Будет ли она петь
Она никогда не носила трусов. Лучшие любовники часто их не надевают - и мужчины, и женщины. Приходится, конечно, там всё сбривать, чтобы волосы не застревали в застёжке штанов, но лучшие и без того всегда сбривают. Если до секса всего одна пуговица, один взвизг зиппера, это делает тебя неотразимым. Джинсы держатся только на бедренных «французских» косточках, и когда парень кладёт ладонь тебе на живот, она без труда проскальзывает под пояс. Взвизг, и он опускается на колени и жадно целует куда придётся, а потом резко поднимается. Штаны падают и он закидывает твою ногу себе на бедро. Сколько раз это происходит и со сколькими, неважно, тело всегда помнит, что под одеждой оно голое и готово к любви.
И джинсам этим, что она сейчас надела, сто лет. Не то чтобы им сносу не было, но давно лежали в чемодане на антресолях - то она временно толстела, то менялась мода, низкую посадку никто не носил, потом просто забыла. А этой осенью нашла, влезла и теперь, наверное, не вылезет до первого снега, уж очень хорошо сели.
Полосатый свитер чуть помоложе, но тоже завалявшийся в складках времени, а жилетка новая, невесомая, юникло.
Нарисовала рот: по краям и там, где смыкаются губы, помада темней, а посередине лёгкий блеск того же оттенка. Кажется, что и не накрашена, так, облизнула острым язычком и чуть прикусила, чтобы кровь прилила. И глаза едва обвела золотисто-коричневым, тени ей никогда не удавались, а стрелки запросто. Пудра, чтобы выровнять цвет лица, ну и хватит.
Сварила кофе, крепкий, как один там научил - сама она никогда не умела, казались смешными эти ритуалы, когда не просто залить водой поставить на огонь, а непременно кипятком, перемешать, снять, когда поднимется, снова перемешать, вернуть на плиту и уже после второй пены снять окончательно. Неужели эти десятисекундные паузы и помешивания что-то меняют? А вот меняют, у неё всегда выходила гадость, а у него вполне себе. Добавила ещё четверть ложки ядрёных пряностей, корица-гвоздика-имбирь-кардамон, универсальная вещь, хочешь в кофе, хочешь в глинтвейн или в шарлотку. Шарлоток, впрочем, не готовила давно, фигура не то что требовала жертв, а раз и навсегда прописала жёсткий короткий договор: «хочешь видеть свои ключицы - не жри». Это если без рентгена, конечно.
Кофе в термос, простой, как снаряд, термос в рюкзак, рюкзак на плечи и вперёд. А, да, наушники ещё. Большие, накладные, потому что капельки выпадают, да и прохожим сигнал не лезть, всё равно не услышит. (На ноги, уж если хотите знать, уродливые кроссовки на огромной подошве, в которых не страшна сырая остывающая земля. Октябрь выдался сухой, но бывает всякое).
Сбежала со ступенек, вышла со двора и как только миновала самый оживлённый перекрёсток, включила, наконец, музыку. Три вещи делали её беспомощной: трусы, перчатки с пальцами и наушники. Сразу будто оказывалась в коконе, переставала воспринимать окружающий мир, его ведь постоянно нужно осязать, слышать и, видимо, чуять жопой, иначе этот феномен не объяснить. Но в последние годы жизнь такова, что она не возражала отстраниться, хотя бы с помощью музыки.
О, это чисто случайно вышло, в рекламных целях её подписал на пробный период один там сервис, не будем называть имён. И среди прочих услуг у него был рандомный «подбор музыки на основе ваших вкусов». Она ему, конечно, немного помогла, кликая нравится-не нравится, когда он особенно попадал в точку или подсовывал нечто несусветное. Женский вокал она не любила в принципе, что бы ни пелось. Русскоязычный рэп, который читали с нарочитым идиотским акцентом, перестали предлагать достаточно быстро, но понадобилось время, чтобы избавиться от «Гражданской обороны», она её и правда любила, но не для прогулок же. А хорошеньких поющих тик-токеров нужно смотреть в роликах, но не слушать же в самом деле. Она, впрочем, охотно добавляла незнакомое, лишь бы быстрое и напористое, из старого медляка оставила только одну композицию «Muse». Теперь в её ушах звучал хриплый чёрный рэп, немного Ирландии и балканцев, всякая испанская чегевара и марши немецких ландскнехтов. Главное, чтобы низкий мужской голос, чёткий ритм и дух боевой, но не истеричный. Когда осознала, что всё время либо идёт на бой, либо бухает в кабаке после драки, добавила ещё французских песенок, но получилось лишь, что после пьянки она ещё заходит в бордель. И это было идеально.
Музыка забирала её тело, она шла, немного пританцовывая в том ритме, который бился в ушах. Неважно, что со стороны это выглядело нелепо, казалось, она наконец-то освободилась - какая разница, какой толщины твоя задница, если ты воин и пляшешь перед битвой последний танец.
Время ложилось под ноги жёлтыми листьями, а она чувствовала, что едва касается земли. Как будто ей скоро улетать: внутри одинаково сильные искрящиеся волны печали и восторга, сердце в клочья, но впереди, впереди-то у тебя полёт.
Поэтому, конечно, она шла к реке. Браслет показывал три тысячи шагов, когда она садилась на прохладную деревянную скамью, раскручивала термос и делала первый глоток кофе. Он перестоял и помутнел, но был ровно так горек и прян, как требовал момент. Она вытягивала ноги и думала: «Хорошо быть мной» - немного рисуясь перед собой. Но ей и правда часто вспоминался мемасик про парня с ракетным ранцем: «Чувак, ты не можешь каждый раз улетать на чёртовом ранце, когда у тебя проблемы! - Но он мог». Музыка оказалась отличным ракетным ранцем, который делал «фшшшш», и она свечкой взлетала в воздух, а потом неслась над рекой, над временем, страхами и всем, что ранит, а в ушах её ритмично орали волосатые мужики, и тогда она ничего не боялась, даже высоты.
Хотя иногда хотелось, чтобы подошёл длинный худой парень и что-то там спросил, а она бы, конечно, не услышала. И тогда она бы сняла один наушник и отдала ему. Он бы вставил его в ухо, поймал ритм и начал двигаться, и она бы встала и разделила с ним идиотскую пляску, а потом ушла. Звучит постыдно, как сценарий рекламного ролика, но она всё равно на всякий случай держала в рюкзаке запасные проводные наушники-капельки - ими удобно поделиться и так же удобно забрать, уходя.
Но когда правда кто-нибудь подходил, она замыкалась и сбегала. Как-то явился идеальный мужчина - чёрный, как сапог, с ананасом из дредов на голове и говорил только по-английски. Она сделала вид, что не понимает. Но и правда не понимала, зачем, ведь это только игра, мультик, в котором тонкая фигурка идёт по пустой осенней набережной и смотрит на серую морщинистую воду. Ничего не делает, просто идёт.
Кофе закончился, в крышечку термоса потекла пряная гуща. «Надо будет завтра сварить глинтвейн, вот что», подумала она. Если к этому всему, да ещё горячего вина, будет отлично.
Чтобы не откладывать, на обратном пути зашла в придворный магазинчик. У входа отключила музыку и натянула шёлковую маску, которая не защищала от вируса, только от ментов (от вируса у неё прививка). Выбрала дешёвое мерло - как известно, глинтвейн можно сварить почти из чего угодно.
Мальчик на кассе привычно улыбнулся и спросил документы. Под маской, конечно, возраста не понять, она пожала плечами и на секунду раскрыла паспорт. Он кивнул, пробил и пожелал хорошего дня.
Когда за ней закрылась дверь, продавщица из мясного лениво протянула:
- И чего докапываешься, Тимурик, а то не видишь, тётке лет до хрена.
- До хрена, - согласился парень, - но ведь женщина, пусть порадуется. Смотри, как пошла.
И они оба проводили её взглядом сквозь витрину, а она шла, как будто немного танцуя, и время ложилось ей под ноги.
*
Две вещи разбивают мне сердце - что юность никогда не вернётся и что юность никогда не уйдёт. Она навсегда заключена в стареющем теле и не тебе выбирать, будет ли она петь, будет ли она плакать.
ЗЫ. Если рассказы вам милы, то их тут целая книжка https://www.labirint.ru/books/807541/
И джинсам этим, что она сейчас надела, сто лет. Не то чтобы им сносу не было, но давно лежали в чемодане на антресолях - то она временно толстела, то менялась мода, низкую посадку никто не носил, потом просто забыла. А этой осенью нашла, влезла и теперь, наверное, не вылезет до первого снега, уж очень хорошо сели.
Полосатый свитер чуть помоложе, но тоже завалявшийся в складках времени, а жилетка новая, невесомая, юникло.
Нарисовала рот: по краям и там, где смыкаются губы, помада темней, а посередине лёгкий блеск того же оттенка. Кажется, что и не накрашена, так, облизнула острым язычком и чуть прикусила, чтобы кровь прилила. И глаза едва обвела золотисто-коричневым, тени ей никогда не удавались, а стрелки запросто. Пудра, чтобы выровнять цвет лица, ну и хватит.
Сварила кофе, крепкий, как один там научил - сама она никогда не умела, казались смешными эти ритуалы, когда не просто залить водой поставить на огонь, а непременно кипятком, перемешать, снять, когда поднимется, снова перемешать, вернуть на плиту и уже после второй пены снять окончательно. Неужели эти десятисекундные паузы и помешивания что-то меняют? А вот меняют, у неё всегда выходила гадость, а у него вполне себе. Добавила ещё четверть ложки ядрёных пряностей, корица-гвоздика-имбирь-кардамон, универсальная вещь, хочешь в кофе, хочешь в глинтвейн или в шарлотку. Шарлоток, впрочем, не готовила давно, фигура не то что требовала жертв, а раз и навсегда прописала жёсткий короткий договор: «хочешь видеть свои ключицы - не жри». Это если без рентгена, конечно.
Кофе в термос, простой, как снаряд, термос в рюкзак, рюкзак на плечи и вперёд. А, да, наушники ещё. Большие, накладные, потому что капельки выпадают, да и прохожим сигнал не лезть, всё равно не услышит. (На ноги, уж если хотите знать, уродливые кроссовки на огромной подошве, в которых не страшна сырая остывающая земля. Октябрь выдался сухой, но бывает всякое).
Сбежала со ступенек, вышла со двора и как только миновала самый оживлённый перекрёсток, включила, наконец, музыку. Три вещи делали её беспомощной: трусы, перчатки с пальцами и наушники. Сразу будто оказывалась в коконе, переставала воспринимать окружающий мир, его ведь постоянно нужно осязать, слышать и, видимо, чуять жопой, иначе этот феномен не объяснить. Но в последние годы жизнь такова, что она не возражала отстраниться, хотя бы с помощью музыки.
О, это чисто случайно вышло, в рекламных целях её подписал на пробный период один там сервис, не будем называть имён. И среди прочих услуг у него был рандомный «подбор музыки на основе ваших вкусов». Она ему, конечно, немного помогла, кликая нравится-не нравится, когда он особенно попадал в точку или подсовывал нечто несусветное. Женский вокал она не любила в принципе, что бы ни пелось. Русскоязычный рэп, который читали с нарочитым идиотским акцентом, перестали предлагать достаточно быстро, но понадобилось время, чтобы избавиться от «Гражданской обороны», она её и правда любила, но не для прогулок же. А хорошеньких поющих тик-токеров нужно смотреть в роликах, но не слушать же в самом деле. Она, впрочем, охотно добавляла незнакомое, лишь бы быстрое и напористое, из старого медляка оставила только одну композицию «Muse». Теперь в её ушах звучал хриплый чёрный рэп, немного Ирландии и балканцев, всякая испанская чегевара и марши немецких ландскнехтов. Главное, чтобы низкий мужской голос, чёткий ритм и дух боевой, но не истеричный. Когда осознала, что всё время либо идёт на бой, либо бухает в кабаке после драки, добавила ещё французских песенок, но получилось лишь, что после пьянки она ещё заходит в бордель. И это было идеально.
Музыка забирала её тело, она шла, немного пританцовывая в том ритме, который бился в ушах. Неважно, что со стороны это выглядело нелепо, казалось, она наконец-то освободилась - какая разница, какой толщины твоя задница, если ты воин и пляшешь перед битвой последний танец.
Время ложилось под ноги жёлтыми листьями, а она чувствовала, что едва касается земли. Как будто ей скоро улетать: внутри одинаково сильные искрящиеся волны печали и восторга, сердце в клочья, но впереди, впереди-то у тебя полёт.
Поэтому, конечно, она шла к реке. Браслет показывал три тысячи шагов, когда она садилась на прохладную деревянную скамью, раскручивала термос и делала первый глоток кофе. Он перестоял и помутнел, но был ровно так горек и прян, как требовал момент. Она вытягивала ноги и думала: «Хорошо быть мной» - немного рисуясь перед собой. Но ей и правда часто вспоминался мемасик про парня с ракетным ранцем: «Чувак, ты не можешь каждый раз улетать на чёртовом ранце, когда у тебя проблемы! - Но он мог». Музыка оказалась отличным ракетным ранцем, который делал «фшшшш», и она свечкой взлетала в воздух, а потом неслась над рекой, над временем, страхами и всем, что ранит, а в ушах её ритмично орали волосатые мужики, и тогда она ничего не боялась, даже высоты.
Хотя иногда хотелось, чтобы подошёл длинный худой парень и что-то там спросил, а она бы, конечно, не услышала. И тогда она бы сняла один наушник и отдала ему. Он бы вставил его в ухо, поймал ритм и начал двигаться, и она бы встала и разделила с ним идиотскую пляску, а потом ушла. Звучит постыдно, как сценарий рекламного ролика, но она всё равно на всякий случай держала в рюкзаке запасные проводные наушники-капельки - ими удобно поделиться и так же удобно забрать, уходя.
Но когда правда кто-нибудь подходил, она замыкалась и сбегала. Как-то явился идеальный мужчина - чёрный, как сапог, с ананасом из дредов на голове и говорил только по-английски. Она сделала вид, что не понимает. Но и правда не понимала, зачем, ведь это только игра, мультик, в котором тонкая фигурка идёт по пустой осенней набережной и смотрит на серую морщинистую воду. Ничего не делает, просто идёт.
Кофе закончился, в крышечку термоса потекла пряная гуща. «Надо будет завтра сварить глинтвейн, вот что», подумала она. Если к этому всему, да ещё горячего вина, будет отлично.
Чтобы не откладывать, на обратном пути зашла в придворный магазинчик. У входа отключила музыку и натянула шёлковую маску, которая не защищала от вируса, только от ментов (от вируса у неё прививка). Выбрала дешёвое мерло - как известно, глинтвейн можно сварить почти из чего угодно.
Мальчик на кассе привычно улыбнулся и спросил документы. Под маской, конечно, возраста не понять, она пожала плечами и на секунду раскрыла паспорт. Он кивнул, пробил и пожелал хорошего дня.
Когда за ней закрылась дверь, продавщица из мясного лениво протянула:
- И чего докапываешься, Тимурик, а то не видишь, тётке лет до хрена.
- До хрена, - согласился парень, - но ведь женщина, пусть порадуется. Смотри, как пошла.
И они оба проводили её взглядом сквозь витрину, а она шла, как будто немного танцуя, и время ложилось ей под ноги.
*
Две вещи разбивают мне сердце - что юность никогда не вернётся и что юность никогда не уйдёт. Она навсегда заключена в стареющем теле и не тебе выбирать, будет ли она петь, будет ли она плакать.
ЗЫ. Если рассказы вам милы, то их тут целая книжка https://www.labirint.ru/books/807541/