"Смотреть на бегемота" теперь в Сети
Для тех, кто до сих пор не читал, не имеет возможности приобрести или жадничает: "Смотреть на бегемота" можно теперь всем и совершенно даром: http://polutona.ru/books/dozmorov_begemot.pdf (а на "Озоне" есть настоящий, которого можно держать в руках и испытывать от этого ни с чем не сравнимый трепет).
Стихотворение, давшее название сборнику - и одно из любимых у меня:
Ну что за день двадцатое апреля?
Кружится снег.
И началась рабочая неделя.
И человек
торчит, как пень, один на остановке,
другой бредёт,
как тень его, в развязанном кроссовке,
и снег идёт.
Давай, дружок, пешком до магазина,
потом домой.
Жизнь тянется как чёртова резина,
обожемой.
Нам задают громадные вопросы:
где склад снегов?
У нас текут растерянные слёзы
и нету слов.
Я полчаса промёрз на остановке.
О, если б там,
в рекламе, на билборде, на листовке,
гиппопотам
изобразил осмысленное что-то,
раздул ноздрю…
Ты мне сказал смотреть на бегемота,
и я смотрю.
***
Словно Пьер, понабравшийся мудрости у народа,
шепча «что вы можете сделать с моей душой?»,
отыскивая в облаках существительное «свобода»
и не находя, топать по Моховой
мимо «Националя», мимо филфака, мимо
марбургского студента, слепившего те стишки,
после которых три века неумолимо
за родиной водятся силлабо-тонические грешки,
мимо лучшего в мире Зоологического музея,
где среди всяких тварей в систематизированном раю
на картине маслом сидит ученик Линнея
и смотрит печально на разрезанную змею,
шествовать, словно твой протопоп Аввакум,
туда, где стоит только, переделывая дела,
допустить промашку - образовывается вакуум
вокруг твоего офисного стола.
***
Я поднялся на холм и увидел внизу
городок, что рассыпан, как хлебцы, из чашки
гор окрестных, залив и в зелёной рубашке
одесную мысок с маяком на носу.
Прямо передо мной, как хмельные, стрижи
проверяли с усердием ветер на прочность.
Не собрался бы дождь. Не утратили б точность
рифмы русские в милой валлийской глуши.
Где в обнимку малина и чертополох,
где без снега подснежники, в марте - нарциссы,
в плотных зарослях пели какие-то птицы,
стлался плющ по земле и проглядывал мох.
Я спустился с холма и увидел вверху,
оглянувшись, то место, где долго стоял я.
Там уже рваный дождь расстилал одеяло
и раскачивал ясень, и дуб, и ольху.
Всё смотрелось иначе: дождь заштриховал
и часовню, и кладбище на косогоре.
Если не принимать во внимание море
и овец по горам - предо мной был Урал.
***
Лети, мотылёк, лети, мотылёк,
на новую лампу.
Чтоб ты опалить свои крылышки мог,
железную лапу
перпендикулярно к окну обращу,
а скорбную требу
сейчас отслужить по тебе попрошу
старушку Евтерпу.
Она не заплачет, что ей мотыльки?
Ей, в общем-то, пофиг,
что люди, что птички, что в речке мальки.
Подумаешь, подвиг.
Упейся блаженством, коль близится срок,
от гибели млея.
Лети, мотылёк, лети, мотылёк,
на лампу «Икея».
***
Темнеет рано. Осень словно вор.
Во тьме играют дети возле школы.
Роняет парк свой головной убор -
вот он и голый.
И плоский Балэм, сколько видит глаз,
заледенел в огнях горизонтально,
но я в колонке зажигаю газ,
и всё нормально.
И утром в пеших облаках висит
(мир не прекрасен, но небезнадёжен)
такой простой, наивный реквизит,
что Он - возможен.
Стихотворение, давшее название сборнику - и одно из любимых у меня:
Ну что за день двадцатое апреля?
Кружится снег.
И началась рабочая неделя.
И человек
торчит, как пень, один на остановке,
другой бредёт,
как тень его, в развязанном кроссовке,
и снег идёт.
Давай, дружок, пешком до магазина,
потом домой.
Жизнь тянется как чёртова резина,
обожемой.
Нам задают громадные вопросы:
где склад снегов?
У нас текут растерянные слёзы
и нету слов.
Я полчаса промёрз на остановке.
О, если б там,
в рекламе, на билборде, на листовке,
гиппопотам
изобразил осмысленное что-то,
раздул ноздрю…
Ты мне сказал смотреть на бегемота,
и я смотрю.
***
Словно Пьер, понабравшийся мудрости у народа,
шепча «что вы можете сделать с моей душой?»,
отыскивая в облаках существительное «свобода»
и не находя, топать по Моховой
мимо «Националя», мимо филфака, мимо
марбургского студента, слепившего те стишки,
после которых три века неумолимо
за родиной водятся силлабо-тонические грешки,
мимо лучшего в мире Зоологического музея,
где среди всяких тварей в систематизированном раю
на картине маслом сидит ученик Линнея
и смотрит печально на разрезанную змею,
шествовать, словно твой протопоп Аввакум,
туда, где стоит только, переделывая дела,
допустить промашку - образовывается вакуум
вокруг твоего офисного стола.
***
Я поднялся на холм и увидел внизу
городок, что рассыпан, как хлебцы, из чашки
гор окрестных, залив и в зелёной рубашке
одесную мысок с маяком на носу.
Прямо передо мной, как хмельные, стрижи
проверяли с усердием ветер на прочность.
Не собрался бы дождь. Не утратили б точность
рифмы русские в милой валлийской глуши.
Где в обнимку малина и чертополох,
где без снега подснежники, в марте - нарциссы,
в плотных зарослях пели какие-то птицы,
стлался плющ по земле и проглядывал мох.
Я спустился с холма и увидел вверху,
оглянувшись, то место, где долго стоял я.
Там уже рваный дождь расстилал одеяло
и раскачивал ясень, и дуб, и ольху.
Всё смотрелось иначе: дождь заштриховал
и часовню, и кладбище на косогоре.
Если не принимать во внимание море
и овец по горам - предо мной был Урал.
***
Лети, мотылёк, лети, мотылёк,
на новую лампу.
Чтоб ты опалить свои крылышки мог,
железную лапу
перпендикулярно к окну обращу,
а скорбную требу
сейчас отслужить по тебе попрошу
старушку Евтерпу.
Она не заплачет, что ей мотыльки?
Ей, в общем-то, пофиг,
что люди, что птички, что в речке мальки.
Подумаешь, подвиг.
Упейся блаженством, коль близится срок,
от гибели млея.
Лети, мотылёк, лети, мотылёк,
на лампу «Икея».
***
Темнеет рано. Осень словно вор.
Во тьме играют дети возле школы.
Роняет парк свой головной убор -
вот он и голый.
И плоский Балэм, сколько видит глаз,
заледенел в огнях горизонтально,
но я в колонке зажигаю газ,
и всё нормально.
И утром в пеших облаках висит
(мир не прекрасен, но небезнадёжен)
такой простой, наивный реквизит,
что Он - возможен.