Федор Васильев «Оттепель» (архетипы русской лирики)
Среди прочих жанров живописи более всего обделен аналитическим вниманием и манит «несказуемостью переживаний» лирический пейзаж 19 века.
На русской почве пейзажная лирика 19 века оставила замечательные плоды. На фоне бытописания и социальной вовлеченности эпохи русская пейзажная живопись (как и лирическая поэзия) отразила «душу времени» в наиболее интимной глубине национального характера.
Романтизм, открывший «душу природы» увидел в природе отражение человеческой души, а в душе человека - сопоставимую с природой стихию. В обращении к природе саморефлексия романтика проявилась с особой полнотой и чуткостью. Аналитическая зоркость и лирическая чуткость романтизма одновременно заявляют о себе с первых шагов пейзажной лирики(1). Показательно в этом отношении внимание пейзажистов 19 века к «обстоятельствам места и времени»(2). Вместе с живым пленерной отзывчивостью пейзажная лирика 19 века воплотила архетипы национального жизнеощущения - тот исторически неизменный строй мировосприятия, который сохраняет национальную целостность души народа(3).
(1) В поэзии эта зоркость и чуткость позволяет Фету выражать свое переживание природы едва ли не одними существительными (см. Михаил Гаспаров «Фет безглагольный». Сборник статей «О русской поэзии. Анализы, интерпретации, характеристики», Санкт-Петербург, Издательство «Азбука» 2001)
(2) У истоков романтического пейзажа 19 века Констебль прямо на холсте отмечает часы и минуты своих этюдов. Фиксируя мимолетные «состояния природы», одним из первых он выходит на пленер, предпочитая непосредственную выразительность помпезным формулам классического пейзажа. Пейзажная лирика 19 века, а позднее - аналитика импрессионизма обнаруживают в этом общие романтические истоки.
(3) Понятие «архетип» (в его широком употреблении оно давно утратило прямую связь с «коллективным бессознательным» Юнга) употребляется здесь в самом широком значении устойчивых доминант национального мироощущения.
Кажется небезынтересным (далеко не в первый раз, но ставя это особой задачей) попытаться озвучить эти архетипы, различимые в заветных чертах русского пейзажа. При этом, как особую тему, хочется обозначить устойчивые пластические доминанты национальной традиции. В поисках их наиболее яркого воплощения, естественно обратится к признанным шедеврам жанра, удостоверенным народным сочувствием. Имя Федора Васильева (1850-1873) вспоминается здесь из первых.
Среди других произведений Васильева его «Оттепель» (1871 г.) вписана в золотой фонд русской пейзажной лирики как одно из сокровенных выражений национального чувства природы и места в ней человека. В хрестоматийном образе тотчас узнаются неброские милые приметы родной природы и быта, которые для стороннего взгляда могут казаться лишь подробностью местного ландшафта и этнографии.
Одна из таких примет васильевской «Оттепели» - безбрежная, унылая горизонталь, отмечающая встречу земли и неба - пластическое решение, подразумевающее бесконечное расширение пространства вширь и за горизонт. Кажется первым, кто опознал в смиренной и мощной линии горизонта особую «формулу» русского пейзажа был Венецианов. Его «На пашне», «Спящий пастушок» и, конечно же, первая в этом ряду «Жатва» с ее умиротворенно вторящими горизонту градациями пространства оформляют пластический топос национального мироощущения. Продольный формат и доминирующий горизонт «Оттепели» отвечают той же подчеркнутой горизонтали.
Венецианов «Жатва»
Венецианов «На пашне»
Венецианов «Спящий пастушок»
Левитан
Заметим и особый пластический акцент образа: линия горизонта почти точно делит надвое «небесную и «земную» зоны картины. Это деление в других случаях могло бы казаться навязчивым. Его трудно представить в классическом пейзаже традиционно уделяющим небесной зоне пространственное первенство. У Васильева равновесный пластический баланс земного и небесного созвучен календарной межумочности - границе зимы и весны, оцепенения жизни и предчувствия ее перемен. Предчувствие природных катаклизмов связано по преимуществу с надвигающейся тучей, земля лишь пробуждается от зимнего сна.
К длящейся зимней дреме относится и хмурое небо, и в целом сдержанное колористическое решение, и виднеющаяся на заднем плане вросшая в землю изба под заснеженной крышей. Однако протяженный горизонт незаметно снижается слева направо (как бы проседая вместе с тающим снегом), а сумрачное небо, угрожая бурей, клубясь и густея в высоте, смутно проясняется в отдалении и слабый солнечный луч проглядывает сквозь тучи, освещая мизансцену переднего плана. Предчувствие, начало, неукротимость перемен - главное содержание образа.
Так, нарушая безжизненность картины, из под ног зрителя, круто сворачивая и виясь, уходит к горизонту наезженная по льду дорога. Санный след пересекает проталину посреди замерзшей реки. Эта коричневатая проталина вместе с речным заснеженным бережком диагональю проходит через центр пейзажа, отменяя наезженный зимний путь. Косой крест их пересечения в центре картины - смысловой и пластический сгусток образа: знак переправы и рубежа «иной жизни» - описанный В.Я.Проппом древний символ «странствия души». Со всем богатством визуальных примет предвесеннего пейзажа лирический образ «Оттепели» восходит к древней знаковой формуле: косое перекрестие - сквозной в изобразительной традиции знак запрета и преграды, символ священного рубежа(4).
Универсальная символика в основе образа задает универсальный смысловой масштаб введенной в пейзаж жанровой сценке. Перед проталиной на льду все в той же неопределенности устремления и неподвижности виднеются две фигурки: крестьянин и девочка, остановившиеся перед манящей и пугающей переправой. Их роль в картине - такая скромная, если иметь в виду их малый масштаб, открывает в итоге глубинную перспективу образа.
Для классического или барочного пейзажа значимое человеческое присутствие проявлено, как правило, значительным масштабом фигур (с тенденцией превратить природу в кулисы человеческого действия; пейзаж перерастает в жанровую сцену)(5). В случае же малого масштаба роль человека в пейзаже сводится к традиционному «стаффажу» - дополнению самобытийствующей природной стихии.
В пейзаже Васильева малые человеческие фигурки наделяются особым статусом. Приближенные к центру, намеренно акцентированные они становятся центром пластической и содержательной драматургии образа. Остановка путников пред преградой полыньи наполняет календарный природный цикл человеческим содержанием. Сценка у протаявшей переправы перерастает в образ жизненного рубежа. Для девочки протянувшей ручку к птицам на другом берегу, эта переправа связана с манящей взрослой жизнью, для старика с котомкой за спиной - она предстает в символическом масштабе жизненного рубежа - рубежа жизни и смерти(6).
Смысловая перспектива васильевской «Оттепели» прочитывается как смертный сон и обновление природы, в которую смиренно вписаны человеческие судьбы. Жизнь лицом к лицу с суровой природой согретая теплом человеческого единения - приблизительно так может быть озвучен запечатленный Васильевым устойчивый модус национального самосознания.
(4) Символика ««зачеркивающего» косого креста» прослежена в моей статье «Чурики» (судьба табуирующего жеста)»
(5) Тенденцию можно проследить от пейзажа Рубенса «Возчики камней» до «Семейства молочницы» Ленена (Эрмитаж).
(6) Возраст мужчины не прочитывается определенно, но именно стариком, «дедушкой внучки» он мыслится в контексте образа.