Малорусское дворянство и его судьба

Jun 22, 2022 17:04


Выложу часть очерка дореволюционной исследовательницы А. Я. Ефименко о формировании малорусского дворянства и становлении крепостного права в Малороссии.

I. Старая шляхта сходит со сцены.

Великий переворот 1648 г. снес, можно сказать, южно-русское дворянство с лица малорусской земли, т.е. левобережной Украины. Однако оно в самом непродолжительном времени появляется снова. Одновременно с тем, как начинают приходить в равновесие взбудораженные переворотом общественные элементы, начинается и процесс возобновления дворянского сословия. Вот этот-то процесс и служит содержанием настоящего очерка.

[Но было ли дворянство уничтожено Хмельницким целиком, или кое-какие его остатки на левом берегу пережили катастрофу?]Но было ли дворянство уничтожено Хмельницким целиком, или кое-какие его остатки на левом берегу пережили катастрофу?

Пережили, несомненно. Триста шляхтичей (по счету Карпова, на основании переписных дворянских книг) присягнули в январе 1654 г. на верность Алексею Михайловичу, который обещал оставить их «в своих шляхетских вольностях, правах и привилеях» и «добра иметь свободно, как и при польских королях бывало». (Карпов. О крепостном праве в Малороссии. Русский Архив. 1875. Кн.6 ). Недаром же и Хмельницкий выговаривал в своих статьях, чтобы шляхте «позволено было маетностями своими владеть по-прежнему и судитця своим стародавним правом и вообще при своих шляхетских вольностях пребывать» (Маркевич. История Малороссии. Т.3. Акты гетманские).

Конечно, это была шляхта «благочестивые христианские веры». По всей вероятности, её главный контингент составляли бывшие земяне, низшие наслоения шляхетского сословия, родственные шляхте литовских «застенков» или еще ближе известной овручской лычаковой шляхте, которая ходила за плугом с саблями, подвязанными мочалой, и хотя могла себя мнить de jure «равной воеводе», но de facto должна была взирать не недосягаемую воеводскую высоту из своих общественных долов чуть не с тем же чувством, как и любой подданный.

Но как бы то ни было, раз установлен факт, что дворянство, хоть и в жалких остатках, пережило переворот, является естественно предположение, что именно оно и послужило ферментом, благодаря влиянию которого так быстро образовалось в левобережной Украине новое дворянство. Однако такое предположение ошибочно. Старая шляхта осталась в стороне, и процесс новообразования дворянского сословия пошел так, как бы её и не было вовсе. Причина ясна, если представить себе тогдашнее положение вещей.

Хмельнищина, вместе с политической зависимостью, уничтожила и сложившийся общественный строй, в фундаменте которого лежало закрепощение земледельческого труда. Малорусский народ очутился в положении калифа на час: он мог осуществить свой идеал общественного благополучия. Идеал его не поражал размахом фантазии: это был простой и естественный идеал каждого закрепощенного - свободный труд на свободной земле.

Форма осуществления этого идеала была готовая: это - козак, единственный известный южно-русскому хлопу вид свободного земледельца. Итак, вся масса освобожденного южно-русского народа устремилась в козачество. Страна приняла своеобразный вид мирного военного лагеря; впрочем, надо сказать, первое время не было недостатка и в военной деятельности, до известной степени оправдывавшей такое положение вещей. Верховная власть в лице гетмана, администрация, суд - всё было организовано по военному типу на демократической подкладке: источником власти был народ, и потому всюду, где можно, господствовало выборное начало.

Разумеется, мы говорим лишь о первом периоде этой новой эпохи в южно-русской истории, так как основы, на которых держался строй, довольно быстро изменились, с одной стороны под влиянием внешних неблагоприятных обстоятельств, с другой - собственных своих внутренних противоречий.

Старая шляхта со всеми своими, гарантированными ей «правами и привилеями» оказалась, так сказать, за штатом: ей не было места в новом общественном строе, не на чем было осуществлять своих прав и привилегий. «Шляхетские вольности» сводились, как свидетельствуют и статьи Хмельницкого, к двум главным пунктам: «чтобы маетностями владеть по-прежнему», т.е. сохранять за собой право неограниченной частной собственности на землю, и «чтоб судитца своим стародавним правом».

Шляхетские судьи, земские и городские, были выговорены статьями Хмельницкого и, следовательно, могли бы существовать. Но они никогда не существовали, так как шляхта была слишком ничтожной горстью, разбросанной в массе оказазачившегося населения, чтоб стоило для неё обзаводиться целым особым сложным институтом, который естественно потребовал бы и своего центрального, апелляционного органа в роде трибунала. Таким образом, шляхта должна была судиться у тех же сотников, полковников, апеллировать к тому же гетману, как и всё остальное население.

Не больше выгод принесло шляхте также выговоренное ей право «маетностями владеть по-прежнему». При старых порядках, право владеть земельной маетностью на положении неограниченной частной собственности было исключительно шляхетским правом: такое шляхетское право признавалось и за козаками. Но теперь всё население оказалось пользующимся тем же шляхетским правом, так что право это, потеряв свою исключительность, потеряло вместе с нею и смысл.

Правда, к шляхетскому праву на землю ходом истории приросло еще и право на личность земледельца, сидящего на этой земле. Никто и ничто не отрицало у шляхты и этого её права; но дело в том, что не оказывалось объекта, на котором бы его можно было практиковать, так как все бывшие зависимые земледельцы поделались козаками, сидящими на шляхетском праве на своей собственной земле.

Крепостное право, как государственное учреждение, само собой, без всяких специальных законов, упразднилось. На чужой земле садились лишь по договору, и степень зависимости, вытекающая из этого факта, определялась исключительно объектом и содержанием договора. Этим путем, в известной степени симулирующим крепостное право, мог иметь зависимых от себя людей любой землевладелец, и, случалось, действительно имел их. Таким образом, шляхетские права и тут оказывались ни при чем, и маетностями владеть по-прежнему шляхта не могла, несмотря ни на какое признание её прав.

Но, кроме того, для земельных прав шляхты явилось и ещё фактическое ограничение, вытекающее из положения вещей. Эту сторону разъяснял интересный универсал 1690 г. (Киевская Старина, 1885, III) полковника Лизогуба, управлявшего полком Черниговским, где наиболее удержалось старой шляхты. Дело в том, что в период хаотического состояния, сопровождавшего переворот, шляхта позабрасывала свои грунты, может быть из страха народного, может быть потому, что некому их было обрабатывать.

Когда край успокоился, шляхта, опираясь на законное признание своих прав, начала возвращаться на земли. Но земли эти оказались занятыми: разные люди пооседали на них на основании того же самого jus primom occupandi, на каком занимались земли по всей малорусской территории. Перекраивать положение на старый юридический лад значило бы оскорбить народ в его глубоком ощущении верховного права на землю, освобожденную его кровью, и, таким образом, снова дать толчок только что улегшимся политическим страстям - на это не решился бы и Хмельницкий. Естественно, полковник Лизогуб без всякого опасения «касует» старые шляхетские права, утвержденные гетманскими статьями и царским одобрением, в пользу новых, которыми не обмолвился ни один документ, но за которыми было сознание народной массы.

Мало того, универсал этот дает ещё такое любопытное распространение или толкование новому положению: «На чом хто оседел (осел) з шляхты и всяких людей по селах описанных прошлыми часы и теперь сколко собою розроблених своих уживае и держит кгрунтов (каким количеством земли, своими силами разработанной, пользуется), а болше роспахати и розробити сам не може, абы тим ся контентовали (чтобы тем довольствовались) и тые за власность свою мели (и те считали за свою собственность), а що над - то иними хто розробил (сверх того чужими силами кто разработал) и еще не розроблених и запустелых мело бы бути в те околичности кгрунтов, которые за отчиские (вотчинные) собе иле шляхта звикла ославлювати (привыкли называть) и давним шляхетским правом граничити (межевать), присвоюют и не допускают сполмешканцом (соседним жителям) своим розробляти и поидати, тое цале касую и овшем, жебы ровно и спокойно з шляхтою и всякие люди, яких хто може, кождые селяне в своем ограничению лежачие пустуючие кгрунта поседали, розробляли и ку пожитков своему приводили»…

Ясно, что при такой радикальной постановке земельного вопроса, какая принята полковником Лизогубом «за сполною обрадою (общим советом) с полковою старшиною и значным войсковым товариством», не только ничего не оставалось от исключительных шляхетских прав, но очень немногое осталось и от фактического владения, которое сводилось всё на тот же трудовой захват.

Таким образом, все права старой шляхты сводились на нет; следовательно, от неё осталась только тень, которой предстояло исчезнуть. И она исчезла. После Хмельницкого уже нигде в гетманских статьях не упоминается о шляхте и её правах; не упоминается о них и в других документах. Только позже, когда начало совсем независимо складываться новое дворянство, старая шляхта тоже стала вытаскивать из сундуков свои залежавшиеся документы, у кого они сохранились, и пользоваться ими: они стали тогда в большой пригоде. Но всё это дела дней грядущих, о которых будет речь впереди. Пока же с нас довольно положения, которое кажется, достаточно нами установлено: что старая шляхта не участвовала в образовании малорусского дворянства, к которому оно лишь примкнуло позже, да и то не в целом своём составе.


II. Предпосылки возникновения нового дворянства.

Итак, повторим: Малороссия в первый период (Считаем этот первый период приблизительно до начала XVIII-го века) после своего освобождения от Польши представляла, по типу своей социальной организации, военный лагерь на демократической подкладке. Равенство прав и обязанностей было полное: каждый мог занимать из неисчерпаемого запаса свободных земель столько, сколько мог захватить фактическим трудовым захватом; каждый мог участвовать в выборе уряда, начиная от сельского атамана, кончая гетманом; каждый мог быть выбран на всякий уряд.

[При таком строе общества - демократическом, так сказать, до мозга костей - не было места дворянству. И однако оно явилось, и явилось не актом внешнего насилия, а естественным путем внутреннего роста.]Слабо намечались кое-какие общественные дифференциации - оказачившийся мещанин, выборный поп - но они не меняли общего фона картины. Самое важное, что между казаком и посполитым, между которыми история в течение следующего полустолетия успела вырыть пропасть, лежала пока лишь легко стираемая черта чисто фактического различия: кто хотел и мог отправлять козацкую службу - был козаком; кто не хотел или не мог, оставался посполитым, заменяя козацкую службу отбыванием податей и повинностей («Можнейшие пописались в козаки, а подлейшие остались в мужиках» - подлинное выражение одного документа 1729 г., в котором население давало само показания о своем происхождении. Лазаревский, Малороссийские посполитые крестьяне. Записки Черниг. Губ. Стат. Комитета 1865 г., кн. I, стр. 6).

При таком строе общества - демократическом, так сказать, до мозга костей - не было места дворянству. И однако оно явилось, и явилось не актом внешнего насилия, а естественным путем внутреннего роста. Дело в том, что в недрах этого демократического общества укрывались аристократические idees-meres, которые делали появление дворянства не только возможным, но в известном смысле и необходимым.

В самом деле, Малороссия разорвала свой политический союз с Польшей. Но не так-то легко было порвать духовную связь с ней - связь, которая не могла же не образоваться годами тесного общения. Как бы мы не оценивали размеры тяготений тогдашнего малорусского общества к высшей культуре, но тяготения эти несомненно существовали, и за удовлетворением их малорусскому человеку некуда было обращаться помимо Польши: тогдашняя Малороссия стояла сама на слишком низком культурном уровне, чтобы обойтись без культурного посредника, а её новый патрон, Москва, была и чужда, и груба.

Неудивительно поэтому, что киевская академия продолжала быть сколком с польских коллегий, что высшее образование покоилось на той же польской латыни, что польская книга вместе с  латинской была главным содержанием книжного богатства образованного малорусса, что польский обычай связывался с представлением об утонченном. Юношей посылали заканчивать образование во Львов, во Вроцлав. Гетманы старались изо всех сил подражать в обстановке своих дворов дворам магнатским и потому с удовольствием принимали на службу выходцев из-за Днепра, ценя в них знание магнатских порядков; за гетманами, естественно, тянулись и другие лица войскового уряда, устанавливая, таким образом, господствующий тон.

Все сравнительно образованные люди тогдашнего малорусского общества, черпая свою образованность из польского источника, необходимо проникались польскими социальными идеями, альфой и омегой которых был пан и холоп, и польскими идеалами прекрасного и желаемого, которые могли расцветать только на дворянской почве.

Но образованный человек был вместе с тем, в значительном большинстве случаев, и более обеспеченный, а материальная обеспеченность вместе с образованностью - хотя бы в виде простой письменности - только и были теми условиями, в силу которых люди в те времена всплывали наверх и группировались около власти. Таким образом, все влиятельные и руководящие элементы общества находились под влиянием польско-шляхетских идей социального порядка. Понятно, не могли же эти идеи не отражаться на действиях, проникнутых ими лиц, на том направлении, которое эти лица давали, стоя у кормила, общественным делам.

Но поперек дороги этому идейному течению лежала страшная по своим размерам, хотя и косная народная масса. Удалось ли бы вдвинуть её в намечающееся русло, если бы не явился на помощь новый могучий двигатель? Этим двигателем, сила которого росла с прогрессирующей быстротой, был союз с Россией.

Политический союз Малороссии с московским государством скоро превратился в политическую зависимость, а затем и в политическое объединение. Чем дальше уходил этот процесс, тем сильнее становилось непосредственное влияние северно-русских порядков на строй малорусской жизни, независимо даже от каких-либо преднамеренных действий русской государственной власти. Меньшее и слабейшее, вдвинутое в известное положение, естественно уподоблялось большему и сильнейшему. Всякий акт центральной государственной власти, направленный на Малороссию и, конечно, не имевший в основании полного знакомства с её положением и особенностями, был лишним шагом на пути этого уподобления.

Так было во всём, так было и относительно дворянства. Раз в Великороссии существовало дворянство, хотя бы и со служилым, а не самодовлеющим характером польской шляхты, - этот факт должен был тяготеть над Малороссией, давая направление, усиливая, подчеркивая всё, что было ему родственного в здешних условиях. Великая Россия тянула Малую в ту же сторону, куда последнюю толкали унаследованные от Польши идеи социального порядка.

Нельзя не упомянуть ещё об одной стихийной силе, которая должна была незримо, но могуче работать для распадения социального демократического равенства на привилегированное и непривилегированное. Эта стихийная сила - резко очерченный личный интерес той группы, которая, ставши около власти, должна была образовать собою малорусское дворянство.


III.  Войсковой уряд

Новое малорусское дворянство все целиком образовалось из войскового уряда, сначала исключительно выборного, затем и назначаемого.[Конечно, если малорусскому народу, волею исторического рока, не суждено было удержать первоначальное демократическое равенство, то разложить это равенство должен был уряд.]Столетие спустя, в конце XVIII-го в., когда малорусскому привилегированному сословию надо было во что бы то ни стало доказать свои права на дворянство, оно аргументировало, между прочим, так: «по древнему праву выборов, малороссийскому праву присвоенных, всякий, кто только носил на себе чин, был вместе с тем и шляхтич, а не быв шляхтичем невозможно было никому быть избираемому и иметь чин» (Записка из дела, произведенного в комитете, Высочайше утвержденном при Правительствующем Сенате касательно прав на дворянство бывших малороссийских чинов).

Легко заметить натяжку уже и в редакции этого положения; история же опровергает его совершенно: кто выбирался на войсковой козацкий уряд, не делался и не мог делаться тем самым шляхтичем, и уж, конечно, не шляхтичи выбирались на уряды. Правда, в среде козацкой старшины, как до Хмельнищины, так и после неё, встречались отдельные лица, носившие шляхетское или дворянское достоинство, но они получали нобилитацию или путем сеймовой конституции за особые услуги Речи Посполитой, или позже через государево пожалование. Не только потомки этих немногих счастливцев, но и все окружающее панство, конечно, знало наперечет все эти случаи со всеми сопровождавшими их обстоятельствами, но оно было слишком заинтересовано в том, чтобы делать вид неведения.

Козацкий лагерь, какой представляла собою страна после своего освобождения от Польши, был организован так. Войско козацкое, или Малороссия, - что было одно и то же, делилось на полки, полки на сотни. Каждая сотня выбирала себе свой сотенный уряд, полк - полковой, наконец, всё войско - общий войсковой или генеральный уряд. Выборное начало рано начало подвергаться ограничениям, как со стороны центральной, так и местной гетманской власти, причем чем выше и значительнее был уряд, тем раньше выбор заменялся назначением; но форма организации сохранялась в неприкосновенности до самой той поры, пока Екатерина II не распространила и на Малороссию предпринятую ею реформу русского административного строя, чем и положен был конец своеобразному общественному строю Украины.

Уряды генеральный, полковой и сотенный повторяли друг друга, лишь суживаясь книзу в своём объёме. Во главе войска стоял гетман, за которым следовали генеральные войсковые чины: обозный, судья, подскарбий, писарь, осаул, хорунжий - каждый чин с прибавлением эпитета: «генеральный войсковой». Во главе полка стоял полковник, опять с полковыми: обозным, судьей, писарем, осаулом, хорунжим. Во главе сотни стоял сотник, с сотенными чинами: писарем, осаулом, хорунжим. Первые лица каждого из трех концентрических кругов войсковой иерархии, т.е. гетман, полковник и сотник пользовались в районе своей власти огромным значением, так как совмещали в своем лице не только военную и административную, но и судебную власть, несмотря на то, что существовали отдельные судьи, как полковой, так и генеральный, и даже был генеральный войсковой суд.

Подобное смещение функций распространялось, хотя не в такой степени, и на остальные уряды, которые были как бы больше чинами в позднейшем смысле этого слова, чем действительными должностями: например, генеральный обозный отправлял дела, не имеющие ничего общего с войсковым обозом, т.е. артиллерией, заседал как одно из первых лиц в войсковой генеральной канцелярии. Оно и не могло быть иначе, так как приходилось с упрощенными средствами чисто-военной организации заправлять всею развивающеюся сложностью цельного общественного строя.

В первые моменты после переворота между урядом и массой рядового козачества не было, по-видимому, никакого посредствующего звена. Но по мере того, как край умиротворялся и общественные элементы оседали, кристаллизуясь, сверху козацкой массы поднимался слой «можнейшего» козачества. Это было так называемое «знатное войсковое товариство» - переходный слой между массой и войсковым урядом: одной своей стороной он сливался с рядовым козачеством, другим - с козацкой старшиной. Знатное войсковое товариство составляло как бы резерв, из которого постоянно выделялись лица, занимавшие уряды, и куда они опять уходили, когда оставляли свои посты.

Что знатное войсковое товариство пользовалось значительным влиянием на общий ход дел - это несомненно, но оформливалось ли чем-нибудь это влияние - нам неизвестно. Позже неопределенная стихия знатного товариства стала принимать более определенные очертания. Выдвинулась из неё войсковая аристократия - бунчуковое товариство, состоящее при генеральном уряде, собственно при гетмане, «под бунчуком», из которого назначались более важные генеральные урядники или полковники; выделилось «значковое» или полковое товариство, состоящее при полковом значке, число которого было точно определено указом Анны Иоанновны для всех десяти полков в 420 человек. Низшая ступень знатного войскового товариства был простой знатный или славетный козак, который мог попадать на низшие сотенные уряды.

Вот этот-то войсковой уряд со своей стихией знатного товариства, которая его постоянно выдвигала и поглощала, и составил малорусское привилегированное сословие, которое впоследствии обратилось в дворянство.

Конечно, если малорусскому народу, волею исторического рока, не суждено было удержать первоначальное демократическое равенство, то разложить это равенство должен был уряд. По самому своему существу он был привилегированным; лица уряда необходимо должны были освобождаться от тяготеющих на всем остальном населении службы и повинностей; они были необходимо выше среднего уровня массы по образованию, - получалось ли оно путем книжным и школьным, или путем житейской опытности и натертости; они стояли выше среднего уровня и по материальной обеспеченности, так как избирались на уряд люди более свободные от гнета насущных потребностей, да и сам уряд соединялся с вознаграждением, которое выдвигало пользующихся им лиц из массы.

Само это вознаграждение, по своему характеру, было такого рода, что резко оттеняло привилегированность уряда. Как известно, этим вознаграждением служили «ранговые маетности». Ранговые маетности, это - населенные земли, находящиеся в распоряжении войска и имеющие специальное назначение служить вместо жалованья войсковому уряду. К каждому уряду, или рангу, было приписано точно определенное количество этих маетностей. Значение этого вознаграждения заключалось не в земле - какую ценность сама по себе имела в те времена земля - а в службе и повинностях сидящего на этой земле поспольства, которое должно было отбывать их в этих маетностях уже не в пользу войскового скарба, а в пользу того или другого лица из войскового уряда.

Такой, а не иной способ вознаграждения за службу лиц войскового уряда обуславливался исключительно необходимостью, положением вещей; но он чрезвычайно способствовал превращению войскового уряда в панское сословие.

Разумеется, известной группе, чтобы принять вид сословия, недостаточно было стать лично в привилегированное положение: необходимо было так или иначе упрочить его за собой и за своими. Но к фактическому упрочению (юридическое пришло лишь позже и на иных путях) не встретилось больших затруднений. Здесь пришли на помощь те свойства человеческой природы, которые могут быть охарактеризованы известным изречением: «всякому имеющему дастся и приумножится».

Казалось естественным, чтобы какой-нибудь сотниченко, наследовавший имущество, обстановку, жизненные привычки своего отца, наследовал вместе с тем и преимущества, какие давал отцу его уряд, - и вот сотниченко предпочтительно перед другими кандидатами выбирается в сотники. Конечно, отец, в интересах сына, должен был позаботиться, чтобы дать ему своевременно и соответствующее образование и практический навык, должен был хоть до некоторой степени позаботиться также и о том, чтобы удержать за собой, а следовательно и за сыном также, симпатии населения, от которого зависел выбор.

Таким образом, при господстве выборного начала могли быть даже известные выгоды в передаче власти по наследству; при назначениях же такая передача сопровождалась часто интригами и подкупами влиятельных лиц, на что человек, стоящий у уряда, имел обыкновенно больше способов. Таким образом, уряды удерживались в известной группе семей, составлявших своего рода сеньорию. Если назначение свыше и вводило сюда иногда совсем чуждые элементы, то редко случалось, чтобы совсем выпускали уряды из рук семьи, не запятнавшие себя ни политической изменой, ни бестактностью поведения по отношению ко власть имеющим, чем предки малорусского дворянства, по видимому, не склонны были грешить.

Итак, посполитый, пока ещё он пользовался свободой, стремился в козаки; козак желал выдвинуться в передние ряды своей группы, в знатные войсковые товарищи; знатный войсковой товарищ стремился попасть на какой-нибудь уряд. Таким образом, уряд, со всеми связанными с ним, действительно значительными преимуществами, был центром всех вожделений, и много тратилось энергии для проложения к этому центру или прямого пути, или кривых обходных тропинок.

Более или менее состоятельные родители из простых козаков или мещан, озабоченные жизненной карьерой своих сыновей, имели ещё под рукой такой способ выдвигать их в привилегированную группу: они давали им образование с латынью или хотя бы и без неё, и приписывали их затем к генеральной войсковой канцелярии и к суду в войсковые канцеляристы.

Это было заимствованием польского обычая: там к правительственным канцеляриям и в особенности к так называемой палестре (при судах) приписывалась масса молодежи с целью получить, кроме некоторых социальных познаний, светский лоск и житейскую опытность. Так и в Малороссии сотни молодых людей, включая сюда и сыновей важнейших урядников, состояли при генеральной войсковой канцелярии, имея в виду пробиться со временем таким путем в сотенную или полковую старшину. Более богатые жили на своем содержании на своих квартирах; остальные, по старым войсковым традициям, жили в курене, большом общем доме, и на содержание их были отписаны такие же маетности, как и на ранги (Киевская Старина, 1884, I: Записки ген. судьи А. С. Сулимы).
Previous post Next post
Up
[]