Яйца Фаберже в одной корзине
Марина КУДИМОВА, писатель
Чем отличается меценат от благотворителя? В деятельности второго преобладают социальные мотивы, а первый, носящий гордое римское имя покровителя Вергилия и Горация, осуществляет безвозмездные вложения в науку и искусство, поддерживает таланты и идеи, заведомо рискуя деньгами: ведь талант может иссякнуть, а идея оказаться невостребованной.
Министр культуры РФ Владимир Мединский в Музее Фаберже в Санкт-Петербурге вручил премии «Меценат года». Уже в шестой раз. Получившие поддержку учреждения культуры 27 регионов России сами выдвинули соискателей. Но, несмотря на шестикратное поощрение государством, можно ли награждение приравнять к событию общенационального масштаба? Если вспомнить, что при системе стимуляции, существовавшей в Российской империи, за благотворительность получали ордена, генеральские чины и потомственное дворянство, то следует признать, что новое отечественное меценатское сообщество остается пока некоторым образом в тени.
Само место награждения нынешних лауреатов связано с возрождением данных традиций. На приобретение знаменитой коллекции яиц Фаберже фонд Виктора Вексельберга потратил 100 млн долларов. Но, кроме «ювелирки», он вернул из США колокола Свято-Данилова монастыря, архив русского философа Ивана Ильина, профинансировал восстановление зала Врубеля в Третьяковке и исторического памятника Форт-Росс в Калифорнии. Стал ли Вексельберг таким же повсеместно уважаемым, как Третьяковы, Щукины, Бахрушины, Морозовы и другие представители молодого купечества XIX века, период неутомимой деятельности которых называли «медичевым»? Нет! Мало того, яйца Фаберже до сих пор фигурируют как интернет-мем, символизирующий бесполезные траты. А Медичи, между прочим, тоже были олигархами!
Недоверие общества к меценатству, безусловно, тянется шлейфом из «святых 90-х». И традиционный русский скепсис к происхождению богатства здесь сказывается: «От трудов праведных не наживешь палат каменных», и перекос в социалку, область наиболее сейчас напряженную, присутствует. Выкупили какие-то брюлики? Лучше бы больницу построили! Подарили галерее коллекцию картин? В детский дом бы игрушек завезли! К тому же обывателей безмерно раздражает и явление, которое социологи называют «демонстративным потреблением», - неудержимое стремление нуворишей к самоутверждению в роскоши. Меценатская инициатива воспринимается как «бешенство с жиру», удовлетворение тщеславия, а не восстановление исторической значимости русской культуры. Вряд ли сегодняшние богатеи последуют завету основателя Трехгорной мануфактуры Василия Прохорова: «…живите не для богатства, а для Бога, не в пышности, а в смирении». Это наставление проигнорировали даже его сыновья. Хотя и роскошь, надо признать, тоже может обернуться общественной пользой.
И тем не менее автор книги «Москва купеческая», сам коллекционер и благотворитель, Павел Бурышкин считал, что в прежней России отношение предпринимателя к своему делу было несколько иным, чем на Западе: «На свою деятельность смотрели не только или не столько, как на источник наживы, а как на выполнение задачи, своего рода миссию, возложенную Богом или судьбою». Ведь и русские государи, начиная с Владимира Мономаха, руководствовались теми же принципами. Ведомство императрицы Марии Федоровны насчитывало 683 благотворительных заведения, а всего подобных учреждений в империи функционировало 11 040.
До такого, по преимуществу религиозного, отношения к филантропии нынешним толстосумам, конечно, далеко. Но и подозревать их исключительно в тщеславии несправедливо. Какую выгоду, скажем, имеет Владимир Потанин от грантовой программы «Меняющийся музей в меняющемся мире»? После тех 70 лет, когда единственным благотворителем служило государство, трудно ожидать бурного приветствия частных инициатив, особенно в сфере, которая лично никому не сулит ничего, кроме абстракций типа сохранения духовного наследия. Но если на социальные пожертвования богатых можно «прогнуть», то принудить человека покупать картины или восстанавливать храмы не сможет никто. И никого нельзя правительственным указом обязать стать меценатом. Савва Мамонтов, который один мог бы оправдать все гримасы русского капитализма (этому купцу мы обязаны славой Шаляпина, Репина, Васнецова и Врубеля), разорился на поощрении искусств. Культура, десятилетиями разрушаемая, требует не меньшего сострадания, чем сироты или инвалиды. Здесь тот случай, когда все яйца предпочтительнее класть в одну корзину - государственную.
В российском государственном историческом архиве (РГИА) сопроводительные справки к документам, связанным с благотворительными организациями, снабжены примечанием: «Упразднено Великой Октябрьской социалистической революцией». Мы свидетели первых потуг по восстановлению упраздненного. В нашем меценатстве еще нет системы, оно носит разовый и зачастую спонтанный характер. Из поля просвещенного внимания жертвователей, например, постоянно ускользает литература - важнейший компонент национальной культуры. Словесность в целом по-прежнему обретается на общественной обочине, а ее творцы остаются самой незащищенной группой граждан. Масштабы расходов меценатов прошлого и нынешних олигархов пока несопоставимы. Но любой путь начинается с пробного шага. И такие шаги мало-помалу обретают осмысленную последовательность.
Источник.
Чем отличается меценат от благотворителя? В деятельности второго преобладают социальные мотивы, а первый, носящий гордое римское имя покровителя Вергилия и Горация, осуществляет безвозмездные вложения в науку и искусство, поддерживает таланты и идеи, заведомо рискуя деньгами: ведь талант может иссякнуть, а идея оказаться невостребованной.
Министр культуры РФ Владимир Мединский в Музее Фаберже в Санкт-Петербурге вручил премии «Меценат года». Уже в шестой раз. Получившие поддержку учреждения культуры 27 регионов России сами выдвинули соискателей. Но, несмотря на шестикратное поощрение государством, можно ли награждение приравнять к событию общенационального масштаба? Если вспомнить, что при системе стимуляции, существовавшей в Российской империи, за благотворительность получали ордена, генеральские чины и потомственное дворянство, то следует признать, что новое отечественное меценатское сообщество остается пока некоторым образом в тени.
Само место награждения нынешних лауреатов связано с возрождением данных традиций. На приобретение знаменитой коллекции яиц Фаберже фонд Виктора Вексельберга потратил 100 млн долларов. Но, кроме «ювелирки», он вернул из США колокола Свято-Данилова монастыря, архив русского философа Ивана Ильина, профинансировал восстановление зала Врубеля в Третьяковке и исторического памятника Форт-Росс в Калифорнии. Стал ли Вексельберг таким же повсеместно уважаемым, как Третьяковы, Щукины, Бахрушины, Морозовы и другие представители молодого купечества XIX века, период неутомимой деятельности которых называли «медичевым»? Нет! Мало того, яйца Фаберже до сих пор фигурируют как интернет-мем, символизирующий бесполезные траты. А Медичи, между прочим, тоже были олигархами!
Недоверие общества к меценатству, безусловно, тянется шлейфом из «святых 90-х». И традиционный русский скепсис к происхождению богатства здесь сказывается: «От трудов праведных не наживешь палат каменных», и перекос в социалку, область наиболее сейчас напряженную, присутствует. Выкупили какие-то брюлики? Лучше бы больницу построили! Подарили галерее коллекцию картин? В детский дом бы игрушек завезли! К тому же обывателей безмерно раздражает и явление, которое социологи называют «демонстративным потреблением», - неудержимое стремление нуворишей к самоутверждению в роскоши. Меценатская инициатива воспринимается как «бешенство с жиру», удовлетворение тщеславия, а не восстановление исторической значимости русской культуры. Вряд ли сегодняшние богатеи последуют завету основателя Трехгорной мануфактуры Василия Прохорова: «…живите не для богатства, а для Бога, не в пышности, а в смирении». Это наставление проигнорировали даже его сыновья. Хотя и роскошь, надо признать, тоже может обернуться общественной пользой.
И тем не менее автор книги «Москва купеческая», сам коллекционер и благотворитель, Павел Бурышкин считал, что в прежней России отношение предпринимателя к своему делу было несколько иным, чем на Западе: «На свою деятельность смотрели не только или не столько, как на источник наживы, а как на выполнение задачи, своего рода миссию, возложенную Богом или судьбою». Ведь и русские государи, начиная с Владимира Мономаха, руководствовались теми же принципами. Ведомство императрицы Марии Федоровны насчитывало 683 благотворительных заведения, а всего подобных учреждений в империи функционировало 11 040.
До такого, по преимуществу религиозного, отношения к филантропии нынешним толстосумам, конечно, далеко. Но и подозревать их исключительно в тщеславии несправедливо. Какую выгоду, скажем, имеет Владимир Потанин от грантовой программы «Меняющийся музей в меняющемся мире»? После тех 70 лет, когда единственным благотворителем служило государство, трудно ожидать бурного приветствия частных инициатив, особенно в сфере, которая лично никому не сулит ничего, кроме абстракций типа сохранения духовного наследия. Но если на социальные пожертвования богатых можно «прогнуть», то принудить человека покупать картины или восстанавливать храмы не сможет никто. И никого нельзя правительственным указом обязать стать меценатом. Савва Мамонтов, который один мог бы оправдать все гримасы русского капитализма (этому купцу мы обязаны славой Шаляпина, Репина, Васнецова и Врубеля), разорился на поощрении искусств. Культура, десятилетиями разрушаемая, требует не меньшего сострадания, чем сироты или инвалиды. Здесь тот случай, когда все яйца предпочтительнее класть в одну корзину - государственную.
В российском государственном историческом архиве (РГИА) сопроводительные справки к документам, связанным с благотворительными организациями, снабжены примечанием: «Упразднено Великой Октябрьской социалистической революцией». Мы свидетели первых потуг по восстановлению упраздненного. В нашем меценатстве еще нет системы, оно носит разовый и зачастую спонтанный характер. Из поля просвещенного внимания жертвователей, например, постоянно ускользает литература - важнейший компонент национальной культуры. Словесность в целом по-прежнему обретается на общественной обочине, а ее творцы остаются самой незащищенной группой граждан. Масштабы расходов меценатов прошлого и нынешних олигархов пока несопоставимы. Но любой путь начинается с пробного шага. И такие шаги мало-помалу обретают осмысленную последовательность.
Источник.