чужой, несу чужих законов бремя» (подлинник: «Обособленный, всем законам общий»). Речь идёт о том, что евреи, имея собственное, непосредственно от Всевышнего полученный закон, входят в юрисдикцию тех правителей, на чьих землях живут. Вот так писал человек, подписывавшийся Вийон, что писалось Villon, а на талмудическом (и нынешнем, современном) иврите это слово означает занавес, гардину, закрывающую порог или окно помещения и не позволяющую посторонним взорам в него проникнуть.
Но не слишком ли произвольны эти предположения? Какие там вообще были евреи, в Париже XV века? Задолго до рождения Вийона в городе Корбель или Корбей была еврейская община, и, кажется, кроме этого город ничем не замечателен. И вот поразительный факт - у нас есть указания (в вариантах известного катрена), что предки Вийона происходили как раз из этого города Corbeil (Corbueil)!
А что добавляет нам эта версия, даже если она неверна? Или верна? Мы вдруг понимаем, что и у французов кто-то выпил всю воду, хотя на сей раз не из крана, а из родника? Или нам вдруг становятся объяснимым постоянное (видимо, на интуитивном уровне) пристрастие к Вийону и к постоянным мотивам его поэзии (скитания, неприкаянность, страдания от несправедливости) таких наших переводчиков, как Эренбург, Мендельсон, Жаботинский и др.? Нет, конечно. Просто пора стряхнуть груз рутины и посмотреть на конкретные тексты так, как они того заслуживают, с уважением и вниманием к деталям. И может быть, тогда нам откроется новый Вийон - тонкий интеллектуал и весьма изощрённый поэт, философ и теолог, строящий свои тексты на иносказаниях, умолчаниях и намёках, ключ к которым утрачен или почти утрачен. И не надо бояться попыток их понять, потому что, как я уже сказал, даже неправильное понимание всё-таки лучше, чем полное отсутствие всякого понимания.
P.S.
Строка с упоминанием предка по имени Орас (Orace) также может трактоваться с помощью иврита, напримар так: Орас= Ор+Рас. "Ор" на иврите "Свет", "Рас", вернее, "раз" - секрет, тайна; в результате получается генитивная конструкция "свет тайны". Такая трактовка по крайней мере не менее убедительна, чем традиционная - как имени, восходящего к латинскому Горацию, так как Вийону прекрасно было известно правильное написание и по-французски, и на латыни (Horace, Horatius), и раз он изменил орфографию, то, несомненно, сделал это намеренно.
Ш.
ФАИНА ГРИМБЕРГ
... ЕСЛИ БЫ ВИЙОН БЫЛ ЕВРЕЕМ...
Памяти моего отца, любившего рифмованные стихи и полагавшего Франсуа Вийона своим предком
ЧЕТВЕРОСТИШИЕ, КОТОРОЕ ФРАНСУА ВИЙОН СЛОЖИЛ, РАЗГЛЯДЫВАЯ ВЫВЕСКУ ТАВЕРНЫ «ДОМ БОЛЬШОЙ МАРГО»
...
Здесь будет стол вам и постель,
Вино - прекрасное лекарство!
Добро пожаловать в бордель,
Который - наше государство!
ПРИМЕЧАНИЕ
У Вийона - «...En ce bordeau ou tenons nostre estat...» - таким образом, получается, что «герои» баллады - продажная женщина и сутенер-кабатчик - представляют свои владения («свое государство»), будто, по меньшей мере, герцог и герцогиня...
СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ ФРАНСУА ВИЙОН СЛОЖИЛ ПОСЛЕ УЖИНА С ОДНОКУРСНИКАМИ В ТАВЕРНЕ «ДОМ БОЛЬШОЙ МАРГО»
...
Мою Марго люблю я что есть сил,
Из новой бочки я уже вкусил.
Сегодня буду пить, ведь так и прёт
Ко мне в бордель решительный народ.
Кругом и шум и гам и всё вверх дном,
И я торгую девкой и вином.
Все слышат, как Марго кричит «го-го!»;
Кругом толпа, и все хотят Марго.
И вдруг всё опустело - что за хрень!
Один торчу за стойкой целый день.
Один сажусь за опустевший стол.
Зачем никто ни разу не пришёл?
А ты еще и врёшь?! Лентяйка, блядь!
И я - ее - топтать, топтать, топтать...
И сразу платье рву с нее со зла,
Сорочку рву, чтоб не была цела,
И пояс рву, чтоб голая была!
Сейчас как тресну, двину прямо в нос.
Я кроткий, терпеливый, как Христос,
А ты - антихрист! Ну-ка, не дышать,
Молчать, не сметь порядок нарушать
В моем борделе, где мое вино,
В дыре поганой, где вся жизнь - говно.
Ударом кулака пущу ей кровь.
Ну, всё, подруга, мир, любовь, любовь.
Как в бочке, у нее в кишках гудит.
И я хорош, должно быть, ну и вид...
Конечно, мне придется навзничь лечь,
Она влезает на меня верхом,
Чтоб плод греха - вот сука! - свой сберечь,
В дыре, в борделе, где мы все живём.
Она как перднет, как помчится вскачь;
Ну, задавила животом, хоть плачь.
А я смеюсь от полноты души,
Я радуюсь, я круглый идиот,
Поскольку все мы с вами хороши
В дыре, в борделе, где вся жизнь пройдёт.
Я всё продам, я всё теперь продам,
Ведь честь моя, она осталась там,
В том винном погребе, в борделе, да,
Где мы живем, и будем жить всегда,
Где я пляшу на винной бочке - шут,
Где просто жизнью это всё зовут!
ПРИМЕЧАНИЕ
Занятно, что Вийон имеет в виду изображение женщины на вывеске таверны.
СТИХОТВОРЕНИЕ МАТЕРИ ФРАНСУА ВИЙОНА, КОТОРОЕ ОНА СЛОЖИЛА В ОТВЕТ НА БАЛЛАДУ, СОЧИНЕННУЮ ИМ ДЛЯ ПРОСЛАВЛЕНИЯ БОГОМАТЕРИ
. . .
Конечно, всё ты написал, как надо.
Она богиня райских всех услад.
И вот еще - «императрица ада».
Скажи мне, Франсуа, при чем тут ад?
По нашей прежней вере это небыль,
Но ты писал с горячностью, с душой.
Она тебе земля, подземье, небо.
Ты всё перечисляешь хорошо.
Она ко всем добра, а я упряма.
Пред нею не повергнусь я во прах.
Добра? А на стене большого храма
Людей несчастных кипятят в котлах!
Не верю я, что в ней большая сила
И не могу молиться ей ни дня.
А ты всё хочешь, чтобы я просила -
«Как ту Марию, мол, прости меня».
А мне об этом и подумать жутко.
За что же ты свою позоришь мать?
За что меня равняешь с проституткой?
Возьму вот и обижусь, будешь знать!
Всё твой отец, как тот апостол Павел,
Когда изгнанье дали нам в удел,
Чужую веру взял, меня заставил.
Он Францию покинуть не хотел.
Конечно, ты меня настолько выше...
Но мне твое молчание, как нож.
Я лучше от тебя сто раз услышу
Простой и злой ответ: «Ты не поймёшь».
Нет, мне чужая вера не родная.
И нет в чужих молитвах ничего.
Нас бьют, бог знает, в чем нас обвиняя,
А сами съели бога своего.
Ну да, я не пойму, что это значит.
Не понимаю на свою беду.
Но мне сказал, но мне велел мой мальчик,
И я пойду к причастию, пойду.
Но только ты не ввязывайся в споры,
О боге христиан не говори.
На свете нет страшнее с ними ссоры,
Они страшны, как древние цари.
Я знаю христиан, да что им стоит
На растерзанье бросить палачу
Всех нас, подряд. У них такая совесть.
И не кричи на мать, не замолчу!
Но пусть они тебя хоть пальцем тронут,
Хоть каплю крови вымучат одну,
В такую боль я упаду, как в омут,
Что прокляну их веру, прокляну!
Ведь ты живешь, меня совсем не зная,
Не знаешь, как я на тебя смотрю,
Как на зеленые деревья мая,
Как на цветы, на солнце, на зарю!
Когда ты пишешь, я смотрю, робея.
Ладонью тонкой оперся о стол.
Крещеная жидовка из Корбея.
А ты все книги христиан прочёл.
Ведь ты из разных слов сплетаешь сети,
Из уст твоих стихами льется речь.
Ведь ты учился в университете.
А я умею только свечи жечь.
И мне довольно лишь одной заботы,
Одной лишь верой проживу, скорбя.
Зажгу мою свечу в канун субботы
И пусть она горит и за тебя.
Но есть одно такое... сердцу ближе...
Скажу тебе, скажу, не потая,
Одна церквушка старая в Париже,
Там Богоматерь близкая моя.
Когда я прохожу церковным залом,
Она мне представляется живой.
Она стоит изображеньем малым,
Печальная, с покрытой головой.
И вот тогда я ей открою душу,
Скажу: «Не верю, нет, но ты забудь!
Я тоже мать единственного, слушай,
Спаси его! А я уж как-нибудь...»
ПРИМЕЧАНИЕ
В одном из вариантов известного катрена о Франсуа, которого хотят повесить, городок Корбей назван родиной Вийона. Примечателен этот городок был своей еврейской общиной (до изгнания евреев из Франции); евреев там было так много, что однажды был даже издан королевский указ, запрещающий евреям селиться на церковном дворе.
У Вийона - о Богоматери -
«Dame du ciel, regente terrienne,
Emperiere des infernaux palus.» -
«Госпожа неба, правительница земли, императрица адских (подземных) болот».
«... как ту Марию...» - имеется в виду Мария Египетская - прощенная Богоматерью развратная женщина, ставшая подвижницей, персонаж «Золотой легенды» Якова Ворагинского.
Рассуждения матери Вийона восходят к хроникам Соломона бар Симеона и Элиэзера Бен Натана, написанным в ХП веке после волны еврейских погромов, прокатившейся по странам Западной Европы.
СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ СЛОЖИЛА ВОЗЛЮБЛЕННАЯ ФРАНСУА ВИЙОНА, КАТЕРИНА, В ПОДРАЖАНИЕ ИЗВЕСТНОМУ «НОВОМУ СЛАДОСТНОМУ СТИЛЮ» ИТАЛИЙСКИХ СТИХОТВОРЦЕВ
Мой Франсуа, от этой ночи мы устали,
Я ничего не видела во сне,
Сомкнула руки на твоей спине
И понимала что-либо едва ли.
Смотри, какого я поймала соловья,
Как я его ласкаю, утешая,
Он часть твоя чудесная большая,
Он часть моя любимая твоя.
Рассветное твое прольется семя -
Горячая и белая слеза,
Я полечу над городами всеми,
Я буду целовать твои глаза.
И среди всех морей на солнце светлом
Взойду округлым парусом под ветром.
СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ ФРАНСУА ВИЙОН СЛОЖИЛ ВО ВРЕМЯ СВОИХ УЧЕНЫХ ЗАНЯТИЙ В БИБЛИОТЕКЕ АББАТСТВА СВЯТОГО ВИКТОРА
...
В трапезную в монастыре я выхожу, как на битву.
«Кто ты? - говорю себе. - Ты не мудр и не глуп».
Ковригу хлеба режут на тонкие ломти и, прочитав молитву,
Я хлебаю капустный суп.
И вот поели, встают из-за дощатого стола монахи.
И я, как во все мои обычные дни,
Сотворяю пальцами крест, зажимаю в горсти ворот рубахи...
Я хочу быть, как все они...
А потом я снова тону во внутренностях монастырской библиотеки,
Отточенное перо в чернильницу, не глядя, сую.
Мой взгляд сжимают мои тяжелые веки,
И книги мне дарят близость свою...
ПРИМЕЧАНИЕ
«Не мудр и не глуп» - у Вийона - «... Ne du tout fol, ne du tout sage...»
ШУТЛИВОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ ФРАНСУА ВИЙОН СЛОЖИЛ ДЛЯ ПРАВИТЕЛЯ ОРЛЕАНСКОГО ГЕРЦОГСТВА
БАЛЛАДА ИСПОРЧЕННОГО ВОДОПРОВОДА
Мой принц, мольбу примите благосклонно!
В водопроводе кончилась вода,
Не мылся я. Простите же Вийона.
Прошу, простите своего жида!
Увы мне! Заросли щетиной щёки
И липкой грязью заросла елда.
Мой добрый принц, не будьте так жестоки,
Прошу, простите своего жида!
Мой принц, я знаю, ничего не зная,
Что слесарь зáмковый уже спешит сюда.
Меня гнетет моя судьбина злая.
Мой принц, простите своего жида!
Мой добрый принц, Бог видит: неуклонно
Ваш род я увеличивать готов.
Скорей простите бедного Вийона.
Пред Вами самый страстный из жидов!
Мой принц, ужели Вы сегодня склонны
Казнить отца своих детей? Ну да!
Не погубите бедного Вийона.
Скорей простите своего жида!
Мой добрый принц, мои услышьте стоны.
Я пошутил. Всё это ерунда!
Прочь, прочь, палач! Спасите же Вийона.
Не убивайте своего жида!
СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ СЛОЖИЛА КАТЕРИНА, ВОЗЛЮБЛЕННАЯ ФРАНСУА ВИЙОНА, СИДЯ У ЕГО ИЗГОЛОВЬЯ, ПОКА ОН ОТДЫХАЛ В ДОМЕ ЕЕ ОТЦА
Сказала я отцу: «Готовлюсь я с утра,
Нарядная хожу зеленым нашим садом.
Мэтр Франсуа придет, когда спадет жара.
Не помешайте нам, ни словом и ни взглядом.»
Вот солнце поднялось над кровлей наконец
И встало горячо над нашим тихим домом.
И молча мне кивнул любимый мой отец,
С досадой на лице, до боли мне знакомом.
Из комнаты большой я прогоню всех пчёл,
Которые в окно большое налетели.
Я скатерть постелю расшитую на стол
И покрывало вновь откину на постели.
Всем телом я пойму, что я совсем жива.
И пчелы полетят, когда он здесь приляжет,
И запоют в саду, как нежные слова,
Как нежные слова, которые он скажет.
Корзину и кувшин держу я на весу.
На скатерти ладонь легко расправит складки.
И рыбу, и пирог ему я принесу,
И яблоки, и мед, и хлеб домашний сладкий.
И он легко войдет, и, верно, будет рад.
Я на него взгляну, как в ожиданье чуда.
Потом нарежу хлеб, а белый виноград
И черный виноград я разложу на блюда.
Как будто светом он чудесным осиян,
Так за столом сидит мой гость, веселый ныне.
Поставлю для него серебряный стакан
И ключевую воду в глиняном кувшине.
И вдруг остановлюсь с тарелкою пустой,
И вдруг решусь сказать нечаянно, невольно:
- Вот что ты написал о Катерине той,
Она совсем не я, но мне сейчас так больно.
Как оправдаюсь я, в какой своей вине?
Как проживу всю жизнь, несчастнее калеки?
Подумают потом, что это обо мне!
Ведь все твои стихи останутся навеки...
Он, кто для всех сердит, он, кто для всех суров,
Он, у кого никто насмешку не отнимет,
Насмешку злых баллад, насмешку злобных строф,
«Не плачь», - он скажет мне, и он меня обнимет.
Он, кто совсем один, как на краю земли,
Кто суть своих острот мне объяснит небрежно,
Да, он, чьих злых стихов боятся короли,
«Не плачь», - мне говорит, и обнимает нежно.
Зачем же думать мне о сходности имен,
О том, что он меня ведь все-таки обидел...
Я так его люблю, так просто ласков он.
Таким его никто не знает и не видел.
Кто без него, как я, не проживет и дня?
Кто навсегда, как я, стихи его оценит?
И пусть еще сто раз обидит он меня,
Пусть ни строки в стихе своем он не изменит.
И птицы все летят, и пчелы все поют
О ключевой воде и о домашнем хлебе.
И созиданье слов - ведь это вечный труд.
И солнце и луна сменяются на небе.
СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ ФРАНСУА ВИЙОН СЛОЖИЛ О СВОИХ БЫВШИХ ОДНОКУРСНИКАХ...
...
Где милые мои друзья, где ласковые лица?
Мне больше никогда не петь, не веселиться,
Не слышать, как читают нараспев стихи.
Одни в могилах под землей, тихи.
Другие горькое узнали горе,
Скитаясь в нищете, презренье и позоре.
Напротив, третьи при дворе наверняка,
Видал я их одетыми в шелка.
Четвертые... скажу, хотя и корчусь в страхе -
Власть Рима берегут канонники, монахи,
Рай на земле у них, но ждет их вечный ад,
Не могут без утех, едят, едят, едят!..
СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ ФРАНСУА ВИЙОН СЛОЖИЛ ДЛЯ ОДНОГО, ОЧЕНЬ БЛИЗКОГО ЕМУ ЧЕЛОВЕКА
...
Тебя и меня легко обвинить ложно,
Тебя и меня легко повязать одной судьбой.
Женщин много, и с ними, наверное, всё возможно,
Но говорить обо всем возможно с одним тобой.
Когда я тайком пишу справа налево,
Я боюсь упасть и смеюсь в слезах.
Я боюсь церковных властей, боюсь королевского гнева...
А ты увидел меня и сказал: «Ты могуч без силы и власти,
бросай страх!»
Чем нашу радость измерить? Какая пригодна мера?
Нет такой меры, нет.
Я говорю: «Кто я? Черномазый ворон, чужеземец, химера...»
А ты увидел меня и сказал: «Свет!..»
Ты меня заставляешь телом моим гордиться,
Ввергаешь в свой рай,
Который сладчайший сад.
От нашей радости дети не могут родиться,
Родятся слова баллад...
СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ ФРАНСУА ВИЙОН СЛОЖИЛ В ТЮРЬМЕ
...
... Ну, все на одного - десятки, сотни.
Конец! Они убить меня должны.
На имя "Франсуа" они не смотрят,
Как и на то, что нет на мне вины.
Под виселицей завтра смерть увижу
Глаза в глаза - такую, наяву
А я ведь в этом гребаном Париже
Родился и пока еще живу
Пусть будут вспоминать меня все чаще,
Мои стихи отчаянно крича,
Я все равно француз не настоящий,
Во всяком случае, для палача...
СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ ФРАНСУА ВИЙОН ПРОСИЛ ПЕРЕДАТЬ СВОЕМУ СЫНУ
...
Ты будешь жить в тоскливом мире смеха и тщеты.
Ты будешь рядом с матерью своей стоять и ждать меня напрасно
В том винограднике, где дом сапожника, ее отца, где вырастаешь ты,
Где крик озлобленной толпы не слышен ясно.
Смешная женщина, она напрасно будет ждать, смерть не окажет
милость,
Напрасно будет звать, я, мертвый, не приду.
И только бедные мои слова -
«Мы будем вместе, что бы ни случилось...» -
Еще летают, словно пчелы, у окна в саду.
Я твой отец, который жил давно,
Все пытки выдержал, ни в чем не захотел признаться,
И часто воду превращал в вино,
И никогда не предавал своих друзей, а было их двенадцать.
Ты вырастешь. И вот уже, раскинув для объятья руки,
Придет красавица, делить веселый твой досуг.
Ты взглянешь в маленькое зеркало своей подруги,
И в нем мое лицо увидишь вдруг.
Не отводи глаза от этого лица,
И помяни меня в каком угодно храме,
Еретика, магистра, твоего отца,
Ничтожного торговца пестрыми словами...
СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ СЛОЖИЛ НЕИЗВЕСТНЫЙ ДРУГ ОТ ЛИЦА ТЕХ, КОГО КАЗНИЛИ ВМЕСТЕ С ФРАНСУА ВИЙОНОМ
Смотрите все, нас убивает суд.
И братья-волки ждут, и братья-птицы ждут.
Сейчас нам выклюют глаза, сейчас совсем убьют.
Брат-человек, мы невиновны, мы чисты.
Не виселицы это, а кресты.
Нам не на казнь позорную, а на распятие идти.
Пять ран Христовых. С трёх часов до девяти.
Убиты мы судом, и, значит, не виновны мы ни в чём.
Прикручены верёвками, и пот течёт ручьём.
Кругом ухмылки злобные, куда ни кинешь взгляд.
И птицы хищные уже летят.
Брат-человек, смотри, как бьются наши бедные тела.
Нас тоже не для горя мать когда-то родила.
Но в мире сумрачном среди добра и зла
Судьба нас не спасла.
Он с нами был, под пытками кричал, ведь он же наш Христос.
Все те же, что и мы, он муки перенёс.
И на лице его следы горячих слёз.
Смотрите, люди, плоть его ещё жива.
К плечу обритая склонилась голова.
Он с нами здесь, его удел таков.
И на лице его следы горячих слёз, и крови, и плевков.
На улице Сен-Жак и в замковом дворе Блуа
Он откликался на простое имя «Франсуа».
И телом был он худ, и ростом мал,
И с нами пил вино, и с нами хлеб он преломлял,
Он с нами на одной студенческой скамье сидел, и наши песни пел,
И нараспев свои стихи читал.
И по Мосту Менял вперегонки гонялся с нами − кто скорей.
И вдруг он говорил в своих стихах как Царь царей.
И столько раз пытались мы его понять.
И спрашивали, для чего вернулся он опять,
Зачем пришёл сюда, где навсегда беда.
И он ответил просто: «Чтобы мир спасти».
Пять ран Христовых. С трёх часов до девяти.
Он выпил чашу горького вина
Глотком последним выпил всю до дна,
Увидел: в небе птица и луна,
И ощутил, копьё насквозь прошло сквозь бок,
И прошептал: «Я сделал всё, что мог».
Студенческой гурьбой мы шли за ним.
На посмеянье мы его не отдадим.
Брат-человек, над смертью нашей не шути.
Пять ран Христовых. С трех часов до девяти.
ПРИМЕЧАНИЕ
У Вийона в так называемой «Балладе повешенных» -
« Se frères vous clamons, pas n'en devez
Avoir desdain, quoy que fusmes occiz
Par justice.» - Если мы зовём вас братьями, вы не должны из-за этого
Презирать нас, хотя мы были убиты
Судом (судопроизводством).