Тихим голосом
О последнем фильме Педро Альмадовара говорить сложно, но не говорить - невозможно. Это, как какой-то разряд тока, который пробирает тебя и сразу же отпускает, а память о нем еще надолго остается в пальцах, коже, сознании.
Поздний Альмадовар в каждом следующем фильме становится все тише: не голос его слабеет, а просто ему сейчас не нужно кричать, чтобы сказать то, что так необходимо высказать. После историй о трансвеститах, женщинах-матадорах, страшных тайнах и безумных страстях, так странно наблюдать эту исповедальную, глубоко личную и теплую картину. Чтобы рассказать, о том, что болит, режиссеру не нужно ни рыдать навзрыд, ни хохотать до истерики. Может именно потому, что выбраны такие частоты, фильм и пробирается настолько глубоко в зрителя. Хотя, кажется, что на зрителя он не направлен вовсе - он весь словно бы внутрь, в себя.
Но приближение зрителя к истории, к герою, к его чувствам все же есть через двойное видение образа Сальвадора Вальо - это алтер-эго Альмадовара и блестящее исполнение роли Антонио Бандерасом. Два создателя героя превратили его в такой интимный, исповедальный, честный образ. Воспоминания, раскаяние, досада, поиск, страхи режиссера актер воплощает (от слова «плоть») через свои осторожные из-за больной спины движения, скрытые улыбки в разговоре с матерью, даже через то, как он надевает мокасины. Бандерас - артист, который умеет играть ступнями, а мы столько лет и не догадывались об этом, пока росли на его карнавальном Зорро. Но кажется, мы повзрослели вместе с ним. И возможно, не будь в его карьере голливудского периода, мы бы не оценили сегодня ту актерскую многовалентность, которую демонстрирует стареющий Бандерас. И закономерно, что эта профессиональная зрелось наступает для него в фильмах того самого Педро Альмадовара, который когда-то открыл его миру.
В «Боли и славе» режиссер вновь много полемизирует с другими фильмами, но его интертекстуальные игры направлены, как и все в фильме, прежде всего, на себя. Он напоминает сам себе то «Дурное воспитание», то «Разомкнутые объятья», то «Возвращение». Его интонации не повторяют прежние картины, а именно перекликаются с ними. Некоторые исследователи называют такие аллюзии автоинтертекстуальностью, чаще всего они являются следствием предельной сосредоточенности на себе, на своих внутренних переживания... Что и требовалось доказать, как говорят математики.
Альмадовар действительно сосредоточен, а не зациклен на себе. От детского счастья видеть поющую маму до раскаяния о нехватке общения с ней, от первых успехов в кино до кризиса молчания - режиссер пытается если не осмыслить все это, то хотя бы расставить по местам, зафиксировать и запомнить. «Боль и слава» - это не только фильм о человеке, но и режиссере, а значит и о кино, о том бесконечном поиске, который проходит автор. В своем кинозавещании «За облаками» говорил об этом и Микеланджело Антониони: «Мы все время стараемся усваивать новые эмоции, находить новые образы. Мы недолго живем одним фильмом - у нас его отнимают, и мы напоминаем бездомных, беззащитных перед пристальными взглядами, подозрениями и насмешками посторонних людей. И потому мы никому не можем рассказать о том, что с нами произошло, о том, чего нет ни в фильме, ни в сценарии - о воспоминании, но довольно странном, вроде предчувствия фильма, которому суждено было сбыться лишь наполовину. Полный отчет о котором наше сознание завершает лишь в тот момент, когда снова начинаются поездки с места на место, чтобы опять смотреть, задавая вопросы, и мечтая о том, что хотя бы в следующем фильме от нас ничего не ускользнет. Но мы знаем, что за каждым найденным образом кроется другой, который ближе к реальности, за ним еще один, а за тем - еще и еще… И так далее, до самого подлинного образа той бесконечно таинственной реальности, увидеть которую не дано никому».
Поздний Альмадовар в каждом следующем фильме становится все тише: не голос его слабеет, а просто ему сейчас не нужно кричать, чтобы сказать то, что так необходимо высказать. После историй о трансвеститах, женщинах-матадорах, страшных тайнах и безумных страстях, так странно наблюдать эту исповедальную, глубоко личную и теплую картину. Чтобы рассказать, о том, что болит, режиссеру не нужно ни рыдать навзрыд, ни хохотать до истерики. Может именно потому, что выбраны такие частоты, фильм и пробирается настолько глубоко в зрителя. Хотя, кажется, что на зрителя он не направлен вовсе - он весь словно бы внутрь, в себя.
Но приближение зрителя к истории, к герою, к его чувствам все же есть через двойное видение образа Сальвадора Вальо - это алтер-эго Альмадовара и блестящее исполнение роли Антонио Бандерасом. Два создателя героя превратили его в такой интимный, исповедальный, честный образ. Воспоминания, раскаяние, досада, поиск, страхи режиссера актер воплощает (от слова «плоть») через свои осторожные из-за больной спины движения, скрытые улыбки в разговоре с матерью, даже через то, как он надевает мокасины. Бандерас - артист, который умеет играть ступнями, а мы столько лет и не догадывались об этом, пока росли на его карнавальном Зорро. Но кажется, мы повзрослели вместе с ним. И возможно, не будь в его карьере голливудского периода, мы бы не оценили сегодня ту актерскую многовалентность, которую демонстрирует стареющий Бандерас. И закономерно, что эта профессиональная зрелось наступает для него в фильмах того самого Педро Альмадовара, который когда-то открыл его миру.
В «Боли и славе» режиссер вновь много полемизирует с другими фильмами, но его интертекстуальные игры направлены, как и все в фильме, прежде всего, на себя. Он напоминает сам себе то «Дурное воспитание», то «Разомкнутые объятья», то «Возвращение». Его интонации не повторяют прежние картины, а именно перекликаются с ними. Некоторые исследователи называют такие аллюзии автоинтертекстуальностью, чаще всего они являются следствием предельной сосредоточенности на себе, на своих внутренних переживания... Что и требовалось доказать, как говорят математики.
Альмадовар действительно сосредоточен, а не зациклен на себе. От детского счастья видеть поющую маму до раскаяния о нехватке общения с ней, от первых успехов в кино до кризиса молчания - режиссер пытается если не осмыслить все это, то хотя бы расставить по местам, зафиксировать и запомнить. «Боль и слава» - это не только фильм о человеке, но и режиссере, а значит и о кино, о том бесконечном поиске, который проходит автор. В своем кинозавещании «За облаками» говорил об этом и Микеланджело Антониони: «Мы все время стараемся усваивать новые эмоции, находить новые образы. Мы недолго живем одним фильмом - у нас его отнимают, и мы напоминаем бездомных, беззащитных перед пристальными взглядами, подозрениями и насмешками посторонних людей. И потому мы никому не можем рассказать о том, что с нами произошло, о том, чего нет ни в фильме, ни в сценарии - о воспоминании, но довольно странном, вроде предчувствия фильма, которому суждено было сбыться лишь наполовину. Полный отчет о котором наше сознание завершает лишь в тот момент, когда снова начинаются поездки с места на место, чтобы опять смотреть, задавая вопросы, и мечтая о том, что хотя бы в следующем фильме от нас ничего не ускользнет. Но мы знаем, что за каждым найденным образом кроется другой, который ближе к реальности, за ним еще один, а за тем - еще и еще… И так далее, до самого подлинного образа той бесконечно таинственной реальности, увидеть которую не дано никому».