Рассказы П.Ростина
Один рассказ о прошлом и об ушедших людях тянет за собой другие. Ушедших людей уже очень много, и памятью иногда, наверное, стоит делиться.
На этот, раз помещаю здесь еще два рассказа из сборника П.Ростина - то есть, на самом деле рассказы Михаила Всеволодовича Розанова (П,Ростин - псевдоним, а предыдущий рассказ был у меня в fb). Рассказы его, обычно истории из его собственной геологической или иной жизни или, иногда, рассказы со слов встреченных им людей, у меня всегда оставляли ощущение чуть-чуть незаконченных или чуть-чуть преувеличенных. Но я никогда их не критиковала (иногда хотелось), тем более, что автору самому они были дороги. В любом случае, они очень субъективны. Рассказы в этом самодельном сборнике относятся примерно к первой половине семидесятых годов. Это к тому, что, скажем, слова "петербуржский акцент" в 70-е звучали отнюдь не так, как сейчас. Да и слова про "хамскую большевистскую власть" в общем-то уместны были в самиздате, для коего, собственно, рассказы и писались. Про второй рассказ я так и не спросила, с чьих слов он записан, и очень жалею.
Мы не были знакомы в те времена. Мне сборник достался лет на двадцать пять позже, в конце 90-х. И вот остался как связь времен.
М.В.Розанов. Времени этой фотографии не знаю. Мне она досталась уже на его похоронах.
МАРУСЯ
Порой зимой мне удавалось на пару недель вырваться в Крым, в Коктебель, где я рос мальчишкой, «к Марусе» - Марии Степановне Волошиной, вдове поэта. Помимо прекрасных стихов и удивительных акварелей, Максимилиан Волошин создал дом, десятилетиями после его смерти хранящий, кроме коллекции картин и библиотеки, традиции независимости и гостеприимства.
Зимой тут только сама Маруся и Любочка, дочка расстрелянного немцами партизана, прибившаяся к дому и играющая роль «прислуги за все».
Для меня побывать в доме - это вернуться в детство. В своих собственных глазах я превращаюсь в десятилетнего мальчишку - правда, надеюсь, не такого несносного, как двадцать пять лет назад. Наверное, не только в моих глазах: порой, сделав какое-нибудь " взрослое" замечание, я ловлю на себе недоуменный взгляд Маруси.
В феврале не покупаешься, я бегаю по горам, ставшими за 20 лет очень маленькими, а в дождь пилю дрова впрок или чиню перила балкона - возможно, с потаенным желанием загладить грехи и проказы детства. Либо валяюсь на чердаке с книжечкой стихов, которые поленился прочесть в 13 лет:
В прохладных кельях, беленных известкой,
Живет полночный ветер, ревет глухой раскат
Волны, взбегающей на берег плоский,
Полынный дух…
Как-то раздался стук в дверь с балкона. Маруся в столовой, так что мне не нужно спускаться открывать. Я выглянул в окошко, оно было над самым крыльцом. В метре от меня - круглая милицейская фуражка. Разговор через дверь:
- Кто там?
- Откройте, это милиция.
- Убирайтесь к чорту! (Марусин петербуржский акцент неистребим) Я сказада - убирайтесь к чорту!
- Так, вот, тут справочка нужна.
- К чорту! Ничего общего с вашей хамской большевистской властью иметь не хочу-у! Не хочу-у! К чорту!
Все-таки Господь дарит нам время от времени минуты блаженства. Увы, разразиться счастливым смехом я себе не позволил.
Фуражка покрутилась перед дверью и ушла.
Завтраки наши бывали «аристократическими», долгими, с перекладыванием кусочка печенья и ломтика яблока с одной потрескавшейся фарфоровой тарелочки на другую и разговорами о всякой всячине - когда о моих путешествиях в Сибирь, когда - о тех пяти сменах «власте», которые Маруся пережила здесь в Гражданскую войну. Как-то я спросил ее, куда они с Максом прятали мужа Цветаевой, белогвардейского офицера, которого красные искали в доме, чтобы то ли «отправить на шлепку», то ли «поставить к стенке». Я ведь знал тут все закоулочки.
- Когда тебя надо будет спрятать, узнаешь.
Робкий стук в дверь. На пороге мужчина с мальчишечкой лет десяти.
- Здравствуйте. Извините, Мария Степановна, я тут в деревне недавно, человек новый. Сын мой вот живописью интересуется. Мне сказали, у вас тут картины есть. Может, можно ему посмотреть?
- Разумеется. Мишка, проводи… Как тебя зовут? Саша? Проводи Сашу в мастерскую, покажи. А вы присаживайтесь. Собственно, что вы в деревне делаете?
- Так я в милиции. Я тут заходил к вам дня три назад, за справкой.
- Ах, как мило. Вам кофею? Со сливками?
ЭВЕНКИ
В ноябре 1941 года в устье одного из бесчисленных притоков Подкаменной Тунгуски с пришедшей из Красноярска баржи были выгружены полторы сотни заключенных. \это были вырвавшиеся из немецкого окружения солдаты и офицеры, осужденные, отбывавшие свой срок в тюрьмах Воронежа и Тамбова, немцы Поволжья с их семьями, пойманные призывники, прятавшиеся от военкоматов, семьи командиров воинских частей, оказавшихся в немецком плену, несколько румынских военнопленных. Оставив их на таежном брегу, баржа ушла.
У них не было ни запасов продуктов, ни теплой одежды, ни каких-либо инструментов и утвари. Они все должны были умереть от голода или холода. Кто пытался вырыть себе землянку, кто жевал кору, кто пытался украсть шапку соседа, а кто-то ее просто отнимал. Все винили в своей судьбе друг друга, из-за припасенной кем-нибудь корки хлеба постоянно возникали драки, затихавшие из-за всеобщей изможденности.
Через несколько дней из тайги вышли четыре эвенка, с винтовками, и принесли тушу свежеубитого оленя. Толпа изголодавшихся людей бросилась к ней, но эвенки выстрелами остановили их и велели принести тех, кто обессилел и не мог ходить. Им-то эвенки велели напиться свежей оленьей крови и отрезали по куску мяса. и только потом подпустили к туше остальных.
Через неделю эвенки снова принесли тушу оленя и несколько парок, курток из оленьей шкуры. Они распределили их среди самых старых женщин и предупредили, что если увидят парки на ком-нибудь еще, ничего приносить не будут.
С помощью таких нехитрых педагогических приемов эвенки постепенно вернули интернациональному коллективу человеческий облик и привычки, в первую очередь - привычку заботиться о слабых. И только после этого разобрали всех по своим стойбищам.
На этот, раз помещаю здесь еще два рассказа из сборника П.Ростина - то есть, на самом деле рассказы Михаила Всеволодовича Розанова (П,Ростин - псевдоним, а предыдущий рассказ был у меня в fb). Рассказы его, обычно истории из его собственной геологической или иной жизни или, иногда, рассказы со слов встреченных им людей, у меня всегда оставляли ощущение чуть-чуть незаконченных или чуть-чуть преувеличенных. Но я никогда их не критиковала (иногда хотелось), тем более, что автору самому они были дороги. В любом случае, они очень субъективны. Рассказы в этом самодельном сборнике относятся примерно к первой половине семидесятых годов. Это к тому, что, скажем, слова "петербуржский акцент" в 70-е звучали отнюдь не так, как сейчас. Да и слова про "хамскую большевистскую власть" в общем-то уместны были в самиздате, для коего, собственно, рассказы и писались. Про второй рассказ я так и не спросила, с чьих слов он записан, и очень жалею.
Мы не были знакомы в те времена. Мне сборник достался лет на двадцать пять позже, в конце 90-х. И вот остался как связь времен.
М.В.Розанов. Времени этой фотографии не знаю. Мне она досталась уже на его похоронах.
МАРУСЯ
Порой зимой мне удавалось на пару недель вырваться в Крым, в Коктебель, где я рос мальчишкой, «к Марусе» - Марии Степановне Волошиной, вдове поэта. Помимо прекрасных стихов и удивительных акварелей, Максимилиан Волошин создал дом, десятилетиями после его смерти хранящий, кроме коллекции картин и библиотеки, традиции независимости и гостеприимства.
Зимой тут только сама Маруся и Любочка, дочка расстрелянного немцами партизана, прибившаяся к дому и играющая роль «прислуги за все».
Для меня побывать в доме - это вернуться в детство. В своих собственных глазах я превращаюсь в десятилетнего мальчишку - правда, надеюсь, не такого несносного, как двадцать пять лет назад. Наверное, не только в моих глазах: порой, сделав какое-нибудь " взрослое" замечание, я ловлю на себе недоуменный взгляд Маруси.
В феврале не покупаешься, я бегаю по горам, ставшими за 20 лет очень маленькими, а в дождь пилю дрова впрок или чиню перила балкона - возможно, с потаенным желанием загладить грехи и проказы детства. Либо валяюсь на чердаке с книжечкой стихов, которые поленился прочесть в 13 лет:
В прохладных кельях, беленных известкой,
Живет полночный ветер, ревет глухой раскат
Волны, взбегающей на берег плоский,
Полынный дух…
Как-то раздался стук в дверь с балкона. Маруся в столовой, так что мне не нужно спускаться открывать. Я выглянул в окошко, оно было над самым крыльцом. В метре от меня - круглая милицейская фуражка. Разговор через дверь:
- Кто там?
- Откройте, это милиция.
- Убирайтесь к чорту! (Марусин петербуржский акцент неистребим) Я сказада - убирайтесь к чорту!
- Так, вот, тут справочка нужна.
- К чорту! Ничего общего с вашей хамской большевистской властью иметь не хочу-у! Не хочу-у! К чорту!
Все-таки Господь дарит нам время от времени минуты блаженства. Увы, разразиться счастливым смехом я себе не позволил.
Фуражка покрутилась перед дверью и ушла.
Завтраки наши бывали «аристократическими», долгими, с перекладыванием кусочка печенья и ломтика яблока с одной потрескавшейся фарфоровой тарелочки на другую и разговорами о всякой всячине - когда о моих путешествиях в Сибирь, когда - о тех пяти сменах «власте», которые Маруся пережила здесь в Гражданскую войну. Как-то я спросил ее, куда они с Максом прятали мужа Цветаевой, белогвардейского офицера, которого красные искали в доме, чтобы то ли «отправить на шлепку», то ли «поставить к стенке». Я ведь знал тут все закоулочки.
- Когда тебя надо будет спрятать, узнаешь.
Робкий стук в дверь. На пороге мужчина с мальчишечкой лет десяти.
- Здравствуйте. Извините, Мария Степановна, я тут в деревне недавно, человек новый. Сын мой вот живописью интересуется. Мне сказали, у вас тут картины есть. Может, можно ему посмотреть?
- Разумеется. Мишка, проводи… Как тебя зовут? Саша? Проводи Сашу в мастерскую, покажи. А вы присаживайтесь. Собственно, что вы в деревне делаете?
- Так я в милиции. Я тут заходил к вам дня три назад, за справкой.
- Ах, как мило. Вам кофею? Со сливками?
ЭВЕНКИ
В ноябре 1941 года в устье одного из бесчисленных притоков Подкаменной Тунгуски с пришедшей из Красноярска баржи были выгружены полторы сотни заключенных. \это были вырвавшиеся из немецкого окружения солдаты и офицеры, осужденные, отбывавшие свой срок в тюрьмах Воронежа и Тамбова, немцы Поволжья с их семьями, пойманные призывники, прятавшиеся от военкоматов, семьи командиров воинских частей, оказавшихся в немецком плену, несколько румынских военнопленных. Оставив их на таежном брегу, баржа ушла.
У них не было ни запасов продуктов, ни теплой одежды, ни каких-либо инструментов и утвари. Они все должны были умереть от голода или холода. Кто пытался вырыть себе землянку, кто жевал кору, кто пытался украсть шапку соседа, а кто-то ее просто отнимал. Все винили в своей судьбе друг друга, из-за припасенной кем-нибудь корки хлеба постоянно возникали драки, затихавшие из-за всеобщей изможденности.
Через несколько дней из тайги вышли четыре эвенка, с винтовками, и принесли тушу свежеубитого оленя. Толпа изголодавшихся людей бросилась к ней, но эвенки выстрелами остановили их и велели принести тех, кто обессилел и не мог ходить. Им-то эвенки велели напиться свежей оленьей крови и отрезали по куску мяса. и только потом подпустили к туше остальных.
Через неделю эвенки снова принесли тушу оленя и несколько парок, курток из оленьей шкуры. Они распределили их среди самых старых женщин и предупредили, что если увидят парки на ком-нибудь еще, ничего приносить не будут.
С помощью таких нехитрых педагогических приемов эвенки постепенно вернули интернациональному коллективу человеческий облик и привычки, в первую очередь - привычку заботиться о слабых. И только после этого разобрали всех по своим стойбищам.