Рассказ Александра Новосельцева "Свет надежды"
Нынешней год зимую я в деревне один. А еще двадцать лет назад постоянных жителей в ней было девять человек… Каждые два года прибирали по одному жителю… Опустела деревня… Вокруг - ни в деревне, ни в обозримом трехверстовом расстоянии - ни души.
Декабрьские ночи из-за бесснежья и безлюдья кажутся тягучими, темными, стылыми. Накануне Рождества после морозов потеплело, воздух стал волглым, как на Вербное. Замелькали за окошками снежинки, двое суток шел снег, и окрестный вид, к моей радости, из уныло-серого преобразился в лубочно-рождественский.
А.К. Саврасов. Зимний пейзаж. 1880-1890-е годы
Сочельник я провел в ожидании гостей. С утра, как было обещано, они не появились. Не было их и к обеду, и тогда надел я лыжи и побрел в сторону брошенного храма, что от моей деревни в пяти верстах.
По оттепели снег был сырым, вязким, и я брел, неся на ногах не только лыжи, но и снежное бремя, что налипло на них с исподу. Это меня не огорчило: впереди была Святая ночь и потому торопиться не хотелось. Я останавливался, оглядывая знакомые места: вот поле, за которым дубки, что по неведомому мне обычаю зеленятся не на Егория, а лишь месяц спустя, к Троице; вот и лозины, древние, разлапистые, с надломленными от старости ветвями. Они, посаженные тонкими прутиками-вешками вдоль степной дороги, чтобы - не дай Бог! - не заблукал возница в однообразной степной дали, росли уже при Бунине, когда ездил он этой дорогой через Знаменку на станцию Измалково, к орловскому поезду.
Вот и Ремеровская усадьба, еще екатерининских времен. С дороги она видится бурым углом парка-леса. В котором поросль здешних лип густо смешались с самосевным кленом. Дальше, за деревьями, за холмиками на месте разобранного барского дома, закраснелись каменные стены Знаменского храма, мерцающие по оттепели мшистым ковром инея. Храм будто бы ожила меня, поминая нашу прошлогоднюю молитву… Вход в него, в широкие, пробитые в колхозные времена, ворота, усеян выпавшими из стен кирпичами, гулкое пространство заметено снежными наметами. Алтарь, как и в прошлые годы, снова был загажен, столбик моей кладки на месте престола развален: сюда, на далекую окраину старого села, обычно набегали играть ребятишки кавказцев, чей дом-крепость, стоящий на дальнем берегу пруда, за высоченными заборами, виден от храма. Я постоял под куполом, разглядывая покрытые инеем росписи на сводах: «Нагорная проповедь», «Апостолы», «Знамение». Под ними - пыль, извёстка, битый кирпич, проглядывающие между снежными наметами. Шапку я положил в алтарную нишу, и снова взялся складывать престол из кирпичного развала. Поставил на него иконку, свечку, поминутно гаснувшую на сквозняке, тянувшем из разбитых окон. Достал «молитвослов» и снова читал покаянные молитвы и молился за души тех, кто не ведал, что творил… Мерно, словно внимая моим словам, качались на сквозняке свисавшие со сводов корни дикого клена, густой шапкой поднимавшегося на воле, над кирпичной кладкой алтарного свода.
А.К. Саврасов. Зимний пейзаж. Иней. 1870-е годы
Кто-то - в таких встречал я много среди знакомых - знает и порядок молитв, и верные слова, дарованные нам тем или иным святым. Грешен - слов этих я не помнил никогда, воспринимая только их сердечную суть, за многие века утвердившуюся многими моими предками - ведомыми мне и неведомыми. Мир этих слов завораживает, доходят они не столько до ума, сколько до сердца - оно восприимчивей. Мне же теперь, силою молитвы, было важно упросить и убедить, чтобы те, кто в тридцатые годы рушил этот храм, в котором крестились и венчались предки Бунина по материнской линии, и подле которого лежат их безымянные могилы, кто вольно или невольно осквернял его и срывал эти могилы - чтобы и они были прощены Тем, кто вновь явится ныне на этот свет - такой привычный для обыденного глаза, и такой новый для взора душевного и сердечного. Я - в это верил, но они пока еще не ведали…
Спустя три часа я возвращался назад. Дорога по аллее шла под горку, в простреле между берез завиднелись домишки моей осиротевшей деревни. Вечер стоял тихий, сиреневый. Все: и небо, и заснеженную землю, и спящие межевые лозины обволокла прозрачная вечерняя дымка. В ней, кроме этого прохладного цвета, не примечалось никаких перемен. У самого порога своего дома, памятуя о Сочельнике, я посмотрел в небо. Оно было обычным, повседневным: тихим, безжизненным, ничего не предвещающим. Таким же было оно, наверное, и в далеком Вифлееме за час до прихода волхвов. Поначалу с надеждой выходил я каждые четверть часа из дому, но оно все еще было бледным настолько, что на нем нельзя было разглядеть ни единой звезды. Потом я все тянул, ожидая той самой минуты, предзнаменования волхвов и - темноты: полной, глубокой, торжественной. Перевернутыми застывшими молниями вырастали из земли отсветы соседних деревень. Не было лишь одного, самого малого, но такого ожидаемого огонька - предзнаменования. Молчали и темные стылые стены пустых домов.
А.К. Саврасов. Зима. 1870
И вот пала на деревню темнота. Я вышел от теплого своего очага, оставив домашний свет за прикрываемой дверью, что вела когда-то в утраченный хлев, и различил затуманенный свет, висевший над южным краем неба - там, где тысячи лет назад всходила Вифлеемская звезда. А когда глаза мои привыкли к темноте настолько, что различимым был самый тихий свет, и вновь поглядел в небо, то удивился: огней, мерцавших холодным ярким сиянием было много - они заняли полнеба, и понять, где же была та сама Первая Предвещающая Звезда было невозможно. Но не огорчился, а восхитился я: вот, наконец, сбывается и мой праздник - единственного жителя брошенной русской деревни - грядет Рождество Спасителя! От теплых русских снегов еще раз обратился к небу: верно ли, и надолго ли явилась ты, долгожданная звезда? И вдруг показалось: вслед за тихим, ничтожным дуновением ветра качнулись голубые звезды. То вздрогнули многими холодными блестками инея ветки, отражавшие свет лампы за домом. Лишь одна из них - одна из сотен - не качнулась. Была спокойна и светилась ровным теплым светом. И обрадовался я, и успокоилось мое томившееся сердце: нет, звезды в русской брошенной деревне никогда не обманут; все они будут с надеждой мерцать на ветках промороженного старого сада, и одна из них в эту ночь обязательно отзовется верным светом надежды на грядущее Рождество.
В самом заброшенном уголке нынешней России, в самые глухие зимние ночи вдруг оказывается столько источников света, сулящего надежду на продолжение жизни: и от одиноких огоньков избы, и от зарева соседних деревень, и от блесток-звездочек, мерцающих на ветвях старого деревенского сада, посаженного век назад. И все они кажутся неотличимыми от света той единственной Рождественской звезды, что каждый год является над Россией.
2013 г.
Рассказ А. Новосельцева "Свет надежды", в сокращении, из одноименной книги.
Державинский мост: Мнение эксперта
Трегуляевский монастырь: Мнение эксперта
По старому Тамбову (часть 1)
По старому Тамбову (часть 2)
По старому Тамбову (часть 3)
Державинскому мосту в Тамбове 225 лет
Государственная историко-культурная экспертиза Державинского моста
Из рассказа Новосельцева "...гармонь всю Россию объединить может"
Декабрьские ночи из-за бесснежья и безлюдья кажутся тягучими, темными, стылыми. Накануне Рождества после морозов потеплело, воздух стал волглым, как на Вербное. Замелькали за окошками снежинки, двое суток шел снег, и окрестный вид, к моей радости, из уныло-серого преобразился в лубочно-рождественский.
А.К. Саврасов. Зимний пейзаж. 1880-1890-е годы
Сочельник я провел в ожидании гостей. С утра, как было обещано, они не появились. Не было их и к обеду, и тогда надел я лыжи и побрел в сторону брошенного храма, что от моей деревни в пяти верстах.
По оттепели снег был сырым, вязким, и я брел, неся на ногах не только лыжи, но и снежное бремя, что налипло на них с исподу. Это меня не огорчило: впереди была Святая ночь и потому торопиться не хотелось. Я останавливался, оглядывая знакомые места: вот поле, за которым дубки, что по неведомому мне обычаю зеленятся не на Егория, а лишь месяц спустя, к Троице; вот и лозины, древние, разлапистые, с надломленными от старости ветвями. Они, посаженные тонкими прутиками-вешками вдоль степной дороги, чтобы - не дай Бог! - не заблукал возница в однообразной степной дали, росли уже при Бунине, когда ездил он этой дорогой через Знаменку на станцию Измалково, к орловскому поезду.
Вот и Ремеровская усадьба, еще екатерининских времен. С дороги она видится бурым углом парка-леса. В котором поросль здешних лип густо смешались с самосевным кленом. Дальше, за деревьями, за холмиками на месте разобранного барского дома, закраснелись каменные стены Знаменского храма, мерцающие по оттепели мшистым ковром инея. Храм будто бы ожила меня, поминая нашу прошлогоднюю молитву… Вход в него, в широкие, пробитые в колхозные времена, ворота, усеян выпавшими из стен кирпичами, гулкое пространство заметено снежными наметами. Алтарь, как и в прошлые годы, снова был загажен, столбик моей кладки на месте престола развален: сюда, на далекую окраину старого села, обычно набегали играть ребятишки кавказцев, чей дом-крепость, стоящий на дальнем берегу пруда, за высоченными заборами, виден от храма. Я постоял под куполом, разглядывая покрытые инеем росписи на сводах: «Нагорная проповедь», «Апостолы», «Знамение». Под ними - пыль, извёстка, битый кирпич, проглядывающие между снежными наметами. Шапку я положил в алтарную нишу, и снова взялся складывать престол из кирпичного развала. Поставил на него иконку, свечку, поминутно гаснувшую на сквозняке, тянувшем из разбитых окон. Достал «молитвослов» и снова читал покаянные молитвы и молился за души тех, кто не ведал, что творил… Мерно, словно внимая моим словам, качались на сквозняке свисавшие со сводов корни дикого клена, густой шапкой поднимавшегося на воле, над кирпичной кладкой алтарного свода.
А.К. Саврасов. Зимний пейзаж. Иней. 1870-е годы
Кто-то - в таких встречал я много среди знакомых - знает и порядок молитв, и верные слова, дарованные нам тем или иным святым. Грешен - слов этих я не помнил никогда, воспринимая только их сердечную суть, за многие века утвердившуюся многими моими предками - ведомыми мне и неведомыми. Мир этих слов завораживает, доходят они не столько до ума, сколько до сердца - оно восприимчивей. Мне же теперь, силою молитвы, было важно упросить и убедить, чтобы те, кто в тридцатые годы рушил этот храм, в котором крестились и венчались предки Бунина по материнской линии, и подле которого лежат их безымянные могилы, кто вольно или невольно осквернял его и срывал эти могилы - чтобы и они были прощены Тем, кто вновь явится ныне на этот свет - такой привычный для обыденного глаза, и такой новый для взора душевного и сердечного. Я - в это верил, но они пока еще не ведали…
Спустя три часа я возвращался назад. Дорога по аллее шла под горку, в простреле между берез завиднелись домишки моей осиротевшей деревни. Вечер стоял тихий, сиреневый. Все: и небо, и заснеженную землю, и спящие межевые лозины обволокла прозрачная вечерняя дымка. В ней, кроме этого прохладного цвета, не примечалось никаких перемен. У самого порога своего дома, памятуя о Сочельнике, я посмотрел в небо. Оно было обычным, повседневным: тихим, безжизненным, ничего не предвещающим. Таким же было оно, наверное, и в далеком Вифлееме за час до прихода волхвов. Поначалу с надеждой выходил я каждые четверть часа из дому, но оно все еще было бледным настолько, что на нем нельзя было разглядеть ни единой звезды. Потом я все тянул, ожидая той самой минуты, предзнаменования волхвов и - темноты: полной, глубокой, торжественной. Перевернутыми застывшими молниями вырастали из земли отсветы соседних деревень. Не было лишь одного, самого малого, но такого ожидаемого огонька - предзнаменования. Молчали и темные стылые стены пустых домов.
А.К. Саврасов. Зима. 1870
И вот пала на деревню темнота. Я вышел от теплого своего очага, оставив домашний свет за прикрываемой дверью, что вела когда-то в утраченный хлев, и различил затуманенный свет, висевший над южным краем неба - там, где тысячи лет назад всходила Вифлеемская звезда. А когда глаза мои привыкли к темноте настолько, что различимым был самый тихий свет, и вновь поглядел в небо, то удивился: огней, мерцавших холодным ярким сиянием было много - они заняли полнеба, и понять, где же была та сама Первая Предвещающая Звезда было невозможно. Но не огорчился, а восхитился я: вот, наконец, сбывается и мой праздник - единственного жителя брошенной русской деревни - грядет Рождество Спасителя! От теплых русских снегов еще раз обратился к небу: верно ли, и надолго ли явилась ты, долгожданная звезда? И вдруг показалось: вслед за тихим, ничтожным дуновением ветра качнулись голубые звезды. То вздрогнули многими холодными блестками инея ветки, отражавшие свет лампы за домом. Лишь одна из них - одна из сотен - не качнулась. Была спокойна и светилась ровным теплым светом. И обрадовался я, и успокоилось мое томившееся сердце: нет, звезды в русской брошенной деревне никогда не обманут; все они будут с надеждой мерцать на ветках промороженного старого сада, и одна из них в эту ночь обязательно отзовется верным светом надежды на грядущее Рождество.
В самом заброшенном уголке нынешней России, в самые глухие зимние ночи вдруг оказывается столько источников света, сулящего надежду на продолжение жизни: и от одиноких огоньков избы, и от зарева соседних деревень, и от блесток-звездочек, мерцающих на ветвях старого деревенского сада, посаженного век назад. И все они кажутся неотличимыми от света той единственной Рождественской звезды, что каждый год является над Россией.
2013 г.
Рассказ А. Новосельцева "Свет надежды", в сокращении, из одноименной книги.
Державинский мост: Мнение эксперта
Трегуляевский монастырь: Мнение эксперта
По старому Тамбову (часть 1)
По старому Тамбову (часть 2)
По старому Тамбову (часть 3)
Державинскому мосту в Тамбове 225 лет
Государственная историко-культурная экспертиза Державинского моста
Из рассказа Новосельцева "...гармонь всю Россию объединить может"