Борис Алмазов повесть "Считаю до трех" (1981)
на средний школьный возрпст 12-14 лет.
книга о трудном подростке начала 80ых гг
.
В начале книги нашего главного героя выгоняют из секции дзюдо «исправлять двойки». «Я чемпион! Я их всех победил! Они мне все завидуют» - гневно думает мальчик, считающий дзюдо средством проучить возможных противников.
.
главный герой Алексей Кусков, предпочитающий, чтобы его называли Альбертом, уходит из дома в знак протеста против новых отношений матери.
В баре, где работает его отец, он встречает художника Вадима, который внезапно зовет мальчика «на край света».
И оказываются они в маленькой деревушке с болотами вокруг…
.
отрывок под катом
.
.
Глава первая. Полоса невезения
Мальчишки сидели на пустыре. Огромные многоэтажные коробки новостроек подступали к нему со всех сторон, по утрам здесь уже тарахтели бульдозеры и экскаваторы, громыхали компрессоры.
.
Совсем недавно пустырь был полем. Его ещё пересекала речка. Теперь она уже ниоткуда не вытекала и никуда не впадала.
Кое-где торчали изуродованные деревья - остатки садов бывшей здесь деревни. Но каждый день самосвалы везли сюда битый кирпич, ломаные железобетонные конструкции, опилки.
.
Высокий вал мусора накатывался со всех сторон на пустырь, и был он уже не деревня, но ещё и не город, а строительная площадка.
Мальчишки любили пустырь. В новых домах, куда они недавно переехали, были для них организованы игротеки и Красные уголки, спортивные залы и кружки, но их тянуло сюда.
.
Дурная слава ходила о пустыре. Два раза в неделю дружинники проводили рейды, и тогда отсюда разбегались те, кто состоял на учёте в милиции, кем занималась комиссия по делам несовершеннолетних при районном исполнительном комитете народных депутатов.
.
- И правильно сделал, что ушёл! - сказал Штифт. - Пусть милуются как хотят. Но без тебя. Тоже мне придумали! Догадались! Сколько твоей матери лет?
.
- Тридцать четыре!
.
- Ге! - сочувственно усмехнулся Штифт. - Это скоро у тебя вполне может брат появиться!
.
- Есть уже! - буркнул Алёшка. Ему хотелось завыть от слов приятеля. - Она на то и упирает, что, мол, у Ивана Ивановича сынишка без матери. Маленький. Сегодня утром села ко мне на диван и давай: «Лёша! Что ты скажешь, если Иван Иванович будет жить с нами?» Ну, я ей сказал! Надолго запомнит!
.
- Я поражаюсь! - сказал Штифт. - Скоро на пенсию, а они… Противно. Тьфу! - Он плюнул в маленький костерок, который развели мальчишки просто так, чтобы сидеть у огня, смотреть на пламя.
.
- Этот Иван Иванович всё ходил, ходил к нам. Всё про море болтал, а сам в море-то и не был - в порту на буксире плавает! Моряк из лужи! - рассказывал Лёшка. - Всего в нём и морского что фуражка с «крабом».
.
- Главное, - засмеялся Штифт, - как это она: «Мальчишке нужна мать, а тебе нужен отец…»
.
- Во-во! - подтвердил Лёшка. - А мне такая мать не нужна! Обойдусь!
.
- Главное дело, тебе «отец нужен», - не унимался Штифт. - Да у тебя отец - позавидовать можно! Такого отца поискать… Не то что какой-то буксирщик. С таким отцом не бойся, не пропадёшь! Что тебе, отец не поможет? Уходи жить к нему, вот и всё…
.
- Конечно, - согласился Лёшка.
.
- Всегда надеешься на лучшее, мечтаешь, мечтаешь, а получается наоборот, - сказал, помолчав, Штифт. - Всегда думаешь: «Ну, повезло!», а на самом деле - нет.
- Он горестно шмыгнул носом.
- На прошлой неделе специально с уроков удрал: накопил, понимаешь, шестьдесят копеек, хотел в центре жвачки достать.
Приезжаю - дают.
Чинно-благородно стал в очередь.
На шестьдесят копеек четыре штуки выходит, это целый день жевать!
И представляешь, перед самым носом на обед закрываются! - Белёсые брови Штифта поднялись, как у Пьеро из «Золотого ключика» - домиком.
- Выхожу на улицу - подваливает парень.
«Прикупи, - говорит, - жвачки. Я, - говорит, - перебрал, уже так нажевался - тошнит».
Я ему как порядочному - «спасибо», а он не по пятнадцать копеек продаёт, а по двадцать!
Спекулянт!
Ну, думаю, подавись моими деньгами. Купил! Тут нас дружинники и сцапали.
И до шести вечера в штабе дружины с нами разбирались.
.
- И жвачку отобрали?
.
- Конечно. Ему назад жвачку, мне назад деньги. Пожевал называется. Ему ещё в школу напишут.
Он выходит из штаба, говорит: «Лучше бы я тебе эту жвачку даром отдал…»
- Штифт горько засмеялся.
- Там один тип чудной сидел, у него на руке наколка: «Нет в жизни счастья».
Это точно.
Я себе тоже такую сделаю! А на другой руке у него написано: «Ах, судьба ты моя, полосатая!»
.
- В тюрьме, что ли, сидел?
.
- Вот именно, что нет. Это - он мне объяснил - жизнь, как зебра, то хорошая полоса, то плохая. Как придёт плохая полоса, хоть ложись и помирай!
- Точняк! - согласился Лёшка.
.
Сегодняшний разговор с матерью и его уход из дому был последней каплей в огромной чаше бед. Начались они ещё в марте, когда его выгнали из секции дзюдоистов. Не посмотрели, что Лёшка чемпион среди юниоров, выгнали за неуспеваемость в школе.
.
Об этом он не говорил никому, даже Штифту.
.
«Как только во дворе узнают, что я больше не чемпион и вообще не в секции, - думал Лёшка, - весь мой авторитет как песочный домик рассыплется». «Уважение и авторитет только у сильных и у везучих» - так говорил отец, и Лёшка с ним был совершенно согласен.
.
Он вспомнил, как вызвал его тренер. Лёшка занял второе место на городских соревнованиях, и ему только что вручили Почётную грамоту. Вот уж действительно: готовишься к радости, а получается несчастье.
.
«Как у тебя дела в школе?» - спросил тренер вместо поздравления. «Обыкновенно», - холодея от предчувствия беды, сказал Лёшка. «Звонил завуч, - глядя в окно, сказал тренер. - У тебя три двойки в четверти…» - «Но я же всё время на тренировках…» - прошептал Лёшка. «Я тебя предупреждал? - всё так же не оборачиваясь, спросил тренер. - Ты мне что обещал?»
.
Он поднялся и стал ходить по тренерской.
.
«Ты кем собираешься быть?»
- «Дзюдоистом!» - выпалил Лёшка.
«Нет такой профессии! - отрезал тренер. - В общем, так, - сказал он, опять поворачиваясь к окну, словно там за окошком было что-то такое интересное, от чего этот плотный широкогрудый человек с крепкой шеей и с седыми висками никак не мог оторваться. - В общем, так! Исправишь двойки - приходи».
.
- «Но я же в секции самый способный!» - закричал Лёшка.
.
«Ну?» - спросил тренер, обернувшись к мальчишке, словно впервые его увидел.
«Я же всех победил. Я - чемпион!» - опять закричал Лёшка.
«Что? - поднял брови тренер. - Иди исправляй двойки!»
.
Наверное, у Лёшки в это время было такое лицо, что тренер смягчился и добавил: «Кимоно можешь оставить у себя, до возвращения».
Он положил руку Лёшке на плечо. Но мальчишка стряхнул её…
.
«Выгнали! Выгнали!» - эта мысль постоянно стучала у Лёшки в голове.
.
«Ну, ничего! Ничего! - приговаривал он, обливаясь потом, тридцатый, сороковой раз отжимаясь от пола. - Я ещё вам всем покажу! Перейду в другое спортивное общество, я всем из этой дурацкой секции пятки на затылок заверну. Не исподтишка! Честно! На соревнованиях.
И вы ещё пожалеете, что выгнали меня».
Он не собирался исправлять двойки, а целыми днями возился с эспандером и гантелями, с пособиями и рисунками по дзюдо.
У него болели мышцы, но, стиснув зубы, Лёшка продолжал тренироваться в одиночку днём, а по вечерам отрабатывал приёмы со Штифтом.
.
- Вот ты уйдёшь - я без тебя здесь совсем пропаду! - вздохнул Штифт.
- Я тебя год учу драться! - сказал Лёшка. - Ты кучу приёмов знаешь и не слабак, а защитить себя не можешь! Ты же не трус!
- Не трус! - согласился Штифт.
- Так в чём же дело?
- Так ведь жалко! - сказал Штифт. - Одно дело - грушу колотить, а другое - живого человека.
- Жалко? - закричал Лёшка. - А они тебя жалеют? Ты что, забыл, как тебя Монгол с дружками отделал, «жалко»? На таких добреньких, как ты, воду возят.
.
Штифт только вздыхал в ответ.
.
- Мой отец знаешь как говорит? Жизнь - это война: либо ты бьёшь, либо тебя! Она, подлая, так устроена, что всегда один едет - другой везёт! Тот, кто везёт, - ишак! Ты что, ишак?
- Ну чё ты, чё ты, - сказал Штифт, - чё ты обижаешься? Тебе хорошо: у тебя мужской характер. Раз - и ушёл. А я так не могу.
- Чего ты не можешь? - глядя на конопатый нос Штифта, спросил Лёшка.
- Ничего не могу! И уйти не могу. Без меня мать совсем сопьётся!
- Что ты её, теперь до конца жизни тащить обязан?
.
Штифт в ответ пожал плечами.
.
- Вот если бы она замуж вышла да пить бросила, я бы сразу от неё ушёл, - сказал он, - так не могу. Пропадёт она без меня. Вчера позвонила с работы. «Приходи, - говорит, - сынок, получи мой аванс, и пусть теперь все деньги у тебя будут, а то я их размотаю. Меня деньги не любят…» Вот! - вздохнул Штифт, подкладывая щепки в огонь. - Теперь прощай жвачечка!
- Как это? - удивился Лёшка. - Теперь же все деньги у тебя - бери сколько хочешь!
.
- В том-то и дело, - засовывая руки в старенькую курточку, сказал Штифт. - Это раньше - от завтрака накопишь или там у матери из кармана мелочь возьмёшь, а теперь нельзя. Что ж я, сам у себя деньги воровать буду?
.
- Ну а завтрак? От завтрака же можешь оставлять? - удивился Лёшка, совершенно не понимая философию Штифта.
- Нет, - ответил Штифт, - не могу! Я так подумал, что мне теперь нужно быстрее сил набираться, нельзя на жратве экономить…
- Ну ты даёшь… - только и смог сказать Лёшка.
- Я знаешь что хочу? - повернул к дружку раскрасневшееся от огня лицо Штифт. - Я хочу мать вылечить! Я ее в больницу положу, где от пьянства лечат!
Она же не плохая, она даже очень добрая, только несчастная и безвольная! Её все обманывают и никто понять не может… А так она хорошая.
.
- Ты счастливый! - сказал Лёшка. - Ты своей матери нужен. А я своей не нужен!
- А мне? Я бы без тебя пропал!
.
- Ты не в счёт! Ты мой единственный кореш. Только уж больно ты добренький. Нельзя таким быть. Надо быть резким человеком. Волевым и целеустремлённым… Нужно в себе развивать жизнестойкость и бойцовские качества - так отец говорит, - иначе ничего не добьёшься в жизни.
.
- Может быть, и я когда-нибудь таким стану, - сказал Штифт, - ты, что ли, всегда таким был, как сейчас?
.
- Всегда! - отрезал Лёшка, но это была неправда, и он это прекрасно знал.
.
Глава вторая. Каким был Лёха
Лёшка Кусков до десяти лет жил в деревне на Владимирщине с матерью и бабушкой. Отца он почти не помнил.
Отец уехал в город, когда Лёшка ещё не умел ходить.
Мать всё собиралась к нему в город, но он не очень приглашал, как понял Лёшка из разговоров.
Сейчас, сидя у маленького костерка на пустыре за новостройками, Лёшка Кусков, по нынешнему своему прозванию Лёха, вспомнил бревенчатый дом, куст сирени, который ломился весною в окно его комнаты. Тёплую, словно живую, печь, лохматого Напугая, что кидался каждое утро мальчишке на грудь и норовил лизнуть в щёки.
.
Он вспомнил бабушку.
.
Наверное, огонь был виноват: языки пламени в костре плясали на углях, как там - в печке, около которой она всегда гремела ухватами.
Маленькая, сгорбленная, с улыбчивым морщинистым лицом, она всегда норовила сунуть Лёшке то кочерыжку, то репку, то блинок…
.
Мать с утра до ночи была на работе, и Лёшка всё время с бабушкой. Весною, в такой же тёплый день, как сегодня, они вдвоём копали огород и сажали картошку.
Свежая земля пахла травой и влагой. Длинные кольчатые розовые червяки ввинчивались в свежевскопанные грядки. Цыплята, которых вывела в огород курица Настя, хватали их и растягивали, как резиновые подтяжки.
.
«Сади, внученька, горох, да расти, как он: быстро и весело… Матери на помощь, людям на радость…»
.
Лёшка аккуратно раскладывал горошинки в лунки и закапывал их совочком.
.
Бабушка повела Лёшку в школу, когда пришло время, бабушка слушала по десять раз, удивлялась и ахала рассказам из букваря и «Родной речи», и Лёшке хотелось читать ей и читать ещё.
Он любил пересказывать, что узнавал в школе.
Бабушка расспрашивала подробности, а Лёшка казался себе очень умным и знающим….
Когда он делал уроки, она садилась напротив за стол и, подперев маленькую сухонькую голову в белом платочке мосластым кулачком, следила, как выводит внук кривые буквы.
.
«Не такие уж кривые…» - подумал Лёшка.
В первом классе он учился отлично.
.
В деревне ему было хорошо, все между собой жили дружно: и взрослые и дети. Конечно, он дрался с мальчишками, бывали ссоры, но почему-то здесь, в городе, когда он вспоминал деревню, ему казалось, что там всегда светлое лето и каждый день как воскресенье.
А потом бабушка подняла тот страшный чёрный чугунок, где кипело в щёлоке бельё, вдвинула его в печь и, тихо охнув, села на лавку под окном.
Лёшка как раз учил уроки. Он поднял голову и увидел: бабушкино лицо стало совсем белым.
.
«Беги к дяде Ване, пусть за доктором пошлёт… - прошептала бабушка. - Стой! Поди сюды».
.
Она обхватила Лёшку костистыми руками, прижала изо всех сил к груди, и мальчик услышал, как там что-то булькает и хрипит. Он почему-то подумал, что так птица крыльями машет.
.
«Господи! - прошептала бабушка, прижимаясь холодными губами к Лёшкиному лбу. - Не дай ему пропасть! Побереги ты его! Беги, Алёшенька! Беги! - подтолкнула она мальчишку, отшатываясь к стене. - Да назад не ходи! Не ворочайся назад!..»
.
«Вот только бабушка меня и любила, - подумал Лёха, ворочая железным прутом угли. - А мать так… только говорит, что любит. Любила - не нашла бы себе этого Ивана Ивановича…»
.
Со смертью бабушки ушёл из дома покой, словно в печи огонь погас и весь дом выстыл.
.
Лёшка после уроков сам разогревал кашу, ел её, запивая холодным молоком, потому что никак не мог научиться его кипятить, оно всегда либо пригорало, либо убегало. Чаще хватал кусок хлеба и шёл на улицу, потому что дома ему было находиться без бабушки невмоготу - всё время хотелось её звать и плакать.
.
Он старался быть на улице дотемна, пока мать не приходила с работы.
.
Дальше было ещё хуже.
.
Однажды они заколотили окна, двери и поехали в город. Настали для Лёшки тяжёлые дни.
.
Мать всё так же с утра до ночи была на работе, и Кусков слонялся на улице.
Но здесь была другая улица и другие мальчишки.
С первого дня они прозвали Кускова обидным прозвищем «дерёвня» и всё время дразнили его за то, что он говорил по-владимирски, на «о».
Кусков бросался на них с кулаками.
С двумя, с тремя он мог справиться, но ведь его били впятером и даже вдесятером!..
Не успевал мальчишка оглянуться, как оказывался в самом низу кучи малы.
.
И в школе было то же самое.
Ребята смеялись над ним, как только он раскрывал рот: «Володимирская корова!»
.
Те мальчики, что не дразнились, не обращали на него внимания. После уроков они разбегались кто куда: кто в спортивную секцию, кто на скрипке играть, кто в кружок рисования… Лёшка хотел бы подружиться с этими занятыми мальчиками, но стеснялся.
.
А те мальчишки, что были свободны, только и знали, что драться да обзываться.
.
Однажды его так разделали, что он минут пятнадцать не мог остановить кровь, текущую из носа. Шёл дождик, и Лёшкины слёзы мешались с холодными каплями, падающими на лицо.
.
«Ничего медали! - сказал какой-то мужчина. - Ну а ты хоть сдачи-то дал?»
- «Я де убею!» - ответил Лёшка.
«А хотелось бы?»
- «Угу! Кодеждо!»
- «Приходи ко мне в секцию!» - сказал волшебный человек, как бы из дождя и Лёшкиных слёз возникший.
.
Так Кусков тоже стал занятым. Он был готов тренироваться с утра до вечера.
С каждым занятием прибавлялись синяки на локтях, на коленках, на бёдрах, но он чувствовал, как наливаются силой мышцы, как крепнет брюшной пресс, как цепкими становятся пальцы.
.
Теперь, если называли его «дерёвней», Лёшка хватал обидчика за локоть и за пиджак, рывок - и противник, сверкнув подошвами, шмякался на спину. «Психованный» - было новое прозвище Кускова, но никто не говорил его Лёшке в лицо.
.
Они с матерью получили квартиру в новом районе.
Здесь-то и познакомился Лёшка со Штифтом.
Как-то раз он возвращался из секции.
В парадном трое подростков отнимали деньги у заморённого парнишки.
.
- Ну ребята, ну не надо, - жалко приговаривал тот. - Ну пожалуйста.
.
- Отдай назад деньги! - сказал Лёшка самому длинному, раскосому, по прозвищу Монгол.
.
- Кто это? - спросил дурашливым голосом Монгол. - Не вижу.
..
Кусков занимался в секции третий год. Он поставил сумку с кимоно и скинул туфли.
.
- Сейчас тапочки белые примерять будет, - хихикнул кто-то из прихлебателей Монгола.
.
- Ты что, ты что? - почуял недоброе Монгол.
.
- Считаю до трёх! - сказал Кусков. Перед схваткой у него всегда холодели щёки и что-то сжималось в животе, словно он становился пружиной - крепкой и жёсткой. - Раз!
.
Он увидел, как восторженно и испуганно смотрит на него мальчишка, у которого отнимали деньги, вспомнил все обиды, которые пришлось ему вытерпеть в школе и во дворе на старой квартире.
.
- Два!
.
Всегда перед боем он вспоминал, как его били, и старался представить, что перед ним именно тот, кто его бил. «Перед боем нужно разозлиться, иначе не победишь!» Лёшка свято верил в справедливость этих слов.
.
- Три!
.
Захват! Рывок!
.
Монгол завыл, сгибаясь пополам, как складной.
.
- Заткнись! - спокойно сказал Кусков. - Иначе сейчас мордой в стенку въедешь.
.
- Отпусти! Отпусти! - стонал Монгол.
.
- Отдай пацану деньги! И запомни: маленьких обижать нехорошо. В другой раз попадёшься - руки-ноги повыдергаю.
.
Как нравился себе он в эту минуту! Как приятно ему было быть сильным, благородным, смелым! Как милостиво он выслушивал восторженные слова Штифта:
.
- Как ты его! Это же сам Монгол, а ты его как!
.
Ради этого стоило заниматься с утра до вечера. Ради этого он совсем запустил уроки и часами крутил гантели. Что может быть приятнее сознания, что ты сильнее всех, что даже враги твои вроде Монгола почтительно дают тебе дорогу, когда ты возвращаешься с тренировки?
.
А когда Лёшка стал побеждать на соревнованиях, когда он услышал, как зал, где были его сверстники и даже взрослые, встаёт и кричит: «Кусков! Кусков! Молодец!» - он готов был и ночей не спать ради тренировок…
.
- Лёха! - сказал Штифт. - Ты извини, мне идти надо. Мать сейчас с работы придёт…
.
Костёр почти погас, сизый дымок струился над багровыми углями, что уже подёргивались белёсым пеплом.
.
- Иди! - сказал Кусков. - Иди.
.
- Лёш! - сказал Штифт. - Если тебе что-нибудь нужно будет, я того… Я даже денег могу…
.
- Спасибо тебе, Штифт! - сказал Лёшка, пожимая товарищу руку, и вдруг подумал, что знаком он с ним больше года, а так и не знает его имени. Он посмотрел ещё на его щуплые плечи, на конопатый нос, на курточку, из которой торчали худые руки, похожие на гусиные лапы.
.
«Как тебя на самом деле-то зовут?» - хотел спросить он Штифта, но не решился.
книга о трудном подростке начала 80ых гг
.
В начале книги нашего главного героя выгоняют из секции дзюдо «исправлять двойки». «Я чемпион! Я их всех победил! Они мне все завидуют» - гневно думает мальчик, считающий дзюдо средством проучить возможных противников.
.
главный герой Алексей Кусков, предпочитающий, чтобы его называли Альбертом, уходит из дома в знак протеста против новых отношений матери.
В баре, где работает его отец, он встречает художника Вадима, который внезапно зовет мальчика «на край света».
И оказываются они в маленькой деревушке с болотами вокруг…
.
отрывок под катом
.
.
Глава первая. Полоса невезения
Мальчишки сидели на пустыре. Огромные многоэтажные коробки новостроек подступали к нему со всех сторон, по утрам здесь уже тарахтели бульдозеры и экскаваторы, громыхали компрессоры.
.
Совсем недавно пустырь был полем. Его ещё пересекала речка. Теперь она уже ниоткуда не вытекала и никуда не впадала.
Кое-где торчали изуродованные деревья - остатки садов бывшей здесь деревни. Но каждый день самосвалы везли сюда битый кирпич, ломаные железобетонные конструкции, опилки.
.
Высокий вал мусора накатывался со всех сторон на пустырь, и был он уже не деревня, но ещё и не город, а строительная площадка.
Мальчишки любили пустырь. В новых домах, куда они недавно переехали, были для них организованы игротеки и Красные уголки, спортивные залы и кружки, но их тянуло сюда.
.
Дурная слава ходила о пустыре. Два раза в неделю дружинники проводили рейды, и тогда отсюда разбегались те, кто состоял на учёте в милиции, кем занималась комиссия по делам несовершеннолетних при районном исполнительном комитете народных депутатов.
.
- И правильно сделал, что ушёл! - сказал Штифт. - Пусть милуются как хотят. Но без тебя. Тоже мне придумали! Догадались! Сколько твоей матери лет?
.
- Тридцать четыре!
.
- Ге! - сочувственно усмехнулся Штифт. - Это скоро у тебя вполне может брат появиться!
.
- Есть уже! - буркнул Алёшка. Ему хотелось завыть от слов приятеля. - Она на то и упирает, что, мол, у Ивана Ивановича сынишка без матери. Маленький. Сегодня утром села ко мне на диван и давай: «Лёша! Что ты скажешь, если Иван Иванович будет жить с нами?» Ну, я ей сказал! Надолго запомнит!
.
- Я поражаюсь! - сказал Штифт. - Скоро на пенсию, а они… Противно. Тьфу! - Он плюнул в маленький костерок, который развели мальчишки просто так, чтобы сидеть у огня, смотреть на пламя.
.
- Этот Иван Иванович всё ходил, ходил к нам. Всё про море болтал, а сам в море-то и не был - в порту на буксире плавает! Моряк из лужи! - рассказывал Лёшка. - Всего в нём и морского что фуражка с «крабом».
.
- Главное, - засмеялся Штифт, - как это она: «Мальчишке нужна мать, а тебе нужен отец…»
.
- Во-во! - подтвердил Лёшка. - А мне такая мать не нужна! Обойдусь!
.
- Главное дело, тебе «отец нужен», - не унимался Штифт. - Да у тебя отец - позавидовать можно! Такого отца поискать… Не то что какой-то буксирщик. С таким отцом не бойся, не пропадёшь! Что тебе, отец не поможет? Уходи жить к нему, вот и всё…
.
- Конечно, - согласился Лёшка.
.
- Всегда надеешься на лучшее, мечтаешь, мечтаешь, а получается наоборот, - сказал, помолчав, Штифт. - Всегда думаешь: «Ну, повезло!», а на самом деле - нет.
- Он горестно шмыгнул носом.
- На прошлой неделе специально с уроков удрал: накопил, понимаешь, шестьдесят копеек, хотел в центре жвачки достать.
Приезжаю - дают.
Чинно-благородно стал в очередь.
На шестьдесят копеек четыре штуки выходит, это целый день жевать!
И представляешь, перед самым носом на обед закрываются! - Белёсые брови Штифта поднялись, как у Пьеро из «Золотого ключика» - домиком.
- Выхожу на улицу - подваливает парень.
«Прикупи, - говорит, - жвачки. Я, - говорит, - перебрал, уже так нажевался - тошнит».
Я ему как порядочному - «спасибо», а он не по пятнадцать копеек продаёт, а по двадцать!
Спекулянт!
Ну, думаю, подавись моими деньгами. Купил! Тут нас дружинники и сцапали.
И до шести вечера в штабе дружины с нами разбирались.
.
- И жвачку отобрали?
.
- Конечно. Ему назад жвачку, мне назад деньги. Пожевал называется. Ему ещё в школу напишут.
Он выходит из штаба, говорит: «Лучше бы я тебе эту жвачку даром отдал…»
- Штифт горько засмеялся.
- Там один тип чудной сидел, у него на руке наколка: «Нет в жизни счастья».
Это точно.
Я себе тоже такую сделаю! А на другой руке у него написано: «Ах, судьба ты моя, полосатая!»
.
- В тюрьме, что ли, сидел?
.
- Вот именно, что нет. Это - он мне объяснил - жизнь, как зебра, то хорошая полоса, то плохая. Как придёт плохая полоса, хоть ложись и помирай!
- Точняк! - согласился Лёшка.
.
Сегодняшний разговор с матерью и его уход из дому был последней каплей в огромной чаше бед. Начались они ещё в марте, когда его выгнали из секции дзюдоистов. Не посмотрели, что Лёшка чемпион среди юниоров, выгнали за неуспеваемость в школе.
.
Об этом он не говорил никому, даже Штифту.
.
«Как только во дворе узнают, что я больше не чемпион и вообще не в секции, - думал Лёшка, - весь мой авторитет как песочный домик рассыплется». «Уважение и авторитет только у сильных и у везучих» - так говорил отец, и Лёшка с ним был совершенно согласен.
.
Он вспомнил, как вызвал его тренер. Лёшка занял второе место на городских соревнованиях, и ему только что вручили Почётную грамоту. Вот уж действительно: готовишься к радости, а получается несчастье.
.
«Как у тебя дела в школе?» - спросил тренер вместо поздравления. «Обыкновенно», - холодея от предчувствия беды, сказал Лёшка. «Звонил завуч, - глядя в окно, сказал тренер. - У тебя три двойки в четверти…» - «Но я же всё время на тренировках…» - прошептал Лёшка. «Я тебя предупреждал? - всё так же не оборачиваясь, спросил тренер. - Ты мне что обещал?»
.
Он поднялся и стал ходить по тренерской.
.
«Ты кем собираешься быть?»
- «Дзюдоистом!» - выпалил Лёшка.
«Нет такой профессии! - отрезал тренер. - В общем, так, - сказал он, опять поворачиваясь к окну, словно там за окошком было что-то такое интересное, от чего этот плотный широкогрудый человек с крепкой шеей и с седыми висками никак не мог оторваться. - В общем, так! Исправишь двойки - приходи».
.
- «Но я же в секции самый способный!» - закричал Лёшка.
.
«Ну?» - спросил тренер, обернувшись к мальчишке, словно впервые его увидел.
«Я же всех победил. Я - чемпион!» - опять закричал Лёшка.
«Что? - поднял брови тренер. - Иди исправляй двойки!»
.
Наверное, у Лёшки в это время было такое лицо, что тренер смягчился и добавил: «Кимоно можешь оставить у себя, до возвращения».
Он положил руку Лёшке на плечо. Но мальчишка стряхнул её…
.
«Выгнали! Выгнали!» - эта мысль постоянно стучала у Лёшки в голове.
.
«Ну, ничего! Ничего! - приговаривал он, обливаясь потом, тридцатый, сороковой раз отжимаясь от пола. - Я ещё вам всем покажу! Перейду в другое спортивное общество, я всем из этой дурацкой секции пятки на затылок заверну. Не исподтишка! Честно! На соревнованиях.
И вы ещё пожалеете, что выгнали меня».
Он не собирался исправлять двойки, а целыми днями возился с эспандером и гантелями, с пособиями и рисунками по дзюдо.
У него болели мышцы, но, стиснув зубы, Лёшка продолжал тренироваться в одиночку днём, а по вечерам отрабатывал приёмы со Штифтом.
.
- Вот ты уйдёшь - я без тебя здесь совсем пропаду! - вздохнул Штифт.
- Я тебя год учу драться! - сказал Лёшка. - Ты кучу приёмов знаешь и не слабак, а защитить себя не можешь! Ты же не трус!
- Не трус! - согласился Штифт.
- Так в чём же дело?
- Так ведь жалко! - сказал Штифт. - Одно дело - грушу колотить, а другое - живого человека.
- Жалко? - закричал Лёшка. - А они тебя жалеют? Ты что, забыл, как тебя Монгол с дружками отделал, «жалко»? На таких добреньких, как ты, воду возят.
.
Штифт только вздыхал в ответ.
.
- Мой отец знаешь как говорит? Жизнь - это война: либо ты бьёшь, либо тебя! Она, подлая, так устроена, что всегда один едет - другой везёт! Тот, кто везёт, - ишак! Ты что, ишак?
- Ну чё ты, чё ты, - сказал Штифт, - чё ты обижаешься? Тебе хорошо: у тебя мужской характер. Раз - и ушёл. А я так не могу.
- Чего ты не можешь? - глядя на конопатый нос Штифта, спросил Лёшка.
- Ничего не могу! И уйти не могу. Без меня мать совсем сопьётся!
- Что ты её, теперь до конца жизни тащить обязан?
.
Штифт в ответ пожал плечами.
.
- Вот если бы она замуж вышла да пить бросила, я бы сразу от неё ушёл, - сказал он, - так не могу. Пропадёт она без меня. Вчера позвонила с работы. «Приходи, - говорит, - сынок, получи мой аванс, и пусть теперь все деньги у тебя будут, а то я их размотаю. Меня деньги не любят…» Вот! - вздохнул Штифт, подкладывая щепки в огонь. - Теперь прощай жвачечка!
- Как это? - удивился Лёшка. - Теперь же все деньги у тебя - бери сколько хочешь!
.
- В том-то и дело, - засовывая руки в старенькую курточку, сказал Штифт. - Это раньше - от завтрака накопишь или там у матери из кармана мелочь возьмёшь, а теперь нельзя. Что ж я, сам у себя деньги воровать буду?
.
- Ну а завтрак? От завтрака же можешь оставлять? - удивился Лёшка, совершенно не понимая философию Штифта.
- Нет, - ответил Штифт, - не могу! Я так подумал, что мне теперь нужно быстрее сил набираться, нельзя на жратве экономить…
- Ну ты даёшь… - только и смог сказать Лёшка.
- Я знаешь что хочу? - повернул к дружку раскрасневшееся от огня лицо Штифт. - Я хочу мать вылечить! Я ее в больницу положу, где от пьянства лечат!
Она же не плохая, она даже очень добрая, только несчастная и безвольная! Её все обманывают и никто понять не может… А так она хорошая.
.
- Ты счастливый! - сказал Лёшка. - Ты своей матери нужен. А я своей не нужен!
- А мне? Я бы без тебя пропал!
.
- Ты не в счёт! Ты мой единственный кореш. Только уж больно ты добренький. Нельзя таким быть. Надо быть резким человеком. Волевым и целеустремлённым… Нужно в себе развивать жизнестойкость и бойцовские качества - так отец говорит, - иначе ничего не добьёшься в жизни.
.
- Может быть, и я когда-нибудь таким стану, - сказал Штифт, - ты, что ли, всегда таким был, как сейчас?
.
- Всегда! - отрезал Лёшка, но это была неправда, и он это прекрасно знал.
.
Глава вторая. Каким был Лёха
Лёшка Кусков до десяти лет жил в деревне на Владимирщине с матерью и бабушкой. Отца он почти не помнил.
Отец уехал в город, когда Лёшка ещё не умел ходить.
Мать всё собиралась к нему в город, но он не очень приглашал, как понял Лёшка из разговоров.
Сейчас, сидя у маленького костерка на пустыре за новостройками, Лёшка Кусков, по нынешнему своему прозванию Лёха, вспомнил бревенчатый дом, куст сирени, который ломился весною в окно его комнаты. Тёплую, словно живую, печь, лохматого Напугая, что кидался каждое утро мальчишке на грудь и норовил лизнуть в щёки.
.
Он вспомнил бабушку.
.
Наверное, огонь был виноват: языки пламени в костре плясали на углях, как там - в печке, около которой она всегда гремела ухватами.
Маленькая, сгорбленная, с улыбчивым морщинистым лицом, она всегда норовила сунуть Лёшке то кочерыжку, то репку, то блинок…
.
Мать с утра до ночи была на работе, и Лёшка всё время с бабушкой. Весною, в такой же тёплый день, как сегодня, они вдвоём копали огород и сажали картошку.
Свежая земля пахла травой и влагой. Длинные кольчатые розовые червяки ввинчивались в свежевскопанные грядки. Цыплята, которых вывела в огород курица Настя, хватали их и растягивали, как резиновые подтяжки.
.
«Сади, внученька, горох, да расти, как он: быстро и весело… Матери на помощь, людям на радость…»
.
Лёшка аккуратно раскладывал горошинки в лунки и закапывал их совочком.
.
Бабушка повела Лёшку в школу, когда пришло время, бабушка слушала по десять раз, удивлялась и ахала рассказам из букваря и «Родной речи», и Лёшке хотелось читать ей и читать ещё.
Он любил пересказывать, что узнавал в школе.
Бабушка расспрашивала подробности, а Лёшка казался себе очень умным и знающим….
Когда он делал уроки, она садилась напротив за стол и, подперев маленькую сухонькую голову в белом платочке мосластым кулачком, следила, как выводит внук кривые буквы.
.
«Не такие уж кривые…» - подумал Лёшка.
В первом классе он учился отлично.
.
В деревне ему было хорошо, все между собой жили дружно: и взрослые и дети. Конечно, он дрался с мальчишками, бывали ссоры, но почему-то здесь, в городе, когда он вспоминал деревню, ему казалось, что там всегда светлое лето и каждый день как воскресенье.
А потом бабушка подняла тот страшный чёрный чугунок, где кипело в щёлоке бельё, вдвинула его в печь и, тихо охнув, села на лавку под окном.
Лёшка как раз учил уроки. Он поднял голову и увидел: бабушкино лицо стало совсем белым.
.
«Беги к дяде Ване, пусть за доктором пошлёт… - прошептала бабушка. - Стой! Поди сюды».
.
Она обхватила Лёшку костистыми руками, прижала изо всех сил к груди, и мальчик услышал, как там что-то булькает и хрипит. Он почему-то подумал, что так птица крыльями машет.
.
«Господи! - прошептала бабушка, прижимаясь холодными губами к Лёшкиному лбу. - Не дай ему пропасть! Побереги ты его! Беги, Алёшенька! Беги! - подтолкнула она мальчишку, отшатываясь к стене. - Да назад не ходи! Не ворочайся назад!..»
.
«Вот только бабушка меня и любила, - подумал Лёха, ворочая железным прутом угли. - А мать так… только говорит, что любит. Любила - не нашла бы себе этого Ивана Ивановича…»
.
Со смертью бабушки ушёл из дома покой, словно в печи огонь погас и весь дом выстыл.
.
Лёшка после уроков сам разогревал кашу, ел её, запивая холодным молоком, потому что никак не мог научиться его кипятить, оно всегда либо пригорало, либо убегало. Чаще хватал кусок хлеба и шёл на улицу, потому что дома ему было находиться без бабушки невмоготу - всё время хотелось её звать и плакать.
.
Он старался быть на улице дотемна, пока мать не приходила с работы.
.
Дальше было ещё хуже.
.
Однажды они заколотили окна, двери и поехали в город. Настали для Лёшки тяжёлые дни.
.
Мать всё так же с утра до ночи была на работе, и Кусков слонялся на улице.
Но здесь была другая улица и другие мальчишки.
С первого дня они прозвали Кускова обидным прозвищем «дерёвня» и всё время дразнили его за то, что он говорил по-владимирски, на «о».
Кусков бросался на них с кулаками.
С двумя, с тремя он мог справиться, но ведь его били впятером и даже вдесятером!..
Не успевал мальчишка оглянуться, как оказывался в самом низу кучи малы.
.
И в школе было то же самое.
Ребята смеялись над ним, как только он раскрывал рот: «Володимирская корова!»
.
Те мальчики, что не дразнились, не обращали на него внимания. После уроков они разбегались кто куда: кто в спортивную секцию, кто на скрипке играть, кто в кружок рисования… Лёшка хотел бы подружиться с этими занятыми мальчиками, но стеснялся.
.
А те мальчишки, что были свободны, только и знали, что драться да обзываться.
.
Однажды его так разделали, что он минут пятнадцать не мог остановить кровь, текущую из носа. Шёл дождик, и Лёшкины слёзы мешались с холодными каплями, падающими на лицо.
.
«Ничего медали! - сказал какой-то мужчина. - Ну а ты хоть сдачи-то дал?»
- «Я де убею!» - ответил Лёшка.
«А хотелось бы?»
- «Угу! Кодеждо!»
- «Приходи ко мне в секцию!» - сказал волшебный человек, как бы из дождя и Лёшкиных слёз возникший.
.
Так Кусков тоже стал занятым. Он был готов тренироваться с утра до вечера.
С каждым занятием прибавлялись синяки на локтях, на коленках, на бёдрах, но он чувствовал, как наливаются силой мышцы, как крепнет брюшной пресс, как цепкими становятся пальцы.
.
Теперь, если называли его «дерёвней», Лёшка хватал обидчика за локоть и за пиджак, рывок - и противник, сверкнув подошвами, шмякался на спину. «Психованный» - было новое прозвище Кускова, но никто не говорил его Лёшке в лицо.
.
Они с матерью получили квартиру в новом районе.
Здесь-то и познакомился Лёшка со Штифтом.
Как-то раз он возвращался из секции.
В парадном трое подростков отнимали деньги у заморённого парнишки.
.
- Ну ребята, ну не надо, - жалко приговаривал тот. - Ну пожалуйста.
.
- Отдай назад деньги! - сказал Лёшка самому длинному, раскосому, по прозвищу Монгол.
.
- Кто это? - спросил дурашливым голосом Монгол. - Не вижу.
..
Кусков занимался в секции третий год. Он поставил сумку с кимоно и скинул туфли.
.
- Сейчас тапочки белые примерять будет, - хихикнул кто-то из прихлебателей Монгола.
.
- Ты что, ты что? - почуял недоброе Монгол.
.
- Считаю до трёх! - сказал Кусков. Перед схваткой у него всегда холодели щёки и что-то сжималось в животе, словно он становился пружиной - крепкой и жёсткой. - Раз!
.
Он увидел, как восторженно и испуганно смотрит на него мальчишка, у которого отнимали деньги, вспомнил все обиды, которые пришлось ему вытерпеть в школе и во дворе на старой квартире.
.
- Два!
.
Всегда перед боем он вспоминал, как его били, и старался представить, что перед ним именно тот, кто его бил. «Перед боем нужно разозлиться, иначе не победишь!» Лёшка свято верил в справедливость этих слов.
.
- Три!
.
Захват! Рывок!
.
Монгол завыл, сгибаясь пополам, как складной.
.
- Заткнись! - спокойно сказал Кусков. - Иначе сейчас мордой в стенку въедешь.
.
- Отпусти! Отпусти! - стонал Монгол.
.
- Отдай пацану деньги! И запомни: маленьких обижать нехорошо. В другой раз попадёшься - руки-ноги повыдергаю.
.
Как нравился себе он в эту минуту! Как приятно ему было быть сильным, благородным, смелым! Как милостиво он выслушивал восторженные слова Штифта:
.
- Как ты его! Это же сам Монгол, а ты его как!
.
Ради этого стоило заниматься с утра до вечера. Ради этого он совсем запустил уроки и часами крутил гантели. Что может быть приятнее сознания, что ты сильнее всех, что даже враги твои вроде Монгола почтительно дают тебе дорогу, когда ты возвращаешься с тренировки?
.
А когда Лёшка стал побеждать на соревнованиях, когда он услышал, как зал, где были его сверстники и даже взрослые, встаёт и кричит: «Кусков! Кусков! Молодец!» - он готов был и ночей не спать ради тренировок…
.
- Лёха! - сказал Штифт. - Ты извини, мне идти надо. Мать сейчас с работы придёт…
.
Костёр почти погас, сизый дымок струился над багровыми углями, что уже подёргивались белёсым пеплом.
.
- Иди! - сказал Кусков. - Иди.
.
- Лёш! - сказал Штифт. - Если тебе что-нибудь нужно будет, я того… Я даже денег могу…
.
- Спасибо тебе, Штифт! - сказал Лёшка, пожимая товарищу руку, и вдруг подумал, что знаком он с ним больше года, а так и не знает его имени. Он посмотрел ещё на его щуплые плечи, на конопатый нос, на курточку, из которой торчали худые руки, похожие на гусиные лапы.
.
«Как тебя на самом деле-то зовут?» - хотел спросить он Штифта, но не решился.