История одной поэмы
Возможность увидеть хрестоматийные вещи под непривычным углом зрения - большая привилегия возраста. Особенно это касается литературы. То, что в школе казалось скучным, или не обещающим уже ничего нового, вдруг со временем превращается в неиссякаемый источник эстетического удовольствия, восхищения, а может, даже и вдохновения.
Именно так было у меня с поэмой М.Ю. Лермонтова «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», написанной во время его первой ссылки на Кавказ в 1837 году. Много лет спустя после школы мне удалось по-настоящему прочитать ее - прочувствовать и сюжет, и язык, и литературную интригу. Возможно, все дело в том, что нужно было время научиться улавливать настроение самого поэта, образно говоря, поймать его улыбку. Пожалуй, просто было большой ошибкой слишком серьезно относиться к тому, о чем рассказано в поэме.
Лермонтоведы ищут исторические аналогии описанным событиям, изучают летописи в поисках прототипов, современники в свою очередь улавливали намеки на актуальные для них события и происшествия. Сегодня мы понимаем, что перед нами прежде всего памятник русской поэзии, но никак не хроникально-исторический документ. И все же одна деталь цепляет именно наше [региональное] внимание, стоит немного покопаться в истории создания поэмы. В «Лермонтовской энциклопедии» (Москва, 1981) говорится, что возможной основой сюжета стала песня о Мастрюке (Мамстрюке) Темрюковиче из книги Кирши Данилова 1818 года. Вероятно, что именно сын Темрюка Идарова, возглавивший кабардинское посольство 1565 года в Москву, стал прообразом опричника Кирибеевича. Учитывая интерес Лермонтова к черкесам и черкесской истории, в эту версию легко поверить. Хотя она не является сегодня безусловно истинной.
Однако и без выяснения исторического подтекста образы главных героев - опричника Кирибеевича и купца Калашникова - представляют большой интерес, поскольку в них проявилась дуальная модель, столь часто встречающаяся в различных произведениях Михаила Юрьевича. Герой и его антагонист. Причем, чем старше становишься, тем меньше уверен, кто из них является героем. Подростковый гнев на Кирибеевича с возрастом сменяется симпатией к нему, или, по крайней мере, отчетливым осознанием того, что сам автор относится с нему почти с нежностью. Описывая его смерть, он выбирает поэтичные сравнения:
Повалился он на холодный снег,
На холодный снег, будто сосенка,
Будто сосенка, во сыром бору
Под смолистый под корень подрубленная.
При описании смерти купца Калашникова поэтическая интонация Лермонтова совсем иная:
И казнили Степана Калашникова
Смертью лютою, позорною;
И головушка бесталанная
Во крови на плаху покатилася.
Исследователь И.С. Чистова - автор статьи о поэме в «Лермотовской энциклопедии», говорит о том, что оба героя представляют собой «определенные модификации чисто лермонтовских героев…один из которых - носитель неограниченного личного начала, в известной степени имеет предшественникам демонических персонажей ранних поэм; другой же продолжает линию героев-мстителей, борющихся за справедливость».
По свидетельству современников, в частности журналиста и издателя А.А. Краевского, М.Ю. Лермонтов написал поэму во время болезни, «от скуки», когда не мог покидать свою комнату. Возможно так же, что она была своеобразным ответом на дискуссии славянофилов, на обсуждение проблем русского фольклора, интерес к которому в то время в обществе был чрезвычайно высок. Но читая поэму, обо всем этом не хочется думать, хочется лишь впитывать живой, яркий, неповторимый язык этого произведения. Лермонтов выступил здесь безупречным стилистом. То, что кажется в литературе простым - подражание - на самом деле дается очень трудно, ценой большого таланта и труда. Такая филигранная стилизация, где читатель ярко представляет себе явление, к которому отсылает нас текст, и в то же время ощущает индивидуальность автора, это литературное гроссмейстерство, если можно так выразиться. Не превращаясь в самоцель, подражание фольклору становится высоко поэтичным, выводит поэму на особый языковой уровень, не лишает ее глубоких смысловых пластов и подтекстов, правды и красоты художественных образов.
Пристально изучая фольклор и активно включая его в свой литературный обиход, испанский поэт Федерико Гарсиа Лорка говорил, что у народной поэзии надо брать две-три колоритные трели, но невозможно и нельзя «рабски копировать ее неповторимые интонации». В этом смысле поэма Лермонтова доводит до совершенства те самые две-три колоритные трели, о чем говорит и М. Штокмар, исследуя народно-поэтические традиции в творчестве русского поэта: Лермонтов «не имитирует форм народной речи…он решается от себя заговорить на языке фольклора, и именно потому, что он не заботится о характерности той или иной языковой формы, его речь естественна, лишена позирования и преувеличений».
Если в детстве и подростковом возрасте, читая книгу, мы почти всегда следуем за сюжетом, боясь упустить какие-то важные детали, то со временем мы можем научиться получать еще и настоящее эстетические удовольствие от книг - от их языка, от игр, в которые с нами играет автор, от неограниченных возможностей нашего включения в созидание ассоциативного и аллюзийного образа произведения, которые предоставляет писатель или поэт.
Именно так было у меня с поэмой М.Ю. Лермонтова «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», написанной во время его первой ссылки на Кавказ в 1837 году. Много лет спустя после школы мне удалось по-настоящему прочитать ее - прочувствовать и сюжет, и язык, и литературную интригу. Возможно, все дело в том, что нужно было время научиться улавливать настроение самого поэта, образно говоря, поймать его улыбку. Пожалуй, просто было большой ошибкой слишком серьезно относиться к тому, о чем рассказано в поэме.
Лермонтоведы ищут исторические аналогии описанным событиям, изучают летописи в поисках прототипов, современники в свою очередь улавливали намеки на актуальные для них события и происшествия. Сегодня мы понимаем, что перед нами прежде всего памятник русской поэзии, но никак не хроникально-исторический документ. И все же одна деталь цепляет именно наше [региональное] внимание, стоит немного покопаться в истории создания поэмы. В «Лермонтовской энциклопедии» (Москва, 1981) говорится, что возможной основой сюжета стала песня о Мастрюке (Мамстрюке) Темрюковиче из книги Кирши Данилова 1818 года. Вероятно, что именно сын Темрюка Идарова, возглавивший кабардинское посольство 1565 года в Москву, стал прообразом опричника Кирибеевича. Учитывая интерес Лермонтова к черкесам и черкесской истории, в эту версию легко поверить. Хотя она не является сегодня безусловно истинной.
Однако и без выяснения исторического подтекста образы главных героев - опричника Кирибеевича и купца Калашникова - представляют большой интерес, поскольку в них проявилась дуальная модель, столь часто встречающаяся в различных произведениях Михаила Юрьевича. Герой и его антагонист. Причем, чем старше становишься, тем меньше уверен, кто из них является героем. Подростковый гнев на Кирибеевича с возрастом сменяется симпатией к нему, или, по крайней мере, отчетливым осознанием того, что сам автор относится с нему почти с нежностью. Описывая его смерть, он выбирает поэтичные сравнения:
Повалился он на холодный снег,
На холодный снег, будто сосенка,
Будто сосенка, во сыром бору
Под смолистый под корень подрубленная.
При описании смерти купца Калашникова поэтическая интонация Лермонтова совсем иная:
И казнили Степана Калашникова
Смертью лютою, позорною;
И головушка бесталанная
Во крови на плаху покатилася.
Исследователь И.С. Чистова - автор статьи о поэме в «Лермотовской энциклопедии», говорит о том, что оба героя представляют собой «определенные модификации чисто лермонтовских героев…один из которых - носитель неограниченного личного начала, в известной степени имеет предшественникам демонических персонажей ранних поэм; другой же продолжает линию героев-мстителей, борющихся за справедливость».
По свидетельству современников, в частности журналиста и издателя А.А. Краевского, М.Ю. Лермонтов написал поэму во время болезни, «от скуки», когда не мог покидать свою комнату. Возможно так же, что она была своеобразным ответом на дискуссии славянофилов, на обсуждение проблем русского фольклора, интерес к которому в то время в обществе был чрезвычайно высок. Но читая поэму, обо всем этом не хочется думать, хочется лишь впитывать живой, яркий, неповторимый язык этого произведения. Лермонтов выступил здесь безупречным стилистом. То, что кажется в литературе простым - подражание - на самом деле дается очень трудно, ценой большого таланта и труда. Такая филигранная стилизация, где читатель ярко представляет себе явление, к которому отсылает нас текст, и в то же время ощущает индивидуальность автора, это литературное гроссмейстерство, если можно так выразиться. Не превращаясь в самоцель, подражание фольклору становится высоко поэтичным, выводит поэму на особый языковой уровень, не лишает ее глубоких смысловых пластов и подтекстов, правды и красоты художественных образов.
Пристально изучая фольклор и активно включая его в свой литературный обиход, испанский поэт Федерико Гарсиа Лорка говорил, что у народной поэзии надо брать две-три колоритные трели, но невозможно и нельзя «рабски копировать ее неповторимые интонации». В этом смысле поэма Лермонтова доводит до совершенства те самые две-три колоритные трели, о чем говорит и М. Штокмар, исследуя народно-поэтические традиции в творчестве русского поэта: Лермонтов «не имитирует форм народной речи…он решается от себя заговорить на языке фольклора, и именно потому, что он не заботится о характерности той или иной языковой формы, его речь естественна, лишена позирования и преувеличений».
Если в детстве и подростковом возрасте, читая книгу, мы почти всегда следуем за сюжетом, боясь упустить какие-то важные детали, то со временем мы можем научиться получать еще и настоящее эстетические удовольствие от книг - от их языка, от игр, в которые с нами играет автор, от неограниченных возможностей нашего включения в созидание ассоциативного и аллюзийного образа произведения, которые предоставляет писатель или поэт.