Алла Трубникова "Короли снимают табель" (1965)
Трубникова, Алла Яковлевна. «Короли» снимают табель [Текст] / А. Я. Трубникова. - [Москва] : Мол. гвардия, 1965. - 160 с. : ил.; 20 см.
.
Чумовая книга 1965 г про перевоспитание "нетрудовых элементов" в СССР.
Автор корреспонтентка журнала "Крокодил" под видом тунеядки совершает путешествие в специальную колонию-поселение этих самых элементов, где в традициях позднего хрущевского агитпропа описывает истории живущих там людей.
.
.
Аннотация:
Самое большое счастье выпало на долю Человека - право трудиться, радость видеть плоды своего ума, своих рук.
И только преступлением можно назвать отказ от этого права, нежелание работать для людей, для себя, для жизни.
В этой книге ты, дорогой читатель, прочтешь о бывших «королях», любителях острых ощущений, легкой жизни, ты прочтешь о том, как возвращают их к настоящей, человеческой жизни, снимают с них шутовские маски.
Журналистка Алла Трубникова, автор этой повести, сама под видом тунеядки отправилась на место поселения тунеядцев.
Там, на поселении, она вела своеобразный дневник.
В книге рассказывается и о другом поселении, где автор побывала уже как журналист..
..
под катом современная рецензия, отрывок и ссылка на скачивание книги в пдф
Современная рецензия
Родоначальником жанра журналистского расследования с полным погружением автора в жизнь героев считается немецкий писатель Гюнтер Вальраф, проживший 1963-1965 годы под видом гастарбайтера из Турции.
.
Есть некоторые основания полагать, что параллельно на ту же идею вышла советская журналистка Алла Трубникова, выпустившая в один 1965 год две книги - «Командировка в 13 век» и «Короли» снимают табель».
Случилось это как минимум на год раньше, чем репортажи Вальрафа были напечатаны в газетах, и на 20 лет раньше, чем книга «На самом дне» вышла отдельным изданием в ФРГ.
.
К сожалению, об авторе столь важного профессионального открытия нет никакой информации ни в аннотации к книге, ни во всезнающей Википедии.
.
Зато о причинах появления «расследования» известно гораздо больше. 4 мая 1961 года Президиум Верховного совета РСФСР издал указ «Об усилении борьбы с лицами (бездельниками, тунеядцами, паразитами), уклоняющимися от общественно-полезного труда и ведущими антиобщественный паразитический образ жизни».
Документ продолжал линию, начатую в статье 12 «сталинской» Конституции СССР 1936 года: «Труд в СССР является обязанностью и делом чести каждого способного к труду гражданина по принципу: кто не работает, тот не ест».
.
При Хрущеве и следующих руководителях государства указ о тунеядстве стоил нескольких лет свободы таким разным людям, как поэт Иосиф Бродский и актер Николай Годовиков (Петруха из «Белого солнца пустыни»).
.
Алла Трубникова под псевдонимом Алла Галкина отправилась в поселение «указников» в самые первые годы действия новой системы.
Поселение находилось в поселке Новый Париж, что вроде бы отсылает нас в Челябинскую область, где до сих пор есть населенные пункты Париж, Берлин, Лейпциг и так далее.
.
Другая оговорка, о переименовании Парижа в Веселый Кут, вроде бы переносит место действия в Республику Коми, где «перековкой» людей занимались многочисленные ИТЛ.
Но на самом деле все происходит в Одесской области, где тоже есть населенный пункт с таким названием.
Этот вариант очевиден, потому что многие действующие лица носят украинские и молдавские фамилии, инструменты сельскохозяйственного труда называют по-украински, а некоторые из персонажей ранее жили в Одессе.
Вообще же тот советский чиновник, который выбрал местом поселения именно наш советский Париж (с совхозными полями и скотным двором) поступил с изощренной жестокостью: вы хотели красивой жизни, ресторанов и автомобилей?
Ну и получите.
А вот директор совхоза, получивший таких работников, крайне ими недоволен и дает это понять при каждом удобном и неудобном случае.
.
Первой из 23 соседок-«указниц» Галкина-Трубникова встречает перевоспитавшуюся - и та показывает ей табель, в котором вписаны потрясающие современного читателя слова: «Январь - 31 рабочий день, февраль - 22…».
Получается, что в начале 1960-х отправленные на принудительные сельхозработы граждане даже зимой (когда в сельской местности, казалось бы, спад активности) вкалывали вообще без выходных.
Причина такого усердия понятна: по указу осужденным в первый раз давали в среднем по три года, но при выполнении нормы срок могли сократить ровно вдвое.
.
Дальше было хуже.
На совхозном поле Галкина встречается с принципиальной бездельницей Воробьевой, для описания которой автор расходует, кажется, весь запас пословиц и поговорок о трудящихся и тунеядцах.
.
В общежитии указниц происходит встреча пострашнее: в Новом Париже проживает некая Цымбалова, о которой Галкина-Трубникова слышала уже много раз - она родила четверых сыновей и каждый раз пыталась сделать все возможное, чтобы дети не выжили (бдительные работники роддомов каждый раз ее останавливали).
.
Выясняется, например, что «тунеядцами» становились не только жители столиц и вообще крупных городов - простая сельская девушка, окончившая десять классов первой в семье, тоже отказывалась работать в колхозе, потому что мечтала учиться и стать специалистом.
Ни в семье, ни в родном колхозе ее стремление поддержки не нашло, и вместо города, о котором мечтала, она оказалась на поселении.
Последняя история больше всего покоробила видавшую виды журналистку, и она даже цитирует Макаренко: «Как можно больше требований к человеку и как можно больше уважения к человеку…».
.
Чем дальше по тексту, тем мрачнее повествование.
В поселении, где часть обитателей ударно трудится (в среднем план выполняют на 120 %), случается и воровство, и прогулы, и пьянство - без этого многим просто скучно.
Среди указниц попадаются и уже отсидевшие срок в настоящих лагерях, и профессиональная самогонщица (вставшая, впрочем, на путь исправления), и бывшая «божья коровка» - обитательница подпольного борделя, организованного сыновьями советских и партийных руководителей.
Мальчиков, между прочим, оправдали, а вот их жертв отправили на поселение - папы прикрыли деток, «сбитых с пути истинного».
Даже странно, как этот фрагмент проскочил советскую цензуру.
..
Нагнав жути, Галкина вовремя выводит повествование на позитивные рельсы:
вот вам сцена обмена книг в библиотеке,
вот - досрочное освобождение одной из женщин,
вот спектакль в клубе, где ставят пьесу советского сценариста Николая Погодина.
Ставят, что примечательно, пьесу «Аристократы» - о «перековке» лагерников на строительстве Беломорканала.
.
Командировка Галкиной в женское поселение закончилась - не по ее вине - досрочно, поэтому в книге нет хэппи-энда о перевоспитании большинства героев повествования, только косвенные намеки.
....
Вторая часть книги состоит из серии зарисовок «из зала суда» и из мужского поселения, в которых читателя встречает целая серия антигероев советского времени.
Хотя среди поселенцев встречаются «и Ноздревы, и Обломовы, и Остапы Бендеры», корреспондент отмечает важный факт: местный поселковый магазин не выполняет план - очень низкий спрос на спиртное.
Далеко не все бывшие тунеядцы работают, но пить бросают практически все, потому что на руки им выдают лишь по 10 рублей в месяц на еду, а остальное отправляют родственникам.
.
Украшением текста стал дневник некого тунеядца-рецидивиста, бежавшего с поселения.
Поверить в подлинность трудно, слишком уж все высокохудожественно, но нельзя не отдать должное предусмотрительности автора: отказавшись от производительного труда на благо общества, «автор» занимается фарцовкой.
Кажется, это был задел на следующую книгу.
..
В тексте Галкиной-Трубниковой разбросаны многочисленные намеки на уникальные фрагменты советской истории, оставшиеся малоизученными, а теперь уже и полностью забытыми.
Директор совхоза, к которому приписано мужское поселение, носит говорящую фамилию Большак.
Зовут его при этом Лев Давыдович, и как тут не вспомнить Троцкого - десятью годами ранее Трубниковой наверняка посоветовали бы изменить имя и отчество.
..
В сельской местности Большак оказался в числе «двадцати пяти тысяч» кадровых рабочих-коммунистов, отправленных для организации колхозов в 1929 году.
.
Электроэнергию совхоз получает от собственной ГЭС - сотни таких малых станций были построены по всей стране, и разрушились спустя короткое время из-за неправильного проектирования или плохого обслуживания.
.
Один из «тунеядцев» - бывший пономарь, от которого, впрочем, отвернулись и священник, и прихожане: пил и воровал.
Для нас это намек на хрущевскую антирелигиозную кампанию, во время которой за пять лет закрыли 47 монастырей и скитов, количество монахов сократилось в два раза, а священнослужителей принуждали к мирской жизни сотнями.
.
Книга, как и положено, завершается словами мудрого старика - прием, который высмеивали еще Ильф и Петров.
Спустя год после описанных событий на вопрос корреспондента «Как там ваши тунеядцы?» сельский мудрец отвечает с обидой: «У нас тунеядцев нет, у нас все работают».
Если бы - на самом деле указ о тунеядцах отменили только в апреле 1991 года,
.
источник
https://glagol38.ru/text/14-09-2021/003
.
отрывок из книги
.
ИЗ ДНЕВНИКА «ТУНЕЯДКИ» ГАЛКИНОЙ
День первый ПОНЕДЕЛЬНИК.
Кто-то трясет меня за плечо:
.
- Вставайте! Скоро Париж!
.
Париж! Опять Париж!.. Я счастливо улыбаюсь - всего несколько месяцев назад подъезжала я к этому прекрасному городу.
.
Вскакиваю: что за ерунда! Спросонок никак не могу сообразить, почему за окнами вагона мерцают редкие огоньки, почему еле тащится сквозь ночь наш поезд, ревматически поскрипывающий тормозами. И с какой стати милицейский капитан, обращаясь ко мне, командует:
..
- Быстрее собирайте ваши вещи, Галкина! Через пять минут Париж.
.
Нет, тут явно какое-то недоразумение. Протираю глаза. Пассажиры начинают поглядывать на меня с подозрением.
.
- Придите же в себя, Галкина! - ледяным голосом советует капитан.
..
И тут, наконец, я окончательно просыпаюсь и понимаю, что его слова относятся ко мне.
Ведь я-то и есть Галкина, «тунеядка» Галкина, которую препровождают на место поселения!
Да, я журналистка.
Но была же я паломницей, бродила по монастырям с крестом на шее в качестве «рабы божьей».
И писала потом обо всем увиденном документальные повести.
Так почему бы и теперь, когда я задумала рассказать о поселении, мне самой не стать «завзятой тунеядкой»?
Вести дневник и изо дня в день записывать все, что будет происходить на моих глазах.
При том непременном условии, конечно, что никто ни в районном отделении милиции, ни в самом совхозе и понятия не будет иметь, кто скрывается под видом новой поселенки.
Никто, кроме сопровождающего меня капитана.
.
Однако, при чем тут Париж? Ведь совхоз, куда меня направляют, называется «Первомайский»…
.
- Станция Старый Париж, стоянка одна минута, - простуженным голосом объявляет проводник.
.
Поезд замедляет ход, мы поспешно спрыгиваем на платформу.
Ах, вот в чем, оказывается, дело - крохотная станция, на которую мы приехали, называется… Старым Парижем.
И все попытки переименовать ее в Веселый Кут остались безрезультатными - жители упорно продолжают называть ее по-прежнему.
.
Спотыкаясь, бредем по еле освещенному перрону - неоновые лампы аэродрома Орли, что под настоящим Парижем, здесь, естественно, отсутствуют…
.
Час от часу не легче - выясняется, что, помимо Старого Парижа, существует еще и Новый. И что именно в селе Новый Париж расположено мое поселение. Но до него добрых двадцать километров с гаком, поэтому ночь мне предстоит провести в здешней милиции.
.
- Указница? - Дежурный по отделению окидывает наметанным взглядом мое цветастое платье, модные с обтрепанными носами туфли и кокетливо повязанную косынку с экзотическими пальмами.
.
До утра меня помещают в камеру предварительного заключения.
Что и говорить, комната выглядит не очень-то уютно, когда на окнах вместо занавесок - решетки.
На мое счастье, кажется, в этот день не «выловили» ни одного нарушителя общественного спокойствия.
Впрочем, нет, здесь уже примостилась какая-то особа женского пола.
..
- Новенькая? Небось к нам, в Первомайский?
.
Молча киваю и укладываюсь на скамью. Закрываю глаза. Жестковато. Уснуть все равно не удается: Нинка Лычкина, как запросто она себя величает, не умолкает ни на минуту.
.
- Подымаешь, велика беда, набила морду соседке. Ничего, скоро вернусь, еще добавлю. - И Нинка сжимает в кулак руку с затейливой татуировкой: «Боже, избавь меня от врагов, а от друзей я и сама избавлюсь».
.
- Наколочки-то, похоже, тюремные? - позевывая, как бы невзначай спрашиваю я.
.
- Они самые, - не без гордости констатирует Лычкина. - Нинка уже кое-где побывала, так что совхоз для нее - детские игрушки, - и она небрежно сплевывает на пол.
.
Исподволь начинаю расспрашивать о житье-бытье на поселении.
.
- А ты что, видно, тоже сачковала? - в свою очередь, интересуется Нинка. - Так вот, имей в виду: сачковать там не приходится. У нас, представляешь, какой порядочек заведен? Раз не выйдешь, два не выйдешь, а на третий - принуд. Кой-кому дали. После этого все как миленькие на наряд затрусили. Так что лучше сразу идти. Это тебе не кто-нибудь говорит, а Нинка Лычкина. А Лычкина трепаться не любит…
.
Ранним утром меня вызывают в дежурную. Усаживаюсь в уголок. Происходит смена дежурных по отделению. Милиционеры настроены отнюдь не агрессивно.
.
- И много дали? - не без сочувствия спрашивает тот, что сдал дежурство..
- Три.
.
- Это еще по-божески. А будете работать - вообще половиной срока обойдется, - подбадривает тот, что принял дежурство.
.
Никто, кроме капитана Голько, не знает, что тунеядка Алла Галкина и журналистка Алла Трубникова - одно и то же лицо. Значит, надо хорошо играть свою роль.
.
- Работать? - Я кривлю ярко накрашенный рот. - А знаете, как в песне поется?
.
Пусть работает папа,
Пусть работает мама,
Пусть работает трактор,
А гулять буду я.
Благодушие сползает с лица дежурного.
.
- Что ж, - лейтенант, только что вступивший на дежурство, придавливает тяжелым пресс-папье разлетающиеся от сквозняка бумаги, - тогда будете отбывать от звонка до звонка. Понятно? - И он провожает меня к «лимузину» с решеткой.
.
- Передай там Людке Чувакиной, - кричит мне вслед выскочившая на крыльцо Лычкина, - чтоб не очень зарывалась! Скажи: «Нинка вернется, она тебя „приласкает“»..
По тряской, в колдобинах и ухабах дороге мы выезжаем из Старого Парижа и держим путь в Новый.
.
День второй ВТОРНИК
Новый Париж еще меньше Старого. Протяженность села не более двух километров. Здесь всего одна улица и всего одна площадь.
.
«Резиденция» коменданта ничем не отличается от других домиков. Самого коменданта, Николая Семеновича Каляду, еще очень молодого человека, мы застаем за обедом. Он поспешно застегивает распахнутый китель и, к явному неудовольствию супруги, встает из-за стола.
.
- Вот еще одна краля на нашу голову. - Комендантша с сердцем отодвигает тарелку. - Откуда только такие берутся?! Может, их всех до Парижу сгонять решили?!
.
Капитан Голько вкратце информирует коменданта: доставлена некая Галкина, осуждена на три года, бедовая. И он требует, чтобы со мной обращались построже.
.
Видя, как хмурится комендант, я про себя усмехаюсь: чего мне бояться? Ведь рядом будет капитан, который знает, кто я, и, как было условлено, не выпустит меня из поля зрения.
.
Вдруг резко, рывком открывается дверь. Вбегает запыхавшийся парнишка.
.
- Товарищ капитан! - скороговоркой выпаливает он. - В контору из милиции звонили. Просят, чтоб вы срочно в район ехали.
.
Я меняюсь в лице: отъезд капитана никак не входил в мои планы. Между тем Голько, не глядя в мою сторону, но, безусловно, для меня роняет:
.
- Непременно вернусь к вечеру.
.
- Вот что, Галкина, - комендант берется за фуражку, - пойдем-ка в столовую.
.
Мы идем по селу. Под яркими солнечными лучами белые домики выглядят нарядно. На улицах ни души: «в самом разгаре страда деревенская».
.
В парижском «ресторане» всего несколько человек.
.
- Обед у нас вывозят в поле, - поясняет комендант. - Только те, кто поблизости работает, заходят в столовую. А ну-ка, Чувакина, зачислите на довольствие двадцать третью выселенную. Деньги после удержим.
.
Становится неловко - пожалуй, не расплатиться с совхозом: вряд ли хватит заработанного мною.
.
- Как фамилия? - Чувакина перестает убирать со стола и вынимает список.
.
- Галкина, - с непривычки я запинаюсь.
.
- Галкина? - Чувакина начинает давиться от смеха. - А может, Елкина?
.
- Интересно, с чего это тебя так разобрало? - возмущаюсь я. - По-моему, быть Галкиной в сто раз лучше, чем Чувакиной.
.
- А ты, собственно, из каких Галкиных будешь? - тотчас интересуется кто-то. - Случаем, не Степана Глухого сродственница?
.
И тут выясняется, что все село сплошь состоит из Елкиных и Галкиных. Дернула же меня нелегкая подобрать себе именно эту фамилию!
.
- Между прочим, соловья баснями не кормят. Может, мне все же дадут поесть в этом доме?
.
Чувакина наливает объемистую миску борща. Ужасно горячо и ужасно невкусно: надо же умудриться так испортить продукты!
.
- А куда тебя деть, Галкина, ума не приложу, - комендант в раздумье почесывает бровь. - Ну пойдем, пошукаем..
скачать в пдф можно тут
https://orpk.org/books/1511
.
читать полностью тут
https://www.rulit.me/books/koroli-snimayut-tabel-read-689576-1.html
https://mirbukv.net/kniga/koroli-snimayut-tabel-trubnikova
..
.
Чумовая книга 1965 г про перевоспитание "нетрудовых элементов" в СССР.
Автор корреспонтентка журнала "Крокодил" под видом тунеядки совершает путешествие в специальную колонию-поселение этих самых элементов, где в традициях позднего хрущевского агитпропа описывает истории живущих там людей.
.
.
Аннотация:
Самое большое счастье выпало на долю Человека - право трудиться, радость видеть плоды своего ума, своих рук.
И только преступлением можно назвать отказ от этого права, нежелание работать для людей, для себя, для жизни.
В этой книге ты, дорогой читатель, прочтешь о бывших «королях», любителях острых ощущений, легкой жизни, ты прочтешь о том, как возвращают их к настоящей, человеческой жизни, снимают с них шутовские маски.
Журналистка Алла Трубникова, автор этой повести, сама под видом тунеядки отправилась на место поселения тунеядцев.
Там, на поселении, она вела своеобразный дневник.
В книге рассказывается и о другом поселении, где автор побывала уже как журналист..
..
под катом современная рецензия, отрывок и ссылка на скачивание книги в пдф
Современная рецензия
Родоначальником жанра журналистского расследования с полным погружением автора в жизнь героев считается немецкий писатель Гюнтер Вальраф, проживший 1963-1965 годы под видом гастарбайтера из Турции.
.
Есть некоторые основания полагать, что параллельно на ту же идею вышла советская журналистка Алла Трубникова, выпустившая в один 1965 год две книги - «Командировка в 13 век» и «Короли» снимают табель».
Случилось это как минимум на год раньше, чем репортажи Вальрафа были напечатаны в газетах, и на 20 лет раньше, чем книга «На самом дне» вышла отдельным изданием в ФРГ.
.
К сожалению, об авторе столь важного профессионального открытия нет никакой информации ни в аннотации к книге, ни во всезнающей Википедии.
.
Зато о причинах появления «расследования» известно гораздо больше. 4 мая 1961 года Президиум Верховного совета РСФСР издал указ «Об усилении борьбы с лицами (бездельниками, тунеядцами, паразитами), уклоняющимися от общественно-полезного труда и ведущими антиобщественный паразитический образ жизни».
Документ продолжал линию, начатую в статье 12 «сталинской» Конституции СССР 1936 года: «Труд в СССР является обязанностью и делом чести каждого способного к труду гражданина по принципу: кто не работает, тот не ест».
.
При Хрущеве и следующих руководителях государства указ о тунеядстве стоил нескольких лет свободы таким разным людям, как поэт Иосиф Бродский и актер Николай Годовиков (Петруха из «Белого солнца пустыни»).
.
Алла Трубникова под псевдонимом Алла Галкина отправилась в поселение «указников» в самые первые годы действия новой системы.
Поселение находилось в поселке Новый Париж, что вроде бы отсылает нас в Челябинскую область, где до сих пор есть населенные пункты Париж, Берлин, Лейпциг и так далее.
.
Другая оговорка, о переименовании Парижа в Веселый Кут, вроде бы переносит место действия в Республику Коми, где «перековкой» людей занимались многочисленные ИТЛ.
Но на самом деле все происходит в Одесской области, где тоже есть населенный пункт с таким названием.
Этот вариант очевиден, потому что многие действующие лица носят украинские и молдавские фамилии, инструменты сельскохозяйственного труда называют по-украински, а некоторые из персонажей ранее жили в Одессе.
Вообще же тот советский чиновник, который выбрал местом поселения именно наш советский Париж (с совхозными полями и скотным двором) поступил с изощренной жестокостью: вы хотели красивой жизни, ресторанов и автомобилей?
Ну и получите.
А вот директор совхоза, получивший таких работников, крайне ими недоволен и дает это понять при каждом удобном и неудобном случае.
.
Первой из 23 соседок-«указниц» Галкина-Трубникова встречает перевоспитавшуюся - и та показывает ей табель, в котором вписаны потрясающие современного читателя слова: «Январь - 31 рабочий день, февраль - 22…».
Получается, что в начале 1960-х отправленные на принудительные сельхозработы граждане даже зимой (когда в сельской местности, казалось бы, спад активности) вкалывали вообще без выходных.
Причина такого усердия понятна: по указу осужденным в первый раз давали в среднем по три года, но при выполнении нормы срок могли сократить ровно вдвое.
.
Дальше было хуже.
На совхозном поле Галкина встречается с принципиальной бездельницей Воробьевой, для описания которой автор расходует, кажется, весь запас пословиц и поговорок о трудящихся и тунеядцах.
.
В общежитии указниц происходит встреча пострашнее: в Новом Париже проживает некая Цымбалова, о которой Галкина-Трубникова слышала уже много раз - она родила четверых сыновей и каждый раз пыталась сделать все возможное, чтобы дети не выжили (бдительные работники роддомов каждый раз ее останавливали).
.
Выясняется, например, что «тунеядцами» становились не только жители столиц и вообще крупных городов - простая сельская девушка, окончившая десять классов первой в семье, тоже отказывалась работать в колхозе, потому что мечтала учиться и стать специалистом.
Ни в семье, ни в родном колхозе ее стремление поддержки не нашло, и вместо города, о котором мечтала, она оказалась на поселении.
Последняя история больше всего покоробила видавшую виды журналистку, и она даже цитирует Макаренко: «Как можно больше требований к человеку и как можно больше уважения к человеку…».
.
Чем дальше по тексту, тем мрачнее повествование.
В поселении, где часть обитателей ударно трудится (в среднем план выполняют на 120 %), случается и воровство, и прогулы, и пьянство - без этого многим просто скучно.
Среди указниц попадаются и уже отсидевшие срок в настоящих лагерях, и профессиональная самогонщица (вставшая, впрочем, на путь исправления), и бывшая «божья коровка» - обитательница подпольного борделя, организованного сыновьями советских и партийных руководителей.
Мальчиков, между прочим, оправдали, а вот их жертв отправили на поселение - папы прикрыли деток, «сбитых с пути истинного».
Даже странно, как этот фрагмент проскочил советскую цензуру.
..
Нагнав жути, Галкина вовремя выводит повествование на позитивные рельсы:
вот вам сцена обмена книг в библиотеке,
вот - досрочное освобождение одной из женщин,
вот спектакль в клубе, где ставят пьесу советского сценариста Николая Погодина.
Ставят, что примечательно, пьесу «Аристократы» - о «перековке» лагерников на строительстве Беломорканала.
.
Командировка Галкиной в женское поселение закончилась - не по ее вине - досрочно, поэтому в книге нет хэппи-энда о перевоспитании большинства героев повествования, только косвенные намеки.
....
Вторая часть книги состоит из серии зарисовок «из зала суда» и из мужского поселения, в которых читателя встречает целая серия антигероев советского времени.
Хотя среди поселенцев встречаются «и Ноздревы, и Обломовы, и Остапы Бендеры», корреспондент отмечает важный факт: местный поселковый магазин не выполняет план - очень низкий спрос на спиртное.
Далеко не все бывшие тунеядцы работают, но пить бросают практически все, потому что на руки им выдают лишь по 10 рублей в месяц на еду, а остальное отправляют родственникам.
.
Украшением текста стал дневник некого тунеядца-рецидивиста, бежавшего с поселения.
Поверить в подлинность трудно, слишком уж все высокохудожественно, но нельзя не отдать должное предусмотрительности автора: отказавшись от производительного труда на благо общества, «автор» занимается фарцовкой.
Кажется, это был задел на следующую книгу.
..
В тексте Галкиной-Трубниковой разбросаны многочисленные намеки на уникальные фрагменты советской истории, оставшиеся малоизученными, а теперь уже и полностью забытыми.
Директор совхоза, к которому приписано мужское поселение, носит говорящую фамилию Большак.
Зовут его при этом Лев Давыдович, и как тут не вспомнить Троцкого - десятью годами ранее Трубниковой наверняка посоветовали бы изменить имя и отчество.
..
В сельской местности Большак оказался в числе «двадцати пяти тысяч» кадровых рабочих-коммунистов, отправленных для организации колхозов в 1929 году.
.
Электроэнергию совхоз получает от собственной ГЭС - сотни таких малых станций были построены по всей стране, и разрушились спустя короткое время из-за неправильного проектирования или плохого обслуживания.
.
Один из «тунеядцев» - бывший пономарь, от которого, впрочем, отвернулись и священник, и прихожане: пил и воровал.
Для нас это намек на хрущевскую антирелигиозную кампанию, во время которой за пять лет закрыли 47 монастырей и скитов, количество монахов сократилось в два раза, а священнослужителей принуждали к мирской жизни сотнями.
.
Книга, как и положено, завершается словами мудрого старика - прием, который высмеивали еще Ильф и Петров.
Спустя год после описанных событий на вопрос корреспондента «Как там ваши тунеядцы?» сельский мудрец отвечает с обидой: «У нас тунеядцев нет, у нас все работают».
Если бы - на самом деле указ о тунеядцах отменили только в апреле 1991 года,
.
источник
https://glagol38.ru/text/14-09-2021/003
.
отрывок из книги
.
ИЗ ДНЕВНИКА «ТУНЕЯДКИ» ГАЛКИНОЙ
День первый ПОНЕДЕЛЬНИК.
Кто-то трясет меня за плечо:
.
- Вставайте! Скоро Париж!
.
Париж! Опять Париж!.. Я счастливо улыбаюсь - всего несколько месяцев назад подъезжала я к этому прекрасному городу.
.
Вскакиваю: что за ерунда! Спросонок никак не могу сообразить, почему за окнами вагона мерцают редкие огоньки, почему еле тащится сквозь ночь наш поезд, ревматически поскрипывающий тормозами. И с какой стати милицейский капитан, обращаясь ко мне, командует:
..
- Быстрее собирайте ваши вещи, Галкина! Через пять минут Париж.
.
Нет, тут явно какое-то недоразумение. Протираю глаза. Пассажиры начинают поглядывать на меня с подозрением.
.
- Придите же в себя, Галкина! - ледяным голосом советует капитан.
..
И тут, наконец, я окончательно просыпаюсь и понимаю, что его слова относятся ко мне.
Ведь я-то и есть Галкина, «тунеядка» Галкина, которую препровождают на место поселения!
Да, я журналистка.
Но была же я паломницей, бродила по монастырям с крестом на шее в качестве «рабы божьей».
И писала потом обо всем увиденном документальные повести.
Так почему бы и теперь, когда я задумала рассказать о поселении, мне самой не стать «завзятой тунеядкой»?
Вести дневник и изо дня в день записывать все, что будет происходить на моих глазах.
При том непременном условии, конечно, что никто ни в районном отделении милиции, ни в самом совхозе и понятия не будет иметь, кто скрывается под видом новой поселенки.
Никто, кроме сопровождающего меня капитана.
.
Однако, при чем тут Париж? Ведь совхоз, куда меня направляют, называется «Первомайский»…
.
- Станция Старый Париж, стоянка одна минута, - простуженным голосом объявляет проводник.
.
Поезд замедляет ход, мы поспешно спрыгиваем на платформу.
Ах, вот в чем, оказывается, дело - крохотная станция, на которую мы приехали, называется… Старым Парижем.
И все попытки переименовать ее в Веселый Кут остались безрезультатными - жители упорно продолжают называть ее по-прежнему.
.
Спотыкаясь, бредем по еле освещенному перрону - неоновые лампы аэродрома Орли, что под настоящим Парижем, здесь, естественно, отсутствуют…
.
Час от часу не легче - выясняется, что, помимо Старого Парижа, существует еще и Новый. И что именно в селе Новый Париж расположено мое поселение. Но до него добрых двадцать километров с гаком, поэтому ночь мне предстоит провести в здешней милиции.
.
- Указница? - Дежурный по отделению окидывает наметанным взглядом мое цветастое платье, модные с обтрепанными носами туфли и кокетливо повязанную косынку с экзотическими пальмами.
.
До утра меня помещают в камеру предварительного заключения.
Что и говорить, комната выглядит не очень-то уютно, когда на окнах вместо занавесок - решетки.
На мое счастье, кажется, в этот день не «выловили» ни одного нарушителя общественного спокойствия.
Впрочем, нет, здесь уже примостилась какая-то особа женского пола.
..
- Новенькая? Небось к нам, в Первомайский?
.
Молча киваю и укладываюсь на скамью. Закрываю глаза. Жестковато. Уснуть все равно не удается: Нинка Лычкина, как запросто она себя величает, не умолкает ни на минуту.
.
- Подымаешь, велика беда, набила морду соседке. Ничего, скоро вернусь, еще добавлю. - И Нинка сжимает в кулак руку с затейливой татуировкой: «Боже, избавь меня от врагов, а от друзей я и сама избавлюсь».
.
- Наколочки-то, похоже, тюремные? - позевывая, как бы невзначай спрашиваю я.
.
- Они самые, - не без гордости констатирует Лычкина. - Нинка уже кое-где побывала, так что совхоз для нее - детские игрушки, - и она небрежно сплевывает на пол.
.
Исподволь начинаю расспрашивать о житье-бытье на поселении.
.
- А ты что, видно, тоже сачковала? - в свою очередь, интересуется Нинка. - Так вот, имей в виду: сачковать там не приходится. У нас, представляешь, какой порядочек заведен? Раз не выйдешь, два не выйдешь, а на третий - принуд. Кой-кому дали. После этого все как миленькие на наряд затрусили. Так что лучше сразу идти. Это тебе не кто-нибудь говорит, а Нинка Лычкина. А Лычкина трепаться не любит…
.
Ранним утром меня вызывают в дежурную. Усаживаюсь в уголок. Происходит смена дежурных по отделению. Милиционеры настроены отнюдь не агрессивно.
.
- И много дали? - не без сочувствия спрашивает тот, что сдал дежурство..
- Три.
.
- Это еще по-божески. А будете работать - вообще половиной срока обойдется, - подбадривает тот, что принял дежурство.
.
Никто, кроме капитана Голько, не знает, что тунеядка Алла Галкина и журналистка Алла Трубникова - одно и то же лицо. Значит, надо хорошо играть свою роль.
.
- Работать? - Я кривлю ярко накрашенный рот. - А знаете, как в песне поется?
.
Пусть работает папа,
Пусть работает мама,
Пусть работает трактор,
А гулять буду я.
Благодушие сползает с лица дежурного.
.
- Что ж, - лейтенант, только что вступивший на дежурство, придавливает тяжелым пресс-папье разлетающиеся от сквозняка бумаги, - тогда будете отбывать от звонка до звонка. Понятно? - И он провожает меня к «лимузину» с решеткой.
.
- Передай там Людке Чувакиной, - кричит мне вслед выскочившая на крыльцо Лычкина, - чтоб не очень зарывалась! Скажи: «Нинка вернется, она тебя „приласкает“»..
По тряской, в колдобинах и ухабах дороге мы выезжаем из Старого Парижа и держим путь в Новый.
.
День второй ВТОРНИК
Новый Париж еще меньше Старого. Протяженность села не более двух километров. Здесь всего одна улица и всего одна площадь.
.
«Резиденция» коменданта ничем не отличается от других домиков. Самого коменданта, Николая Семеновича Каляду, еще очень молодого человека, мы застаем за обедом. Он поспешно застегивает распахнутый китель и, к явному неудовольствию супруги, встает из-за стола.
.
- Вот еще одна краля на нашу голову. - Комендантша с сердцем отодвигает тарелку. - Откуда только такие берутся?! Может, их всех до Парижу сгонять решили?!
.
Капитан Голько вкратце информирует коменданта: доставлена некая Галкина, осуждена на три года, бедовая. И он требует, чтобы со мной обращались построже.
.
Видя, как хмурится комендант, я про себя усмехаюсь: чего мне бояться? Ведь рядом будет капитан, который знает, кто я, и, как было условлено, не выпустит меня из поля зрения.
.
Вдруг резко, рывком открывается дверь. Вбегает запыхавшийся парнишка.
.
- Товарищ капитан! - скороговоркой выпаливает он. - В контору из милиции звонили. Просят, чтоб вы срочно в район ехали.
.
Я меняюсь в лице: отъезд капитана никак не входил в мои планы. Между тем Голько, не глядя в мою сторону, но, безусловно, для меня роняет:
.
- Непременно вернусь к вечеру.
.
- Вот что, Галкина, - комендант берется за фуражку, - пойдем-ка в столовую.
.
Мы идем по селу. Под яркими солнечными лучами белые домики выглядят нарядно. На улицах ни души: «в самом разгаре страда деревенская».
.
В парижском «ресторане» всего несколько человек.
.
- Обед у нас вывозят в поле, - поясняет комендант. - Только те, кто поблизости работает, заходят в столовую. А ну-ка, Чувакина, зачислите на довольствие двадцать третью выселенную. Деньги после удержим.
.
Становится неловко - пожалуй, не расплатиться с совхозом: вряд ли хватит заработанного мною.
.
- Как фамилия? - Чувакина перестает убирать со стола и вынимает список.
.
- Галкина, - с непривычки я запинаюсь.
.
- Галкина? - Чувакина начинает давиться от смеха. - А может, Елкина?
.
- Интересно, с чего это тебя так разобрало? - возмущаюсь я. - По-моему, быть Галкиной в сто раз лучше, чем Чувакиной.
.
- А ты, собственно, из каких Галкиных будешь? - тотчас интересуется кто-то. - Случаем, не Степана Глухого сродственница?
.
И тут выясняется, что все село сплошь состоит из Елкиных и Галкиных. Дернула же меня нелегкая подобрать себе именно эту фамилию!
.
- Между прочим, соловья баснями не кормят. Может, мне все же дадут поесть в этом доме?
.
Чувакина наливает объемистую миску борща. Ужасно горячо и ужасно невкусно: надо же умудриться так испортить продукты!
.
- А куда тебя деть, Галкина, ума не приложу, - комендант в раздумье почесывает бровь. - Ну пойдем, пошукаем..
скачать в пдф можно тут
https://orpk.org/books/1511
.
читать полностью тут
https://www.rulit.me/books/koroli-snimayut-tabel-read-689576-1.html
https://mirbukv.net/kniga/koroli-snimayut-tabel-trubnikova
..