Малорусское дворянство и его судьба. Часть 2.
IV. Хозяйственная деятельность будущего малорусского панства.
Допустимо ли, что известная обособленная общественная группа может иметь присущие ей инстинкты, руководящие действиями отдельных её членов? Как бы то ни было, та группа, которой предстояло сделаться малорусским дворянством, обнаружила замечательное единодушие и целесообразность в выборе средств для достижения этой общей цели. И то сказать, впрочем: здесь интересы группы слишком тесно сливались с эгоистическими интересами каждого отдельного её члена.
[Сеньории войскового уряда, чтобы сделаться дворянством, необходимо было создать себе прочное экономическое обеспечение, в основе которого лежала бы земельная собственность. Только на этом фундаменте могло бы быть заложено дворянство. И вот целое столетие, которое потребовалось, чтобы завершить цикл этой общественной метаморфозы, наполнено страстной, хищнически беззастенчивой погоней за наживой и землей, землей, землей.]Сеньории войскового уряда, чтобы сделаться дворянством, необходимо было создать себе прочное экономическое обеспечение, в основе которого лежала бы земельная собственность. Только на этом фундаменте могло бы быть заложено дворянство. И вот целое столетие, которое потребовалось, чтобы завершить цикл этой общественной метаморфозы, наполнено страстной, хищнически беззастенчивой погоней за наживой и землей, землей, землей.
Трудно заподозрить в этих рыцарях кармана и кулака дедов Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем, или бессмертного Афанасия Ивановича со своей Пульхерией Ивановной, или прадедов теперешнего малорусского пана и полупанка, у которых предприимчивость во всяком случае не составляет слишком заметной черты. Вся общественная энергия, вызванная восстанием Хмельницкого и сопровождавшими это восстание обстоятельствами, в следующем поколении разошлись на приобретения и захват.
Каждый выдвигавшийся из рядовой массы мнил себя «паном» независимо от каких-либо юридических определений, а пан прежде всего должен был владеть более или менее крупной земельной собственностью. К этому приводили и воззрения, унаследованные от старой истории, и данный экономический строй с его чисто патриархальным характером.
При первоначальном, т.е. имевшем место после переворота, обилии свободных земель, доступных каждому, кто бы мог и хотел их эксплуатировать, казалось, ничего не стоило - особенно при известном положении у власти - сделаться владельцем какого угодно земельного района. Но на деле было не так. Наоборот, самая эта свобода клала на первое время почти непреодолимые преграды к скоплению в одних руках крупной земельной собственности. Откуда было ей образоваться?
Выше было указано на то, что первоначальная вольная заимка ограничивалась фактическим, трудовым захватом; каждый мог занять лишь столько земли, сколько мог обработать силами своей семьи, может быть, в иных случаях расширенной небольшим числом подсуседков или сябров. Чужой рабочей силы, в виде наемного или иного зависимого труда, взять было негде, и следовательно к нему нельзя было прибегнуть для фактического захвата.
Таким образом и знатный урядник, первое время после переворота, должен был довольствоваться, наряду с простым козаком или посполитым, тем немногим, что он мог занять из общего запаса, плюс ранговые маетности, количество которых сначала было очень скромно: по статьям Богдана Хмельницкого, полагалось на полковника и некоторых лиц войсковой генеральной старшины лишь по мельнице. Позже ранговые маетности стали составляться из населенной земли. Но ранговые маетности уже по тому, что они связаны были с урядом, а не с лицом, тем менее родом, не могли лечь в фундамент земельного богатства: по крайней мере, таково было общее правило, допускавшее, впрочем, огромное число исключений.
Затем единственный путь для приобретения земельной собственности, оправдываемый и законом, и общепринятой обычной нравственностью, была покупка земли, уже перешедшей в частную собственность. Но земля была и обильна, и дешева, деньги были и редки, и дороги. Конечно, от эпохи смут, всегда богатой всякими случайностями, могли сберечься в некоторых руках значительные ценности, которые, может быть, и дали в иных случаях возможность выдвинуться в привилегированное положение той или иной семье. Но случайность есть случайность, а деньги нужны были каждому честолюбивому человеку, чтобы выдвинуться и удержаться на выдающемся положении, чтобы окружить себя панскою обстановкой, чтобы сглаживать себе пути вперед подарками, а главное, чтобы скупать землю.
Каждому лицу войскового уряда перепадало кое-что со стороны низших и подчиненных от приношений, так называемых «на ралец» - одно из видоизменений довольно известных и по великорусской старине праздничных поздравлений. Если Кочубей, на допросах в Витебске, показывал правду, что «случалось, и нередко, что кто талером другим поклонится, то я не брал, а отдавал назад» - он составлял для того времени редкое исключение. Полковники и сотники получали также доходы от суда.
Но если кто хотел себе наживать состояние помимо широкого и торного пути злоупотреблений властью и положением, то единственным средством было обратиться к деятельности торговой или промышленной. И удивительное дело: то самое малорусское привилегированное сословие, которое видело в польском шляхетстве идеал и стремилось его осуществить в формах быта, как общественного, так и частного, на этом пункте решительно отказывалось от шляхетских традиций.
Вместо польско-шляхетского презрения к торговле, мы видим страстную погоню за торговой наживой. Правда, для больших успехов в этой области существовали естественные ограничения, лежащие в самых условиях тогдашнего производства, связанного узами патриархального земледельческого хозяйства, - к тому же хозяйства вначале крайне стесненного недостатком рабочей силы.
Но малорусское дворянство en herbe раскидывало, как могло, свои торговые и промышленные операции, в фундаменте которых лежало вначале лишь то небольшое количество обязательного труда, которое было связано с ранговыми маетностями. Хлеб, почти единственный продукт южной полосы края, не имел сбыта, ни внутреннего, - так как население, вообще говоря, не нуждалось в покупном хлебе, - ни внешнего: хлеб, по своей дешевизне и по затруднительности транспорта, не выносил сколько-нибудь отдаленной перевозки.
Чтобы обратить хлеб в деньги, необходимо было его переработать. И вот, первою страстною заботой каждого пана стало всеми правдами и неправдами завладеть возможно большим числом мельниц и мест, для них удобных, а затем и понастроить винокурен с возможно большим количеством казанов, т.е. винокуренных котлов.
Свобода винокурения, предоставленная московским правительством украинскому народу, была такою важной привилегией, что, конечно, та более обеспеченная часть населения, которая могла извлекать из этой привилегии непосредственные выгоды, дорожила ею не меньше, чем всеми своими политическими правами и преимуществами. Водка распродавалась и на месте по шинкам, выдерживала и отдаленную перевозку: паны даже брали её для распродажи с собой в походы, и куда бы случайности войны ни загоняли наших воинов - всюду находил себе рынок этот ходкий товар.
Вторым предметом торговых оборотов был скот, главным образом волы, которые так отлично выпасались «вольны, нехранимы» на безграничном свободном степу. Скот гоняли в Москву, Петербург, гоняли и за границу: главными заграничными местами сбыта были Гданьск и Шленск (Данциг и Силезия).
Иной хозяйственный склад представляла северная полоса края, собственно так называемый Стародубский полк. Здесь имело место разведение промышленных растений, главным образом, конопли. Более скудная почва, песчаная и болотистая, покрытая лесами, давала побуждение искать в земле иных источников дохода.
Предприимчивость обратилась на устройство руден (заводы для добывания и обработки железной руды), буд (поташных) и гут (стеклянных заводов). Бортное пчеловодство, исконный местный продукт, также обратило на себя внимание панов, которые стали захватывать в свои руки борти. Уряды стародубского полка, в особенности, конечно, стародубское полковничество, стали считаться завиднейшими из урядов. Пунктами сбыта, в особенности для пеньки, служили Рига и Кенигсберг. Наконец, для всего края издавна были проторены торговые пути на юг, в Крым, куда также находили свой сбыт различные продукты и откуда вывозилась главным образом соль.
Беглыми и сухими чертами отметили мы направление хозяйственной деятельности будущего малорусского панства. Но если заглянуть в дневники, письма и т.п. документы той эпохи, почувствуешь напряжение жизненного пульса, бьющего в этих отметках, записях, известиях о ценах на пеньку в Риге, о волах, проданных по такой-то цене в Гданьске, о куфах водки, отправленных в Сулак. Нужны были крайне деньги, и они стекались потихонечку да помаленечку, и собирались не в «дворянские атласные дырявые карманы», а в крепкие кишени, которые не так-то легко выпускали то, что раз попало в них, разве что на подарки и угощение сильным мира сего и на покупку земли.
Пути к составлению крупных земельных владений.
Земля была дешева, как мы только что сказали: об этом свидетельствует масса сохранившихся актов земельной купли-продажи. Но, тем не менее, на пути к составлению крупных земельных владений часто лежали большие препятствия. Чтобы составить настоящее владение, ценное в хозяйственном отношении, надо было, конечно, не просто зря покупать землю, а скупать или прикупать её, расширяя и закругляя первоначальное, обыкновенно очень незначительное, хозяйственное ядро. Будущие малорусские дворяне, вероятно, больше чем понимали - чувствовали, что именно здесь, в этом расширении и округлении земельных владений, ключ к росту и значению не только личному, но и групповому, сословному.
На этом пункте они чуть не отрешились от своей национальной несчастной черты - постоянного тяготения к разрозненности и раздроблению, чуть не выросли до полного понимания солидарности своих интересов. По крайней мере, есть указания на то, что паны не только старались не вторгаться перекупами в районы взаимных владений, но и помогали друг другу в округлении владений. Выработалось даже нечто в роде обычно-правовой нормы, в силу которой никто в районе владений известного пана не смел продавать земли никому, помимо этого пана.
В свою очередь гетманы, плоть от плоти и кость от костей того же панства, вполне сочувствовавшие его интересам, действовали в его пользу по мере сил и возможности: не боялся отказа пан, обращающийся к гетману с просьбою разрешить занять всякое удобное и свободное местечко, могущее служить к округлению панского владения.
Но ни панское взаимное содействие, ни гетманская власть не могли устранить иных препятствий. Центральное правительство относилось очень неблагосклонно к скупке земель, как свободных посполитских, пока были ещё свободные посполитые, так и козачьих. И не могло быть иначе: государственный интерес требовал, чтобы земля не выходила из тягла и службы. Такой слабый гетман, как Скоропадский, над которым постоянно тяготела рука Петра, сам издавал универсалы с целью прекратить скуплю; но другие гетманы, как например Полуботок и Апостол, были заодно с панами и, наоборот, действовали так, чтобы парализовать правительственные меры против скупки.
Таким образом, из Петербурга шел указ за указом, запрещающий скуплю, а скупля шла себе да шла своим порядком. Бывало и так, что ослушников, каким-нибудь образом подвернувшихся под правительственную руку, предавали суду. Подобное случилось с нежинской старшиной в 1741 г., хотя она всё-таки была прощена, только земля была отобрана без вознаграждения. Но тем не менее паны покупали, разумеется, не без некоторого трепета: нельзя им было расти без этого. «Пожалуйте, мосце добродею, о скуплях постарайтеся, где надлежит, чтоб были сохранены, понеже не одного мене тое долягает, но почитать без виключения всех», - так пишет один пан другому, пребывающему по делам в Москве (Архив Сулим, № 152).
Гетман Разумовский, обреченный и внутренними своими свойствами, и внешним положением на то, чтоб сидеть между двух стульев, придумал такой компромисс: запретил скупать козачьи грунты целиком - свободных посполитых к этому времени панство уже поглотило, - но разрешил покупать их «малою частью».
Конечно, положение дел едва ли менялось таким распоряжением, если б даже оно и исполнялось. А могло ли оно исполняться при таком, например, отношении власти к своим распоряжениям. Один из панского легиона, некий Ханенко, просит у Разумовского утвердить скупли его отца. Разумовский в своем универсале заявляет, что это скупли незаконные, которые следовало бы отобрать, но тем не менее, «респектуя на службы» и иные заслуги просителя, оставляет за ним эти противозаконные скупли в вечное владение (Обозрение Румянцевской описи. Изд. Черниг. Губ. Стат. Комитета, стр. 761-2).
В конце концов, паны остались, как и следовало ожидать, при своих скуплях.
Но с петербургскими указами легче было справиться, чем с каким-нибудь упрямым козаком, который врезался со своим участком в середину панского владения или сидел по несомненнейшим документам на части мельницы, скупленной паном, и т.п. Малорусс упрям по природе; к тому же, как исконный земледелец, он привязан к своему клочку и естественно наклонен относиться к нему не так, как к простому предмету купли-продажи. Как ни велика была власть урядника, например полковника или сотника, совмещавших в своем лице и военачальников, и администраторов, и судей, над простым рядовым козачеством, но и её часто не хватало, чтоб склонить какого-нибудь маленького владельца на добровольную сделку. И видел себя вынужденным пан урядник сломить рога строптивому.
Вот мы и подходим вплотную к той темной стороне предмета, который не может обойти добросовестный историк, каких бы общественных взглядов и симпатий он ни держался. Вместе с г. Лазаревским, который посвятил десятки лет добросовестного труда детальному выяснению фактической стороны происхождения большей части малорусских крупных дворянских родов, мы должны признать, что малорусское панство выросло на всяческих злоупотреблениях своею властью и положением.
Насилие, захват, обман, вымогательство, взяточничество - вот содержание того волшебного котла, в котором перекипала более удачливая часть козачества, превращаясь в благородное дворянство. Со своей стороны мы прибавим: у него не было другого пути. Конечно, можно бы спросить: было ли так неизбежно и необходимо - с исторической ли, общественной, нравственной или иной какой точки зрения - войсковому уряду превращаться в дворянство? Но чтобы избежать риску заблудиться бесповоротно в дебрях подобных вопросов, лучше избежать соблазна их ставить.
Непривлекательный вид кулака и мироеда являет собою пан, когда он, как например отец Данила Апостола, в дорогой год дает деньги нуждающимся, которые берут их, «чтоб деток своих голодною смертию не поморити», а затем отбирает землю за эти деньги (Лазаревский, Очерки малорусских фамилий. Русский Архив. 1875. Кн.1-я ). Или, как Тернавский, Лизогуб отнимает землю за долг, напитый в гостеприимном панском шинке (Обозрение Румянцевской описи, стр. 77). Или как Гамалея - «привозит в село горилки и всякого явствия», собирает народ, в том числе «старинных людей», всех чествует и «под веселую мысль» просит, чтоб уступили ему «общепольную дубраву» (Русский Архив. 1875. Кн..4). Таким образом, Гамалея приобретает землю даром, в то время как полковник Свечка, «не хотячи себе ничего дарма взяти у поссессию свою», на самом же деле, чтоб попрочнее закрепить приобретение, покупает у громады за двести талеров десятки верст побережья Сухой Оржицы (Киевская Старина, 1882, кн. 8), и т.д., и т.д.
Конечно, всё это были действия, с одной стороны, не предусматриваемые уголовными законами, с другой - не только не порицаемые, но может быть и одобряемые общественным мнением своей группы, единственным, которым человек обыкновенно дорожит серьезно. Но паны видели себя вынужденными далеко переходить за барьер этого - относительно дозволенного - на ту территорию, которую всегда более или менее строго отгораживает правовой смысл всякого человеческого общества.
Можно думать, что и здесь паны находили себе поддержку в атмосфере того же снисходительного общественного мнения; иначе трудно объяснить себе ту массовую беззастенчивость, с какой действовали люди, не сплошь же лишенные нравственных инстинктов разумения добра и зла.
Пан жаждет приобрести кусок земли, принадлежащий козаку или посполитому: тот решительно не хочет от него отступиться. Пан пробует ласку, просьбу, угрозу, взывает к своей власти: «знать ты противишься власти нашей!». Ничто не помогает. Остается одно: залучить как-нибудь непокорного, написать купчую, насильно поставить рукою продавца крест, а деньги, по своей оценке, вкинуть за пазуху - и сделка готова. Акты свидетельствуют, что паны нередко таким способом совершали земельные купли-продажи.
Или, например, раздает Лизогуб нуждающимся деньги взаймы, как это обыкновенно делали паны, и дает, между прочим, козаку Шкуренку 50 золотых (10 рублей). «Дай мне в арешт грунта свои, а я буду ждать долга, пока спроможешься с деньгами». «Я и отдал», рассказывает козак, «свой грунтик, но не во владение, а в застановку (в заклад). А как пришел срок уплаты, стал я просить Лизогуба подождать, пока продам свой скот, который нарочно выговорил для продажи. А Лизогуб задержал меня в своем дворе и держал две недели, требуя отдачи долга. Со слезами просил я отпустить меня домой, так как жена моя лежала на смертной постели. Но Лизогуб тогда же вместе со своим господарем (управляющим) оценил мой грунтик и насильно послал меня к конотопскому попу, говоря: «иди к попу, и как поп будет писать - будь при том». Поп написал купчую, но без свидетелей с моей стороны и без объявления в ратуше. Так пан Лизогуб и завладел моим грунтом, хотя я и деньги ему потом носил» (Киевская Старина, 1882. I.).
И попробуй затем продавец доказать неправильность сделки. Всякая власть, к которой он должен обратиться, есть пан; всякий пан знает хорошо пословицу: «рука руку моет», прекрасно понимает всю закулисную сторону дела и глубоко сочувствует положению своего собрата, вынужденного прибегать к такому неприятному и хлопотному способу устраивать сделки.
Разумеется, от такой насильственной покупки уже полшага до прямого, ничем не прикрытого насилия. Ещё в XVII веке, когда значение массы было несравненно больше, чем в XVIII веке, когда полковники даже подлежали суду своих полчан, и тогда им случалось «силомоцю поседати людские грунта». А уж позже, когда они стали назначаться гетманами или русским правительством, являясь в своем полку иногда настоящими бичами божьими, как например Милорадович, насилие стало практиковаться в очень беззастенчивых и очень широких размерах.
«Где было какое годное к пользе людской место, все он (полковник Горленко, любимец Мазепы) своими хуторами позанимал; а делал это так, что одному заплатит, а сотни людей должны неволею своё имущество оставлять. Куда ни глянешь, все его хутора, и все будто купленные, а купчие берет, хотя и не рад продавать» (Русский Архив. 1875. Кн..9).
Рядом с захватом - на законном и на незаконном основании - имущества частных лиц, шло усиленное расхищение общественного достояния. Мы уже не говорим о заимках свободных земель; заимки эти, в начале стесненные господствовавшим в первое время народным правовым смыслом, не позволявшим захватывать землю иначе как фактическим, трудовым захватом, затем, с устранением народа на задний план, стали практиковаться в таких размерах, что уже в половине XVIII-го столетия почти не оставалось свободных земель; земли не заселялись, а просто разбирались панами в чаянии будущих благ. Земельный народный фонд, единственное обеспечение будущих поколений, исчез бесследно. Но захват земель, свободных и пустых, всё-таки не так оскорблял правовое чувство, как расхищение ранговых маетностей.
Ранговые маетности - те населенные земли, доход с которых, главным образом, в виде обязательного труда населения, шел вместо жалованья войсковым чинам. Земля оставалась собственностью населения. Но паны принялись за атаку ранговых маетностей с двух сторон. С одной стороны, они старались лишить и, в конце концов, конечно, лишили посполитых прав собственности на эту землю. С другой, каждый пан стремился обратить ранговую маетность, т.е. собственность войсковую, в свою личную, наследственную, и если только пользовался расположением сильных мира сего, т.е. имел связи при дворе, знакомство с вельможами или был просто на просто хорош с гетманом или великорусскими правителями Малороссии, то всегда и успевал. Таким образом и ранговые маетности шли, а в конце концов и ушли, вслед за свободными землями, на расширение и округление панского владения.
Но приобрести так или иначе землю - это было еще полдела. Надо было её закрепить за собой. Всякое приобретение само по себе было крайне шатко. Ранговую маетность, даже перешедшую по наследству, всегда мог оттягать другой войсковой чин, ссылаясь на общественный характер; занятую свободную землю, хотя бы занятую и с законного разрешения, мог оттягать и сосед, которому она была также нужна, и громада, из земельного фонда которой она была извлечена; даже купля с несомненнейшими документами - и та сама по себе не гарантировала вполне прочности владения, если только она встречалась с интересами лица более сильного.
Если кто-нибудь, ведя тяжбу, убеждался, что его сторона не возьмет верх, то он уступал свои права влиятельному лицу, и таким образом донимал противника не мытьем, так катаньем, потому что чашка его прав тотчас же начинала перевешивать (Архив Сулим, № 155).
Всё было шатко, непрочно, всё зависело от случайности и произвола, от того, кто раньше подсунет нужному лицу приятный подарок, сумеет лучше угостить это нужное лицо, успеет с ним покумиться и т.п. Никакой пан, сидя на благоприобретенных маетностях, не мог быть уверен, что такая или иная перемена в Петербурге, смена гетмана или правителя, не лишит его если не всего, то хоть части его приобретений, совсем даже помимо каких-либо политических или иных его провинностей, просто потому, что его благоприобретение приглянется другому, более сильному или ловкому.
Единственной гарантией прочности, и то далеко не полной, хотя всё-таки практически удовлетворительной, была царская грамота на владение, в меньшей мере гетманский универсал. Конечно, выхлопотать царскую грамоту было нелегко: много было надо на это времени, хлопот в Петербурге, а главное поклонов и подарков. Но зато самое сомнительное право, граничащее с бесзастенчивейшим самоуправством, могло укрываться и действительно укрывалось за царской грамотой, как за каменной стеной. Оттого добиться царской грамоты было мечтой каждого пана; заграмотные или просто «грамотные» маетности ценились чрезвычайно.