первая половина декабря
1 декабря - РАМТ «Приглашение на казнь» - второй просмотр (В.Набоков, реж. П.Сафонов). Как я уже (много раз) писала, не люблю писать повторные отзывы на уже виденные спектакли. Но когда я смотрела «Приглашение» в первый раз (была премьера), роман я ещё не читала. Теперь - есть на что опереться, хотя, как обычно это бывает с прочтением после интерпретации, образы артистов РАМТа навязывались поверх собственных. Да и было это (первое «Приглашение, в смысле), кажется, года три назад, в начале второго курса ещё.
Боже, какой там Редько!! Настоящий романтический герой, Байрон, Гамлет и все вместе взятые! Насколько он красив (да, мужчина в таком возрасте может быть красивым!), какой у него пронзительный взгляд! Одним словом, я удивлюсь, если в зале найдётся человек, не посочувствовавший и не полюбивший Цинцинната. Кстати говоря, образ развился очень сильно со времён первого показа: ощущаешь его почти физически (посчастливилось смотреть со второго ряда, поэтому даже взгляд можно было видеть). Даже когда он спиной к зрителям, эта спина говорит куда больше, чем иной монолог.
Мир же, окружающий Цинцинната (с которым так хочется отождествлять себя, но который, в то же время, столь далёк и непостижим) - пошлый и вульгарный, уродливая «нетка», и в этом - его реалистичность, ведь эти вывернутые типчики - куда более узнаваемы, в них куда больше жизненного, чем в том самом Герое. И вся эта корявая копия - насмешка над чем-то подлинным, чем-то духовным, над Его «сонным миром», путь к которому лежит неумолимо через казнь. И удивительно, что в этом самом омерзительном мире, населённом клоунами, омерзительны все - от матери, которая может лишь предложить конфетку приговорённому сыну и любимой женщины, которая на деле оказывается последней шлюхи, до маленькой девочки, которая одна кажется каким-то спасением, а в итоге получает в лице заключённого очередную игрушку, с которой можно разве что выпить чаю, пока он ещё жив.
И ведь каков красавец мсье Пьер, а. Даже в какую-то секунду кажется, что он - не один из этих омерзительных пародий на человека, он - нечто большее, нечто мыслящее, но всё же извращённое, вывернутое.
Цинциннат страшится смерти, но, по сути, все его мучители, все эти куклы, гапиты, уродливые существа - все они боятся его, его настоящего бытия.
Я не могу сказать, что мне нравится режиссура Сафонова, хотя посмотрела уже немало его спектаклей. Но «Приглашение на казнь» - один из сильнейших спектаклей в репертуаре РАМТа. Сама книга вызывала, конечно же, ассоциации с Кафкой (с «Процессом» в первую очередь, но и не только), спектакль же совсем не похож на болезненность Кафки или метафизический калейдоскоп самого Набокова - получается что-то вроде злого, тёмного Шварца и абсурдного Гомбровича, но таковы, по сути, почти все сафоновские произведения
Тот самый случай, когда просмотр спектакля - лишь шаг к путешествию куда-то вглубь.
3 декабря - Мастерская П.Фоменко «Одна абсолютно счастливая деревня» - просмотр, кажется, четвёртый (этюды мастерской по одноименной повести Б. Вахтина, реж. П.Фоменко). Один абсолютно удивительный спектакль - каждый раз пересматриваешь, как будто впервые, и каждый раз так хочется пересмотреть ещё раз. Этот спектакль полон музыки и света, любви и надежды, и, сколько после него ни смотри, а всё равно он упорно держится на самых верхних позициях «лучших когда-либо виденных спектаклей». Он такой кружевной, филигранный (а иначе и не может быть у самого Петра Наумовича!), смотришь - и улыбаешься, и плачешь, и удивляешься, какие же замечательные актёры (особенно, конечно, Полюшка Агуреева! прекрасная и самая любимая!) и какие характеры сильные, русские.
А ещё кажется, что прекраснее «Деревни» в Мастерской всё равно спектакля нет. Хотя как минимум ещё два я люблю столь же сильно («Самое важное» и «Отравленную тунику»).
Я писала в другом своём блоге о «Счастливой деревне» много-много раз, а в этом ЖЖ, кажется, ни разу, потому как все просмотры пришлись на далёкий первый курс. Но писать совсем не хочется. Потому что не знаешь, как. Потому что это - из той категории волшебства, которую словами просто разрушаешь.
И ведь какая лёгкость. Ведь могли бы показать тяготы деревенской жизни и ужасы войны, а вместо этого - квинтэссенция, тонкая материя, самое лучшее и самое важное, то, что почувствовать - жизненно-необходимо.
Нет, пожалуй, ничего я больше не буду писать. Но, пожалуйста, постарайтесь, дорогие мои читатели, посмотреть этот спектакль, если вы ещё не успели. Ради этого можно хоть с ночи занимать студенческую очередь и годами ждать дорогущие билеты в листе ожидания. Это - нечто удивительное и восхитительное, настоящее театральное чудо.
11 декабря - МТЮЗ «Медея» - второй просмотр (тексты Луция Аннея Сенеки, Жана Ануя, стихи Иосифа Бродского; реж. К.Гинкас). Вот уж не могу сказать, почему, но первый просмотр (тоже очень давно, в день предпремьерного прогона) оставил уж очень много негатива. Во второй же раз меня поразила сила и красота этого спектакля, а актриса Екатерина Карпушина в нём и вовсе вошла в ранг личных феноменов театральных впечатлений.
Постановка Камы Гинкаса - факт свершившейся катастрофы. Не ожидание её, а именно факт. Это ощущение приходит сразу, ещё до того, как зрительный зал заполнится людьми и будет произнесена первая реплика: половина сцены затоплена водой, в центре - осыпающаяся глыба древней лестницы (язык горячей лавы на остывающей земной коре), есть ещё кран с кафельной стеной и плита (на которой Медея будет разделывать курицу, а потом, столь же бесстрастно, и своих детей). Монумент и комната - нечто разбитое: в целостное пространство советской коммуналки как будто врезается огромный архаичный монумент или метеорит неизвестной природы. Именно так и сама Медея - языческое, чужеродное, варварское начало, вброшенное в цивилизованное эллинское общество; столкновение и следствием катастрофа.
Кажется, что не было совершенно ничего античного: всё перенеслось не то, чтобы в наши дни, а вовсе в какие-то семидесятые. Медея в олимпийке, Ясон с авоськами - эмигранты в чужой неведомой стране, Креонт в костюме и с папочкой документов - лицо извечной бюрократии. Интонации двадцатого века, сознательное вознижение текста. Речь артистов - диалоги между собой, будто и вовсе не рассчитанные на зрителя-слушателя. Креонт (Ясулович) постоянно ищет подсказок своим действиям в каких-то одному ему ведомых документах из кожаной папочки - он давно уже не царь, а рухлядь, боящаяся потерять лицо, и вроде есть доброта в этом старичке, да ведь проявит - не поймут; Ясон (Гордин) в своём первом явлении - обычный мужик с пакетами из «Елисеевского» и комически высовывающейся вязкой сосисок; Медея - как обыкновенная женщина-домохозяйка, разделывает куриную тушу и чистит картошку в жестяное ведро. Карпушина - нерв спектакля, играет взахлеб, сильно, весомо, мощно. И она здесь - далеко не царица с уязвлённой гордостью, а лимитчица, эмигрантка, чужеродный элемент, неспособный приспособиться к условиям неспособной стать родиной страны. Она изначально не человек семейного счастья - попытка пустить корни для неё провалена, не начавшись.
Надежда Стоева в своей рецензии на спектакль написала очень точные слова: «Медея мстит не только за то, что любовь кончилась, но и за исчерпаемость жизни, за конечность чувств, за то, что свободная, походно-голодная жизнь, как всегда, проиграла в схватке с теплой постелью и похлёбкой. То, от чего бежали сломя голову молодые, настигло зрелых. За то, что это считается нормой, за усталость перед жизнью мстит Медея. Абсолютно бесстрашно и деловито она, как цыплят, зарезала детей (пластмассовых пупсов) и, сложив в пластиковые контейнеры, что с начала спектакля стояли на плите, пустила их по воде. Ясон, увидев это, только прислонился к стене, ища опоры. Самое страшное уже произошло, когда и Креонт и Ясон махнули на все рукой: «Будь что будет!». Креонт жалок. Это и ожидает Ясона в будущем.
В сущности, спектакль этот о том, что среди нас бывают люди, неспособные к обыденности, стремящиеся жить на разрыв аорты - и тем самым делающие жизнь окружающих невыносимой. Когда-то похожий на неё Ясон, персонаж хвалебных од и героических мифов, выбрал обычное земное счастье с другой женщиной вместо кочевого быта античных Бонни и Клайда. Он уже не герой и даже не карьерист; он уставший человек, требующий, жаждущий лишь покоя.
«Медея - это приговор», - именно так подводит черту их отношениям Ясон. Наверное, именно это - главная мысль спектакля. Но приговор - и быть Ясоном, и быть Креонтом, и даже быть Нянькой, такой вот мудрой и бесполезной.
Есть люди, для которых мещанское счастье - не-воз-мож-но.
15 декабря - ШДИ «Катя, Соня, Поля, Галя, Вера, Оля, Таня...» (по И.Бунину, реж. Д.Крымов). Театральные впечатления Крымова от «Тёмных аллей» Бунина. Именно что - не инсценировка, а впечатления. Какие-то спонтанные образы, словно вышедшие из давних, школьных ещё, прочтений. Девушки-куклы из больших картонных коробок, чьи-то скелеты в шкафах, с отпиленными ногами, разбросанными кишками и выкорчеванными сердцами, безногие, шепелявые, падшие, но прекрасные, тоненькие, ломкие. Анна Синякина, Мария Смольникова и Варвара Назарова - все три юные, трагичные, изничтоженные, и внешность у них какая-то… бунинская очень, словно бы «того» времени. У Бунина ведь как - в произведениях о любви счастливый финал невозможен, осквернения хеппи-эндом. Мещанское счастье невозможно с женщиной любящей по-настоящему, такую можно только погубить, чтобы потом, спустя многие годы, вспоминать о ней с сожалением, будто бы та любовь, о которой мечтает каждый человек, прошла мимо. Такие вот девушки как будто рождены, чтобы быть погубленными. А для счастья созданы совсем другие - милые сельские простушки с большими нарумяненными лицами.
Получается такой калейдоскоп эпизодов - о погубленных судьбах, с бутафорскими цирковыми номерами, с пошлой ярко-красной кровью, подчас издевательских даже. И вот если ты хочешь что-то чувствовать, так потерпи, если тебе вдруг после этого сердце вынут.
Спектакль получается яркий, несколько фантасмагорический и очень щемящий, как и всё, в принципе, что я пока видела у Крымова. Это, кажется, третий из виденных спектаклей, где есть работа с произведени(ями) (другие два - «Тарарабумбия» и «Корова», но «Катя, Соня…» на мой взгляд, самый удачный). Финал - что-то вроде усмешки в адрес современного искусства со всеми инсталляциями вроде «бомж и тележка». Когда старая дева, ведущая экскурсию по музею разбитых жизней Бунина, читает текст, даже дебилоидные школьники замирают - но Крымов не так прост для элементарных метафор. В следующую же секунду от филологического потрясения у них не остаётся и следа: так уж и жизнь коротка, и искусство мимолётно.
Боже, какой там Редько!! Настоящий романтический герой, Байрон, Гамлет и все вместе взятые! Насколько он красив (да, мужчина в таком возрасте может быть красивым!), какой у него пронзительный взгляд! Одним словом, я удивлюсь, если в зале найдётся человек, не посочувствовавший и не полюбивший Цинцинната. Кстати говоря, образ развился очень сильно со времён первого показа: ощущаешь его почти физически (посчастливилось смотреть со второго ряда, поэтому даже взгляд можно было видеть). Даже когда он спиной к зрителям, эта спина говорит куда больше, чем иной монолог.
Мир же, окружающий Цинцинната (с которым так хочется отождествлять себя, но который, в то же время, столь далёк и непостижим) - пошлый и вульгарный, уродливая «нетка», и в этом - его реалистичность, ведь эти вывернутые типчики - куда более узнаваемы, в них куда больше жизненного, чем в том самом Герое. И вся эта корявая копия - насмешка над чем-то подлинным, чем-то духовным, над Его «сонным миром», путь к которому лежит неумолимо через казнь. И удивительно, что в этом самом омерзительном мире, населённом клоунами, омерзительны все - от матери, которая может лишь предложить конфетку приговорённому сыну и любимой женщины, которая на деле оказывается последней шлюхи, до маленькой девочки, которая одна кажется каким-то спасением, а в итоге получает в лице заключённого очередную игрушку, с которой можно разве что выпить чаю, пока он ещё жив.
И ведь каков красавец мсье Пьер, а. Даже в какую-то секунду кажется, что он - не один из этих омерзительных пародий на человека, он - нечто большее, нечто мыслящее, но всё же извращённое, вывернутое.
Цинциннат страшится смерти, но, по сути, все его мучители, все эти куклы, гапиты, уродливые существа - все они боятся его, его настоящего бытия.
Я не могу сказать, что мне нравится режиссура Сафонова, хотя посмотрела уже немало его спектаклей. Но «Приглашение на казнь» - один из сильнейших спектаклей в репертуаре РАМТа. Сама книга вызывала, конечно же, ассоциации с Кафкой (с «Процессом» в первую очередь, но и не только), спектакль же совсем не похож на болезненность Кафки или метафизический калейдоскоп самого Набокова - получается что-то вроде злого, тёмного Шварца и абсурдного Гомбровича, но таковы, по сути, почти все сафоновские произведения
Тот самый случай, когда просмотр спектакля - лишь шаг к путешествию куда-то вглубь.
3 декабря - Мастерская П.Фоменко «Одна абсолютно счастливая деревня» - просмотр, кажется, четвёртый (этюды мастерской по одноименной повести Б. Вахтина, реж. П.Фоменко). Один абсолютно удивительный спектакль - каждый раз пересматриваешь, как будто впервые, и каждый раз так хочется пересмотреть ещё раз. Этот спектакль полон музыки и света, любви и надежды, и, сколько после него ни смотри, а всё равно он упорно держится на самых верхних позициях «лучших когда-либо виденных спектаклей». Он такой кружевной, филигранный (а иначе и не может быть у самого Петра Наумовича!), смотришь - и улыбаешься, и плачешь, и удивляешься, какие же замечательные актёры (особенно, конечно, Полюшка Агуреева! прекрасная и самая любимая!) и какие характеры сильные, русские.
А ещё кажется, что прекраснее «Деревни» в Мастерской всё равно спектакля нет. Хотя как минимум ещё два я люблю столь же сильно («Самое важное» и «Отравленную тунику»).
Я писала в другом своём блоге о «Счастливой деревне» много-много раз, а в этом ЖЖ, кажется, ни разу, потому как все просмотры пришлись на далёкий первый курс. Но писать совсем не хочется. Потому что не знаешь, как. Потому что это - из той категории волшебства, которую словами просто разрушаешь.
И ведь какая лёгкость. Ведь могли бы показать тяготы деревенской жизни и ужасы войны, а вместо этого - квинтэссенция, тонкая материя, самое лучшее и самое важное, то, что почувствовать - жизненно-необходимо.
Нет, пожалуй, ничего я больше не буду писать. Но, пожалуйста, постарайтесь, дорогие мои читатели, посмотреть этот спектакль, если вы ещё не успели. Ради этого можно хоть с ночи занимать студенческую очередь и годами ждать дорогущие билеты в листе ожидания. Это - нечто удивительное и восхитительное, настоящее театральное чудо.
11 декабря - МТЮЗ «Медея» - второй просмотр (тексты Луция Аннея Сенеки, Жана Ануя, стихи Иосифа Бродского; реж. К.Гинкас). Вот уж не могу сказать, почему, но первый просмотр (тоже очень давно, в день предпремьерного прогона) оставил уж очень много негатива. Во второй же раз меня поразила сила и красота этого спектакля, а актриса Екатерина Карпушина в нём и вовсе вошла в ранг личных феноменов театральных впечатлений.
Постановка Камы Гинкаса - факт свершившейся катастрофы. Не ожидание её, а именно факт. Это ощущение приходит сразу, ещё до того, как зрительный зал заполнится людьми и будет произнесена первая реплика: половина сцены затоплена водой, в центре - осыпающаяся глыба древней лестницы (язык горячей лавы на остывающей земной коре), есть ещё кран с кафельной стеной и плита (на которой Медея будет разделывать курицу, а потом, столь же бесстрастно, и своих детей). Монумент и комната - нечто разбитое: в целостное пространство советской коммуналки как будто врезается огромный архаичный монумент или метеорит неизвестной природы. Именно так и сама Медея - языческое, чужеродное, варварское начало, вброшенное в цивилизованное эллинское общество; столкновение и следствием катастрофа.
Кажется, что не было совершенно ничего античного: всё перенеслось не то, чтобы в наши дни, а вовсе в какие-то семидесятые. Медея в олимпийке, Ясон с авоськами - эмигранты в чужой неведомой стране, Креонт в костюме и с папочкой документов - лицо извечной бюрократии. Интонации двадцатого века, сознательное вознижение текста. Речь артистов - диалоги между собой, будто и вовсе не рассчитанные на зрителя-слушателя. Креонт (Ясулович) постоянно ищет подсказок своим действиям в каких-то одному ему ведомых документах из кожаной папочки - он давно уже не царь, а рухлядь, боящаяся потерять лицо, и вроде есть доброта в этом старичке, да ведь проявит - не поймут; Ясон (Гордин) в своём первом явлении - обычный мужик с пакетами из «Елисеевского» и комически высовывающейся вязкой сосисок; Медея - как обыкновенная женщина-домохозяйка, разделывает куриную тушу и чистит картошку в жестяное ведро. Карпушина - нерв спектакля, играет взахлеб, сильно, весомо, мощно. И она здесь - далеко не царица с уязвлённой гордостью, а лимитчица, эмигрантка, чужеродный элемент, неспособный приспособиться к условиям неспособной стать родиной страны. Она изначально не человек семейного счастья - попытка пустить корни для неё провалена, не начавшись.
Надежда Стоева в своей рецензии на спектакль написала очень точные слова: «Медея мстит не только за то, что любовь кончилась, но и за исчерпаемость жизни, за конечность чувств, за то, что свободная, походно-голодная жизнь, как всегда, проиграла в схватке с теплой постелью и похлёбкой. То, от чего бежали сломя голову молодые, настигло зрелых. За то, что это считается нормой, за усталость перед жизнью мстит Медея. Абсолютно бесстрашно и деловито она, как цыплят, зарезала детей (пластмассовых пупсов) и, сложив в пластиковые контейнеры, что с начала спектакля стояли на плите, пустила их по воде. Ясон, увидев это, только прислонился к стене, ища опоры. Самое страшное уже произошло, когда и Креонт и Ясон махнули на все рукой: «Будь что будет!». Креонт жалок. Это и ожидает Ясона в будущем.
В сущности, спектакль этот о том, что среди нас бывают люди, неспособные к обыденности, стремящиеся жить на разрыв аорты - и тем самым делающие жизнь окружающих невыносимой. Когда-то похожий на неё Ясон, персонаж хвалебных од и героических мифов, выбрал обычное земное счастье с другой женщиной вместо кочевого быта античных Бонни и Клайда. Он уже не герой и даже не карьерист; он уставший человек, требующий, жаждущий лишь покоя.
«Медея - это приговор», - именно так подводит черту их отношениям Ясон. Наверное, именно это - главная мысль спектакля. Но приговор - и быть Ясоном, и быть Креонтом, и даже быть Нянькой, такой вот мудрой и бесполезной.
Есть люди, для которых мещанское счастье - не-воз-мож-но.
15 декабря - ШДИ «Катя, Соня, Поля, Галя, Вера, Оля, Таня...» (по И.Бунину, реж. Д.Крымов). Театральные впечатления Крымова от «Тёмных аллей» Бунина. Именно что - не инсценировка, а впечатления. Какие-то спонтанные образы, словно вышедшие из давних, школьных ещё, прочтений. Девушки-куклы из больших картонных коробок, чьи-то скелеты в шкафах, с отпиленными ногами, разбросанными кишками и выкорчеванными сердцами, безногие, шепелявые, падшие, но прекрасные, тоненькие, ломкие. Анна Синякина, Мария Смольникова и Варвара Назарова - все три юные, трагичные, изничтоженные, и внешность у них какая-то… бунинская очень, словно бы «того» времени. У Бунина ведь как - в произведениях о любви счастливый финал невозможен, осквернения хеппи-эндом. Мещанское счастье невозможно с женщиной любящей по-настоящему, такую можно только погубить, чтобы потом, спустя многие годы, вспоминать о ней с сожалением, будто бы та любовь, о которой мечтает каждый человек, прошла мимо. Такие вот девушки как будто рождены, чтобы быть погубленными. А для счастья созданы совсем другие - милые сельские простушки с большими нарумяненными лицами.
Получается такой калейдоскоп эпизодов - о погубленных судьбах, с бутафорскими цирковыми номерами, с пошлой ярко-красной кровью, подчас издевательских даже. И вот если ты хочешь что-то чувствовать, так потерпи, если тебе вдруг после этого сердце вынут.
Спектакль получается яркий, несколько фантасмагорический и очень щемящий, как и всё, в принципе, что я пока видела у Крымова. Это, кажется, третий из виденных спектаклей, где есть работа с произведени(ями) (другие два - «Тарарабумбия» и «Корова», но «Катя, Соня…» на мой взгляд, самый удачный). Финал - что-то вроде усмешки в адрес современного искусства со всеми инсталляциями вроде «бомж и тележка». Когда старая дева, ведущая экскурсию по музею разбитых жизней Бунина, читает текст, даже дебилоидные школьники замирают - но Крымов не так прост для элементарных метафор. В следующую же секунду от филологического потрясения у них не остаётся и следа: так уж и жизнь коротка, и искусство мимолётно.