Воспоминания о советском роддоме. Часть 4.
Часть 1. Часть 2. Часть 3.
Погрузившись в предпраздничную суету, немного отвлеклась от своих мемуаров. Более того, хотела отложить в сторону мемуары и написать опровержение одной псевдонаучной портянки, которую принесла читательница из Фейсбука. Портянка касается иммунитетной ущербности детей, появившихся путём кесарева сечения. Просмотрев её содержание, я нелюбезно заметила читательнице, что ей следовало ещё принести текст, где утверждается отсутствие у "кесарят" души (да, представьте, есть и такие!). Тётенька обиделась и портянку удалила вместе со своими комментариями, а я, как водится, начала мучиться чувством вины и задаваться вопросом, не слишком ли я тут резко... В общем, полезла гуглить проблему и вышла на статьи - первоисточники портянок (кстати, почему я не удивлена, что сами портянки основываются на "данных" с русскоязычных сайтов LLL, то есть La Leche League, иными словами, рассадника и корня лактивизма?). Статьи на английском. Почитав их, я поняла, что нет, не слишком резко - ещё и напинать надо было. Чтобы не таскала по интернету псевдофакты. Я обязательно покажу, как одно пёрышко превращается у лялек да и просто некритически мыслящих граждан не то что в пять кур, но ц целую птицеферму. А пока - давайте я всё-таки домемуарю.
* * *
О своём пребывании в родзале я уже немного писала (ссылки есть в первой части, кто читает сначала, уже сходили по ней).
Родзал выходил окнами на улицу Пирогова. Был сероватый февральский день, я как сейчас помню эти сосны за окнами и слабый, еле порошащий снежок. В самом родзале было очень светло и, насколько я помню, лампы были включены только в той части, где потом осматривали детей. На нас с освещением, видимо, рассматривать было нечего.
В зале стояло три акушерских кровати, хотя иногда память пытается нашептать мне, что была ещё одна, запасная, между Оксаной и Наташей. С Наташей мы соседствовали непосредственно, бок о бок, через широкий проход. Я хотела нагуглить фото тех старых кроватей, но Гугль показывает современное оборудование, всё такое красивое, весёленьких расцветок и эргономичных форм. Предполагаю, однако, что рожали мы на так называемых акушерских кроватях Рахманова (из академического словаря: "А.Н. Рахманов, 1861 -- 1926, советский врач-акушер). Кровать, предназначенная для приема родов; снабжена выдвижной частью и ногодержателями, обеспечивающими удобство выполнения акушерских операций и пособий). Выглядели они как-то так:
или более крупно:
Пишут, что "рахмановки" - это позавчерашний день, однако совсем от них нигде не избавляются, пригождаются при трудных случаях. В наших нетрудных случаях (у всех дети шли головой, течение родов признавалось нормальным) у нас всё равно не было выбора. На эти довольно узкие и высокие кровати приходилось карабкаться без всяких ступенечек или табуреточек, что было не совсем тривиальной задачей, когда потуги уже корчат тебя каждые десять секунд. Кровать была застелена классической советской медицинской клеёнкой - такой, которая многим современным людям почему-то напоминает засохшую резину. Такой же клеёнкой была обшита небольшая подушечка в изголовье, а само изголовье было опущено. Рожали мы, естественно, лёжа. Уже много лет спустя женщина-хирург объяснила мне, что вообще-то да, рожать сидя на специальном кресле, как это делали турчанки в Османской империи, или стоя на коленях, как древние еврейки или более современные представительницы коренных народов Крайнего Севера и Сибири, физиологичней, а "уложили" рожениц горизонтально исключительно для удобства врачей.
Мы родили: без пяти два, без двух минут два и ровно в два. Последней опросталась я. Врача, акушерку и медсестру мне было просто даже жалко: они буквально бегали от стола к столу, хватая выпадающих детей, а потом снова подбегая, чтобы принять и осмотреть послед. Одна знакомая дама, разговаривая когда-то с моей школьной подругой, сказала ей: "Рожать - это как будто пытаться выкакать во-о-от такой валун!" Я вспоминала её слова, лёжа на акушерской кровати, и, как уже было сказано, порвалась, поспешив уже избавиться от несносной муки, а может (я до сих пор в этом уверена), потеряв сознание в последний момент. Никаких команд не слышала, мне показалось, что ребёнок выпал сам. Тут же объявили пол ребёнка. Я полежала несколько минут (в это время бригада обрабатывала Наташу, но я не видела, как она родила послед, я была так счастлива, что всё кончилось!), затем ко мне подошла акушерка, запустила мне руку в нутро, удовлетворённо кивнула и сказала мне: "Потужься как следует!" - я потужилась, и вышел послед. Врач взяла его в руки, осмотрела, тоже удовлетворённо кивнула, и послед куда-то положили (так как я не собиралась ни есть его, ни хоронить, я не поинтересовалась, куда).
Естественно, пока трое врачей занимались матерями, врач-неонатолог с медсестрой обрабатывали детей. Пуповину обрезали сразу и поставили зажимы, а потом их как-то вертели, обтирали, взвешивали, что-то записывали в журнал и ещё изготовили каждому младенцу по паре клеёнчатых бирок. На ней было указано число, время появления на свет, рост и вес, а также номер, под которым наши пока безымянные дети фигурировали в больничных реестрах. Моя была "пятёркой". Пока неонатолог вертела её так и сяк, ребёнок мяукал пронзительным сопрано. "Ох, и крикса, - сказал кто-то, - вся в мать!" Это было несправедливо, кричала я мало (иначе зачем бы я себе искусала руки чуть не до локтей?), но у меня уже не хватало сил обидеться. Обработанного ребёнка на пелёнке поднесли ко мне и показали то, чем мальчики отличаются от девочек, чтобы родительница, то есть я, могла убедиться, что ребёнок именно того пола, какой был объявлен в момент рождения. Детище щурилось от света ламп и вид имело очень недовольный, почти гневный. "Какого чёрта?" - как будто говорил её взгляд, в тот момент, кстати, удивительно осмысленный (на следующий день её взгляд уже по-младенчески блуждал). Медсестра сцедила несколько капель молозива из моей груди младенчику в рот. Детище покривилось, но сглотнуло.
Как детей упаковали в казённые пелёнки и чепцы и увезли, я не видела, потому что меня начали зашивать. Порванную шейку кетгутом (это специальный шовный материал, который рассасывается по мере заживления сшитых краёв раны), внешние части - обычными нитками, швы потом снимали. Местную анестезию сделали, было не больно, а только немножко неприятно, чувствовалось, как игла проходит через живую плоть и даже слегка поскрипывает. Тут же акушерка предупредила меня, чтобы я не садилась, пока не снимут швы, а на кровать в палате залезала бы, становясь сначала коленями - чтобы швы не разошлись. Все "зашитые" вели себя аккуратно, но случались и эксцессы. Была у нас в отделении развесёлая девочка Валя, под девяносто килограммов весом. Валя должна была выписаться на день или даже два раньше нас, но в урочный день я увидела её в очереди на обработку со смурным лицом. Оказывается, Вале кто-то рассказал анекдот, и она так хохотала, что плюхнулась всей своею тяжестью, прямо попой, на койку. Швы разошлись - Валю зашили снова и оставили ещё на пять дней, заживляться.
В общей сложности мне наложили шестнадцать швов. Когда я, опять-таки в очереди на обработку, хвасталась количеством швов (да, а вы не знали, что женщины тоже хвастаются ранами - родильными, как дядечки хвалятся боевыми?), одна женщина, возрастом чуть постарше нас, где-то под тридцать, тихо сказала, скромно потупившись: "А у меня тридцать шесть..." Тридцать шесть швов. Это, видимо, и называется теперь "порваться на британский флаг". Больше я о своих шестнадцати не заикалась.
Так как я прошла женскую инициацию (в смысле Екатерины Белоусовой), врач, которая была невероятно грозна, пока я рожала, стала кротка, добра и вежлива, стала обращаться на "вы" и даже сама принесла мне воды, спросив предварительно, как я себя чувствую. Меня прикрыли простынкой (никаких грелок со льдом для скорейшего сокращения матки нам не давали), сказали немного полежать, и минут через десять, а может, и раньше, прибыли санитарки с каталкой, я переползла на неё, и меня, с моим пакетом и опознавательной биркой под номером пять, отвезли в послеродовую палату, где сгрузили на обычную кровать с панцирной сеткой. Слева от меня была Оксана, справа - Наташа. Обеих увезли из родзала раньше, и обе уже были в отключке, спали здоровым сном. Я тоже выключилась сразу и спала крепко до полдника, поэтому не помню, когда к нам привезли Иру. Кажется всё-таки, её привезли уже ночью.
Но помню, что уже в сумерках, когда, однако, ещё не включали свет, пришла медсестра и потребовала, чтобы мы извлекли из-под коек судна и помочились. Вставать нам ещё не разрешали. Процесс шёл плохо, и медсестра включила нам воду. Струйка забулькала, зашипела, но измученный тяжкой работой организм как-то боялся сделать нужное. Медсестра, глядя на нас гипнотизирующим взглядом, сообщила загробным голосом: "Обязательно надо помочиться. Иначе придётся вставлять катетер. А это больно!". Пришлось напрячься. Я читала потом, что эта моча нужна врачам, чтобы убедиться, что организм родильниц нормально функционирует и что объём выделенного тоже в норме. Кто и когда унёс судно, убейте, не помню, как и то, каким образом мы поели. Детей нам не приносили в тот день - дали выспаться. Мы и спали. Только ещё приходила врач-физиотерапевт и объяснила, какие упражнения нам можно и нужно делать, даже пока мы не встаём, чтобы лучше сокращалась матка. Помню только одно: лёжа на спине, сгибать и разгибать ноги в коленях, не отрывая стоп от плоскости.
На следующее утро началась наша пятидневная вахта, хотя, надо сказать, что мы в советском роддоме были просто в тепличных условиях, потому что могли спать всласть: детей нам привозили только на кормление и увозили обратно в "детскую". Сколько раз привозили? Вообще полагалось кормить каждые три часа, и по моим подсчётам получалось пять раз в день. Но скажу по правде, я не помню точно, потому что эти дни слились в одно сплошное торжество физиологии, какое-то мифологическое безвременье. Ешь - спи - корми.
Продолжение
Large Visitor Map
Погрузившись в предпраздничную суету, немного отвлеклась от своих мемуаров. Более того, хотела отложить в сторону мемуары и написать опровержение одной псевдонаучной портянки, которую принесла читательница из Фейсбука. Портянка касается иммунитетной ущербности детей, появившихся путём кесарева сечения. Просмотрев её содержание, я нелюбезно заметила читательнице, что ей следовало ещё принести текст, где утверждается отсутствие у "кесарят" души (да, представьте, есть и такие!). Тётенька обиделась и портянку удалила вместе со своими комментариями, а я, как водится, начала мучиться чувством вины и задаваться вопросом, не слишком ли я тут резко... В общем, полезла гуглить проблему и вышла на статьи - первоисточники портянок (кстати, почему я не удивлена, что сами портянки основываются на "данных" с русскоязычных сайтов LLL, то есть La Leche League, иными словами, рассадника и корня лактивизма?). Статьи на английском. Почитав их, я поняла, что нет, не слишком резко - ещё и напинать надо было. Чтобы не таскала по интернету псевдофакты. Я обязательно покажу, как одно пёрышко превращается у лялек да и просто некритически мыслящих граждан не то что в пять кур, но ц целую птицеферму. А пока - давайте я всё-таки домемуарю.
* * *
О своём пребывании в родзале я уже немного писала (ссылки есть в первой части, кто читает сначала, уже сходили по ней).
Родзал выходил окнами на улицу Пирогова. Был сероватый февральский день, я как сейчас помню эти сосны за окнами и слабый, еле порошащий снежок. В самом родзале было очень светло и, насколько я помню, лампы были включены только в той части, где потом осматривали детей. На нас с освещением, видимо, рассматривать было нечего.
В зале стояло три акушерских кровати, хотя иногда память пытается нашептать мне, что была ещё одна, запасная, между Оксаной и Наташей. С Наташей мы соседствовали непосредственно, бок о бок, через широкий проход. Я хотела нагуглить фото тех старых кроватей, но Гугль показывает современное оборудование, всё такое красивое, весёленьких расцветок и эргономичных форм. Предполагаю, однако, что рожали мы на так называемых акушерских кроватях Рахманова (из академического словаря: "А.Н. Рахманов, 1861 -- 1926, советский врач-акушер). Кровать, предназначенная для приема родов; снабжена выдвижной частью и ногодержателями, обеспечивающими удобство выполнения акушерских операций и пособий). Выглядели они как-то так:
или более крупно:
Пишут, что "рахмановки" - это позавчерашний день, однако совсем от них нигде не избавляются, пригождаются при трудных случаях. В наших нетрудных случаях (у всех дети шли головой, течение родов признавалось нормальным) у нас всё равно не было выбора. На эти довольно узкие и высокие кровати приходилось карабкаться без всяких ступенечек или табуреточек, что было не совсем тривиальной задачей, когда потуги уже корчат тебя каждые десять секунд. Кровать была застелена классической советской медицинской клеёнкой - такой, которая многим современным людям почему-то напоминает засохшую резину. Такой же клеёнкой была обшита небольшая подушечка в изголовье, а само изголовье было опущено. Рожали мы, естественно, лёжа. Уже много лет спустя женщина-хирург объяснила мне, что вообще-то да, рожать сидя на специальном кресле, как это делали турчанки в Османской империи, или стоя на коленях, как древние еврейки или более современные представительницы коренных народов Крайнего Севера и Сибири, физиологичней, а "уложили" рожениц горизонтально исключительно для удобства врачей.
Мы родили: без пяти два, без двух минут два и ровно в два. Последней опросталась я. Врача, акушерку и медсестру мне было просто даже жалко: они буквально бегали от стола к столу, хватая выпадающих детей, а потом снова подбегая, чтобы принять и осмотреть послед. Одна знакомая дама, разговаривая когда-то с моей школьной подругой, сказала ей: "Рожать - это как будто пытаться выкакать во-о-от такой валун!" Я вспоминала её слова, лёжа на акушерской кровати, и, как уже было сказано, порвалась, поспешив уже избавиться от несносной муки, а может (я до сих пор в этом уверена), потеряв сознание в последний момент. Никаких команд не слышала, мне показалось, что ребёнок выпал сам. Тут же объявили пол ребёнка. Я полежала несколько минут (в это время бригада обрабатывала Наташу, но я не видела, как она родила послед, я была так счастлива, что всё кончилось!), затем ко мне подошла акушерка, запустила мне руку в нутро, удовлетворённо кивнула и сказала мне: "Потужься как следует!" - я потужилась, и вышел послед. Врач взяла его в руки, осмотрела, тоже удовлетворённо кивнула, и послед куда-то положили (так как я не собиралась ни есть его, ни хоронить, я не поинтересовалась, куда).
Естественно, пока трое врачей занимались матерями, врач-неонатолог с медсестрой обрабатывали детей. Пуповину обрезали сразу и поставили зажимы, а потом их как-то вертели, обтирали, взвешивали, что-то записывали в журнал и ещё изготовили каждому младенцу по паре клеёнчатых бирок. На ней было указано число, время появления на свет, рост и вес, а также номер, под которым наши пока безымянные дети фигурировали в больничных реестрах. Моя была "пятёркой". Пока неонатолог вертела её так и сяк, ребёнок мяукал пронзительным сопрано. "Ох, и крикса, - сказал кто-то, - вся в мать!" Это было несправедливо, кричала я мало (иначе зачем бы я себе искусала руки чуть не до локтей?), но у меня уже не хватало сил обидеться. Обработанного ребёнка на пелёнке поднесли ко мне и показали то, чем мальчики отличаются от девочек, чтобы родительница, то есть я, могла убедиться, что ребёнок именно того пола, какой был объявлен в момент рождения. Детище щурилось от света ламп и вид имело очень недовольный, почти гневный. "Какого чёрта?" - как будто говорил её взгляд, в тот момент, кстати, удивительно осмысленный (на следующий день её взгляд уже по-младенчески блуждал). Медсестра сцедила несколько капель молозива из моей груди младенчику в рот. Детище покривилось, но сглотнуло.
Как детей упаковали в казённые пелёнки и чепцы и увезли, я не видела, потому что меня начали зашивать. Порванную шейку кетгутом (это специальный шовный материал, который рассасывается по мере заживления сшитых краёв раны), внешние части - обычными нитками, швы потом снимали. Местную анестезию сделали, было не больно, а только немножко неприятно, чувствовалось, как игла проходит через живую плоть и даже слегка поскрипывает. Тут же акушерка предупредила меня, чтобы я не садилась, пока не снимут швы, а на кровать в палате залезала бы, становясь сначала коленями - чтобы швы не разошлись. Все "зашитые" вели себя аккуратно, но случались и эксцессы. Была у нас в отделении развесёлая девочка Валя, под девяносто килограммов весом. Валя должна была выписаться на день или даже два раньше нас, но в урочный день я увидела её в очереди на обработку со смурным лицом. Оказывается, Вале кто-то рассказал анекдот, и она так хохотала, что плюхнулась всей своею тяжестью, прямо попой, на койку. Швы разошлись - Валю зашили снова и оставили ещё на пять дней, заживляться.
В общей сложности мне наложили шестнадцать швов. Когда я, опять-таки в очереди на обработку, хвасталась количеством швов (да, а вы не знали, что женщины тоже хвастаются ранами - родильными, как дядечки хвалятся боевыми?), одна женщина, возрастом чуть постарше нас, где-то под тридцать, тихо сказала, скромно потупившись: "А у меня тридцать шесть..." Тридцать шесть швов. Это, видимо, и называется теперь "порваться на британский флаг". Больше я о своих шестнадцати не заикалась.
Так как я прошла женскую инициацию (в смысле Екатерины Белоусовой), врач, которая была невероятно грозна, пока я рожала, стала кротка, добра и вежлива, стала обращаться на "вы" и даже сама принесла мне воды, спросив предварительно, как я себя чувствую. Меня прикрыли простынкой (никаких грелок со льдом для скорейшего сокращения матки нам не давали), сказали немного полежать, и минут через десять, а может, и раньше, прибыли санитарки с каталкой, я переползла на неё, и меня, с моим пакетом и опознавательной биркой под номером пять, отвезли в послеродовую палату, где сгрузили на обычную кровать с панцирной сеткой. Слева от меня была Оксана, справа - Наташа. Обеих увезли из родзала раньше, и обе уже были в отключке, спали здоровым сном. Я тоже выключилась сразу и спала крепко до полдника, поэтому не помню, когда к нам привезли Иру. Кажется всё-таки, её привезли уже ночью.
Но помню, что уже в сумерках, когда, однако, ещё не включали свет, пришла медсестра и потребовала, чтобы мы извлекли из-под коек судна и помочились. Вставать нам ещё не разрешали. Процесс шёл плохо, и медсестра включила нам воду. Струйка забулькала, зашипела, но измученный тяжкой работой организм как-то боялся сделать нужное. Медсестра, глядя на нас гипнотизирующим взглядом, сообщила загробным голосом: "Обязательно надо помочиться. Иначе придётся вставлять катетер. А это больно!". Пришлось напрячься. Я читала потом, что эта моча нужна врачам, чтобы убедиться, что организм родильниц нормально функционирует и что объём выделенного тоже в норме. Кто и когда унёс судно, убейте, не помню, как и то, каким образом мы поели. Детей нам не приносили в тот день - дали выспаться. Мы и спали. Только ещё приходила врач-физиотерапевт и объяснила, какие упражнения нам можно и нужно делать, даже пока мы не встаём, чтобы лучше сокращалась матка. Помню только одно: лёжа на спине, сгибать и разгибать ноги в коленях, не отрывая стоп от плоскости.
На следующее утро началась наша пятидневная вахта, хотя, надо сказать, что мы в советском роддоме были просто в тепличных условиях, потому что могли спать всласть: детей нам привозили только на кормление и увозили обратно в "детскую". Сколько раз привозили? Вообще полагалось кормить каждые три часа, и по моим подсчётам получалось пять раз в день. Но скажу по правде, я не помню точно, потому что эти дни слились в одно сплошное торжество физиологии, какое-то мифологическое безвременье. Ешь - спи - корми.
Продолжение
Large Visitor Map