Каламбий: Чужой среди своих
Адыль-Гирей Кешев прожил немного - с 1837 по 1872 года, то есть всего 35 лет, а возможно, и меньше, потому что есть разночтения по дате рождения: некоторые исследователи указывают в качестве нее 1840 год. Образование получил в Ставропольской гимназии (где учился одновременно с Кази Атажукиным), затем поступил в Петербургский университет, но проучился там всего год. В 1861-м он вернулся в Ставрополь и поступил на службу.
В общем, на творческую деятельность судьба отвела ему всего 13 лет, а на литературную - еще меньше. Но этого ему хватило, чтобы стать в один ряд с выдающимися адыгскими просветителями XIX века - это были люди особого склада и особой судьбы. И возможно имя Каламбий - литературный псевдоним Кешева, не так часто появляется на слуху, но этот человек оставил неизгладимый след в адыгской культуре, став, по сути, одним из основоположников национальной литературы.
Именно в тот период, когда Адыль-Гирей Кешев учился в Петербургской университете, там начались репрессии и волнения, связанные с ними, и в итоге был изменен устав - он значительно ужесточился. Изменения касались в том числе и одежды - «иноземным» студентам запрещалось носить свою национальную одежду. Несмотря на страстное желание получить хорошее образование, Кешев не готов был настолько ограничивать свою свободу и подал на имя управляющего Кавказским комитетом заявление с просьбой отчислить его. Но именно этот короткий период в Петербурге стал самым плодотворным в литературном отношении для молодого человека: тогда были написаны и опубликованы его рассказы из цикла «Записки черкеса» («Два месяца в ауле», «Ученик джиннов», «Чучело»), повесть «Абреки» и очерк «На холме». Все они были напечатаны в столичных изданиях «Библиотека для чтения» и «Русский вестник».
И все же до сих пор Каламбий не находится в топе цитируемых адыгских авторов, чье имена, как медали, носят на своей груди неопатриоты. Связано это, наверное, с одной стороны, с тем, что труды Кешева имеют скорее литературный характер, нежели ярко выраженный исторический. А с другой, с тем, что взгляд Каламбия слишком трезв: не углубляясь и прошлое и не извлекая из него преданий и легенд, он пристально всматривается в настоящее и делает неутешительные выводы. Даже если в качестве примера рассмотреть один только рассказ «Два месяца в ауле», то можно прочувстсвовать присущие автору настроения. Нарисованная им картина никак не вписывается в парадигму, нарисованную нашим разгоряченным воображением, где все мужчины доблестны и честны, женщины - веселы и свободны, взаимодействие с природой - бережно и гармонично, а отношения внутри общества - мудры и правильны. Та система отношений, в которую попадает главный герой рассказа, словно бы провозглашает только одно: косность!
Страстно мечтающий об образовании для народа, сам вкусивший этот плод, герой, вернувшийся после кадетского корпуса, мог бы раздражать жителей аула тем, что возвысился над ними. Но по его собственному признанию, знания, полученные им в кормпусе, это лишь набросок к образованию. И тем не менее, герой воспринимается толпой как чужак. Безрадостная картина рисуется Каламбием там, где мы хотели бы ретроспективно видеть идиллию.
Но в прозе Каламбия - истинного реалиста, ученика русской психологической школы, сосредоточенность на настоящем моменте имеет эффект продолжительности: когда бы мы ни читали произведение, всегда будем видеть день сегодняшний, а не то, что было 150 лет назад, когда оно создавалось. Вот и сегодня, любого, непохожего на себя, мы готовы топтать и обзывать, любого, не умиляющегося воинскими доблестями 300-летней давности, мы готовы закопать, а того, кто просто спокойно смотрит на нас сегодняшних и рассказывает то, что видит, мы расточительно призываем изгнать из народа, будто нам принадлежит такое право.
Каламбия очень волновал вопрос просвещения и образования, он осознавал, что в мире меняющемся, стоящем на пороге величайших перемен, народ, который бесконечно оглядывается, обречен спотыкаться и топтаться на месте. И тем горше сегодня читать написанные им вещи, чем четче осознаешь неизменность того положения вещей, что описаны в рассказе «Два месяца в ауле».
В общем, на творческую деятельность судьба отвела ему всего 13 лет, а на литературную - еще меньше. Но этого ему хватило, чтобы стать в один ряд с выдающимися адыгскими просветителями XIX века - это были люди особого склада и особой судьбы. И возможно имя Каламбий - литературный псевдоним Кешева, не так часто появляется на слуху, но этот человек оставил неизгладимый след в адыгской культуре, став, по сути, одним из основоположников национальной литературы.
Именно в тот период, когда Адыль-Гирей Кешев учился в Петербургской университете, там начались репрессии и волнения, связанные с ними, и в итоге был изменен устав - он значительно ужесточился. Изменения касались в том числе и одежды - «иноземным» студентам запрещалось носить свою национальную одежду. Несмотря на страстное желание получить хорошее образование, Кешев не готов был настолько ограничивать свою свободу и подал на имя управляющего Кавказским комитетом заявление с просьбой отчислить его. Но именно этот короткий период в Петербурге стал самым плодотворным в литературном отношении для молодого человека: тогда были написаны и опубликованы его рассказы из цикла «Записки черкеса» («Два месяца в ауле», «Ученик джиннов», «Чучело»), повесть «Абреки» и очерк «На холме». Все они были напечатаны в столичных изданиях «Библиотека для чтения» и «Русский вестник».
И все же до сих пор Каламбий не находится в топе цитируемых адыгских авторов, чье имена, как медали, носят на своей груди неопатриоты. Связано это, наверное, с одной стороны, с тем, что труды Кешева имеют скорее литературный характер, нежели ярко выраженный исторический. А с другой, с тем, что взгляд Каламбия слишком трезв: не углубляясь и прошлое и не извлекая из него преданий и легенд, он пристально всматривается в настоящее и делает неутешительные выводы. Даже если в качестве примера рассмотреть один только рассказ «Два месяца в ауле», то можно прочувстсвовать присущие автору настроения. Нарисованная им картина никак не вписывается в парадигму, нарисованную нашим разгоряченным воображением, где все мужчины доблестны и честны, женщины - веселы и свободны, взаимодействие с природой - бережно и гармонично, а отношения внутри общества - мудры и правильны. Та система отношений, в которую попадает главный герой рассказа, словно бы провозглашает только одно: косность!
Страстно мечтающий об образовании для народа, сам вкусивший этот плод, герой, вернувшийся после кадетского корпуса, мог бы раздражать жителей аула тем, что возвысился над ними. Но по его собственному признанию, знания, полученные им в кормпусе, это лишь набросок к образованию. И тем не менее, герой воспринимается толпой как чужак. Безрадостная картина рисуется Каламбием там, где мы хотели бы ретроспективно видеть идиллию.
Но в прозе Каламбия - истинного реалиста, ученика русской психологической школы, сосредоточенность на настоящем моменте имеет эффект продолжительности: когда бы мы ни читали произведение, всегда будем видеть день сегодняшний, а не то, что было 150 лет назад, когда оно создавалось. Вот и сегодня, любого, непохожего на себя, мы готовы топтать и обзывать, любого, не умиляющегося воинскими доблестями 300-летней давности, мы готовы закопать, а того, кто просто спокойно смотрит на нас сегодняшних и рассказывает то, что видит, мы расточительно призываем изгнать из народа, будто нам принадлежит такое право.
Каламбия очень волновал вопрос просвещения и образования, он осознавал, что в мире меняющемся, стоящем на пороге величайших перемен, народ, который бесконечно оглядывается, обречен спотыкаться и топтаться на месте. И тем горше сегодня читать написанные им вещи, чем четче осознаешь неизменность того положения вещей, что описаны в рассказе «Два месяца в ауле».