печальный детектив про нехорошую квартиру в нехорошие времена
В Питере тоже есть нехорошие квартиры, наверняка их больше, чем в Москве. На Тележной улице например, в доме номер пять была квартира номер пять. Дома теперь нет, квартиры в нем тоже, но мы доподлинно знаем, как однажды пострадала дверь в нее.
Мирона Сергеева, дворника пятого дома, вызвали в суд. Времена были мрачные, интеллигенция распоясалась, на набережной Екатерининского канала Гриневицкий убил Александра Второго. По такому страшному делу дворника Мирона вызвали в судебное присутствие правительствующего Сената.
Дворник был из крестьян, показания его просто и коротко записаны, наверняка так он их и давал:
«Я спал. Приходит околоточный и разбудил меня. Пошли в квартиру №5. Потом полиция пришла, помощник пристава и все. Взошли на верх. Дворник позвонил. Подошел человек к дверям и опять отошел от дверей. Потом опять пришел. Опрашивали его. Потом дверь ломать начали. Стали ломать - слышим выстрел. Начали стрелять - а мы дверь ломать.»
Двери, стало быть, хана. Но из квартиры на лестницу выходила, кроме парадной двери, боковая, о чем мы узнаем от прикомандированного в 1-му участку Александро-Невской части коллежского асессора Рейнгольдта. Кроме прикомандированного Рейнгольда перед ломаемой дверью было полно народу - околоточный Зюзюкин, городовые, помощник пристава и, натурально, Мирон. Он дальше рассказывает:
«Прошла эта стрельба, через несколько времени женщина выходит, вот эта самая. Выходит она и говорит: Помогите, я сдаюсь.»
После слов «вот эта самая» в деле пояснение - «указывает на подсудимую Гельфман». Мы тут же вспоминаем уроки истории, которые так по-разному нам преподавались.
Мои, скажем, ровесники Гесю Гельфман вряд ли знали, разве учитель был продвинутый. Потому что ее во-первых не повесили, во-вторых у нее неправильный пятый пункт, а такие только на Ленина покушались во дворе завода Михельсона. Революцию же делали исключительно русские люди с небольшой процентной примесью Дзержинского, который в нашем случае Гриневицкий. Так что в мое школьное время Гесю не проходили.
В перестроечное школьники о ней узнали, тогда все узнали обо всем, а теперь мы можем скачивать и юзать архивные источники в хвост и в гриву, и вот я читаю о ней.
На самом деле о ней писали многие, и все ее жалели. Она не убила никого, бомб не делала, вырвалась на свободу из Мозыря, который рядом с Гомелем и весь такой холмистый, красивый был. На курсах при Киевском университете познакомилась с кем надо - а ей вроде как девятнадцать исполнилось как раз. Правда некоторые полагают, что она себе убавила пару лет, ну пусть двадцать один. Она хорошая девочка из ортодоксальной семьи, без мамы и под злой мачехой всему научилась, уж точно опекать этих, с горячими сердцами. Варить, стирать, письма передавать и содержать квартиру для нелегалов. В результате загремела на четыре года, и после этого все пошло и поехало. Как нам четко объяснил в отношении всех народовольцев умный человек и прекрасный адвокат Владимир Николаевич Герард.
Самое печальное в биографии Геси, что обсосала популярная историография, ее беременность, роды в тюрьме, неоказание помощи и смерть после родов. Как пообещал Александр Третья Палочка казнить всех шестерых, так собственно и устроили душители свободы. История тяжелая, учитывая, что Геся в Киеве закончила как раз акушерские курсы и помирала, понимая от чего. Но над этой историей уже грустили, я о другом.
Вот ломают дворник и городовые дверь, а за ней стреляют. Потом не из этой двери, а из боковой, появляется Геся. По словам дворника говорит она «помогите, я сдаюсь», Мирон продолжает рассказывать историю, и тут со своего места вступает Геся:
«Я желаю объяснить, что когда я открыла дверь, то просила только, чтобы позвали доктора, который мог бы подать помощь.»
А надо заметить, что дворник Сергеев дошел уж до детективной части истории: «Начали осматривать, она и говорит: Тут есть опасное место, опасныя вещи. Потом стали обыскивать и все описали.
Товарищ прокурора: А что сделалось с человеком, который назывался ее мужем? - Свидетель Сергеев: Когда мы пришли туда, он уже лежал на полу в крови; застрелился он.»
Застрелился, говоришь. Давай прикомандированного Рейнголда послушаем:
«Как только раздался первый стук топора, послышался внутри квартиры выстрел, за ним другой, с некоторыми промежутками всего было сделано шесть выстрелов. После шестого выстрела все утихло. В это время из боковой двери показалась женщина, которая довольно громко сказала: «Сдаемся, подайте помощь». Затем, захлопнув дверь, она опять скрылась, и после этого отворилась парадная дверь на лестницу. Тогда я приказал взять эту женщину. Двое городовых взяли ее за руки и держали. Как только я начал входить, она закричала: «Не входите в комнату направо, там взрывчатые вещества». Когда я вошел в комнату направо, то увидел, что там лежит человек в крови и около него револьвер. Следующая за этой комнатой налево была гостиная. Я вошел туда и увидел направо на окне две жестянки, но с чем они были - этого я тогда не знал. Затем приступлено было к осмотру.»
Коллежский асессор считать умеет, шесть выстрелов, весь барабан. Сильны народовольцы стреляться, на этом месте интересно становится всем. Присяжный поверенный Герке обязан Гельфман защищать, начинаем разбираться:
«Вы не заметили, каким голосом были произнесены слова «Кто там?» - спрашивал ли это мужчина или женщина?
Рейнгольд:
«Это был положительно мужской голос.»
Ничего не значит, Герке, продолжай.
«Когда вы вошли в квартиру, то женщина сказала вам: не входите в комнату направо, там взрывчатые вещества?»- Рейнгольд: « Да. Когда ее задержали и взяли за руки, она сказала: не входите направо.» Герке: «Револьвер лежал около трупа мужчины или под ним?» - Рейнгольд: «Нет, около него». Все не то. Она предупредила, чтобы направо не ходили, и ни о чем это не говорит, сама бы взорвалась, если что. Лежал бы револьвер под трупом - самоубийство вероятнее, она бы не успела руки отмыть от кровищи, если бы его туда подложила. Саблин по свидетельствам в крови плавал просто. Не выходит ничего, еще вопрос давай.
«Когда вы стояли перед дверьми квартиры, до того времени, как вас впустили в квартиру, выстрелы раздавались в ней с одинаковыми промежутками?» - «Промежутки были не одинаковыми, в две, три или одну секунду».- «Но кроме этих выстрелов все было тихо, и вы не слышали разговоров?»- «Ничего не было слышно, никакого движения не было.»
Промежутки между выстрелами неравные - ни о чем не говорит, убитый не кричал, предметы не падали - или они не слышали? Ни о чем не говорит. Подозрительны эти шесть выстрелов, и Геся вступает снова:
«На дознании мне давали вопросы, указавшие на существование предположения, что я застрелила Саблина.»
Саблин конечно не Александр Второй, но тоже ничего хорошего, нормально для выявления морального облика терорристки, но первоприсутствующий вдруг меня озадачивает:
«Такого обвинения против вас не предъявлено».
А почему, собственно? Все указывает на зверский облик этих ненормальных, чего проще-то, предъяви. Но не предъявлено и можно расслабиться, только Геся почему-то напрягается все больше:
Подсудимая Гельфман:
"Но я все-таки считаю нужным объяснить это…»
Товарищ прокурора:
«Не удовлетворится ли подсудимая Гельфман категорическим заявлением, что на ней вовсе не тяготеет подозрения в том, что она убила Саблина?»
Не удовлетворится.
И подсудимая Гельфман начинает подробно объяснять, как они при переезде на квартиру договорились в случае ареста производить шум, чтобы об этом знало побольше людей « и чтобы те лица, которые ходили к нам в квартиру, могли узнать об этом.» Да где ж эти люди, на следующий день Михайлов придет и попадется как кур в ощип, никто его не предупредит - некому. Дворник Сергеев как раз и сцапает по пути за папиросками, за которыми его помощник пристава пошлет. Зачем городить такое, если обвинения не предъявляют. Но она волнуется, по записи видно:
«Затем, увидя, что Саблин лежит окровавленный, я открыла дверь и сказала: прошу позвать доктора, но больше ничего не произнесла. Я объясняю, что ни я, ни Саблин не желали друг друга убить. Я объясняю это для того, чтобы не дать пищи людям без всякого основания клеветать на человека, бросать на него тень, для него ничего не значит лишить жизни человека, тем более своего товарища.»
Просила позвать доктора, но больше ничего не произнесла. Не говорила, что сдается. Впечатление такое, что Гесе мало-мало наплевать на мнение первоприсутствующего, прокурора и всего суда, но сидящие рядом подсудимые не должны подумать, что она сдалась и потому открыла дверь. Что она стреляла, тем более.
Первоприсутствующий вряд ли понял все это:
«Ведь против вас никакого обвинения по этому предмету не предъявлено.» (в третий раз тебе говорю).
Но зачем шесть пуль-то в себя? Пригласите доктора, и вот вам доктор.
Свидетель Павлов (малоприятно, предупреждаю): «Когда я пришел около часу ночи в дом №5 по Тележной улице, в квартиру №5, то меня попросили оказать помощь застрелившемуся. При осмотре его я нашел поражения черепа, а именно: проникающую рану сквозь мозг, причем мозговые частицы были на полу. Вскоре после осмотра мне был предложен арестованной женщиной вопрос, будет ли жить застрелившийся? На это я ответил, что ранение в череп очень серьезно, но я еще не могу дать положительного ответа, так как не осматривал подробно. Увидев три ранения черепа, я попросил позволения спросить эту женщину, не видела ли она, как он стрелял, и на это был получен ответ, что она не видела, что во время выстрелов она была в другой комнате и пришла уже тогда, когда он лежал на полу.»
На вопрос, будет ли жить, доктор в виду мозгами забрызганного пола ответил по-врачебному осторожно, в связи с чем я проникаюсь уважением к последующим его словам:
«В первый момент, когда я осмотрел застрелившегося, я не мог дать себе положительного отчета, так как была теснота и довольно темно.Но когда я был на вскрытии, то тогда для меня определилась вся картина поражения.
Я нашел такие признаки, которые указывают на то, что им было направлено в себя три выстрела, из них два положительных, а третий, я предполагаю…»
Дальше следует описание трех ран, которое читать не стоит, так что верьте мне, Саблин трижды стрелял в свою голову и покончил с собой последним патроном. Первые три уж не знаю куда и зачем он выпустил, но все это сделал сам, Геся конечно же не виновата.
Когда ей показывают план части Петербурга с отмеченными местами будущего взрыва, она, мне кажется, отвечает искренне:
Первоприсутствующий: Подсудимая Гельфман, этот план находился в вашей квартире?
Гельфман: Да.
- Кому он принадлежал?
- Не знаю… Его кто-то оставил.
- Когда?
- За несколько дней до 1 марта.
- Задолго?
- Нет.
- Вы ничего не желаете объяснить о нем?
- Нет, я только видела его на окне.
По-моему, так оно и было. На окне пятой квартиры пятого дома по Тележной, которое выходило во двор. Когда на следствии всплыла записочка с текстом « нужна будет женщина еврейка для неинтеллигентной роли. Попросите от меня Гесю, не возьмется ли она за это», ее автор не имел в виду, что интеллигентная еврейская Геся будет играть роль, а что она такая и есть. По ней другая работа, как видим из той же записки: «Достаньте три-четыре чиновничьих мужских паспорта, мещанские сделают здесь. Привезите хотя одну печ(ать) мещанского старосты. Все это устройте через Гесю.» Паспорта достанет, печать достанет, передаст, примет, накормит, в момент, когда ломают дверь и Саблин уже выстрелил себе в голову, перенесет банки с гремучим студнем подальше от его трупа и от двери:
«Когда я вышла из комнаты и услышала на лестнице голоса:«Стреляйте», то я, зная, что банки стояли не в средней комнате, а в той, где лежал окровавленный Саблин, опасаясь чтобы пули не попали в банки, ибо тогда мог бы взорваться целый дом, и конечно было бы очень много жертв.»
Сморкаться в платок, которым в советском кино героиня махала, было задачей Перовской, и та ничего не боялась. Геся боялась. Что решат, что она сдалась, что усомнятся в самоубийстве Саблина, что ребеночка вместе с нею казнят, что товарищи сочтут ребеночка ее способом избежать общей участи. Рысаков, скворец певчий, который пятую квартиру и всех прочих сдал, даже он Гесю выгораживал. Герке, адвокат: «Напротив, подсудимый Рысаков объяснил здесь, на суде, что когда в квартире были собрания, то Гельфман надевала пальто и уходила из квартиры, а подсудимый Кибальчич заявил на суде, что Гельфман была хозяйкой конспиративной квартиры, но вовсе не примыкала к террористической деятельности партии.»
Вот еще немного из речи адвоката:
«Вступив в противозаконное сообщество, Гельфман едва ли всецело вначале понимала, что она идет на скользкий путь. Она вступила в сообщество с тем чувством любви к народу, которое само по себе похвально. Этой любви к народу наше поколение научилось от того великого преобразователя царя-освободителя, который дал пример своим подданным, как следует любить народ, который сам даровал свободу народу. (…)
В то время, когда Геся Гельфман вступила в сообщество, за которое была судима, она не была подготовлена к ясному пониманию политических прав и обязанностей: ни Мозырь, ни Киев не объяснили ей достаточно серьезно этих прав и обязанностей.
(…)
Заканчивая свои объяснения, я прошу суд отделить Гесю Гельфман от главных виновных. Она не может быть подведена под разряд главных обвиняемых.»
И Геся отреагировала на речь адвоката в своем последнем слове. Прочие говорили что они не партейные (Рысаков), что они недоразвитые (Михайлов), что план летательного аппарата у адвоката, и он мой, никто его не присвой (Кибальчич), или ничего толком не говорили. Она все о том же, все о репутации в глазах товарищей.
Там адвокатам вообще позавидовать было трудно, но с двух сторон получил только Герке. Из последнего слова Геси Гельфман:
«(…)я хочу исправить некоторые указания защитника, в которых он высказал как будто бы мои слова. Он действительно рассказал мою прошлую жизнь, объяснил, почему я была арестована, сколько лет просидела. Это верно. Но он сказал, что после ареста я была сослана в Старую Руссу и только вследствие преследования полиции я должна была оставить Старую Руссу и примкнуть к партии «Народная воля». (…)
Он меня спрашивал, почему я после тюремного заключения поспешила в Петербург. Я ему говорила, что, когда я была освобождена от тюремного заключения и когда меня привезли в Старую Руссу, я несколько времени пробовала жить; после четырехлетнего заключения я хотела несколько осмотреться, но никакой возможности не было жить. Через три месяца после освобождения я уехала и приехала в Петербург, но не потому, что полиция преследовала, а потому что, когда меня освободили, я задалась целью служить тому делу, которому служила.»
И таки появилась возможность жить.
Мирона Сергеева, дворника пятого дома, вызвали в суд. Времена были мрачные, интеллигенция распоясалась, на набережной Екатерининского канала Гриневицкий убил Александра Второго. По такому страшному делу дворника Мирона вызвали в судебное присутствие правительствующего Сената.
Дворник был из крестьян, показания его просто и коротко записаны, наверняка так он их и давал:
«Я спал. Приходит околоточный и разбудил меня. Пошли в квартиру №5. Потом полиция пришла, помощник пристава и все. Взошли на верх. Дворник позвонил. Подошел человек к дверям и опять отошел от дверей. Потом опять пришел. Опрашивали его. Потом дверь ломать начали. Стали ломать - слышим выстрел. Начали стрелять - а мы дверь ломать.»
Двери, стало быть, хана. Но из квартиры на лестницу выходила, кроме парадной двери, боковая, о чем мы узнаем от прикомандированного в 1-му участку Александро-Невской части коллежского асессора Рейнгольдта. Кроме прикомандированного Рейнгольда перед ломаемой дверью было полно народу - околоточный Зюзюкин, городовые, помощник пристава и, натурально, Мирон. Он дальше рассказывает:
«Прошла эта стрельба, через несколько времени женщина выходит, вот эта самая. Выходит она и говорит: Помогите, я сдаюсь.»
После слов «вот эта самая» в деле пояснение - «указывает на подсудимую Гельфман». Мы тут же вспоминаем уроки истории, которые так по-разному нам преподавались.
Мои, скажем, ровесники Гесю Гельфман вряд ли знали, разве учитель был продвинутый. Потому что ее во-первых не повесили, во-вторых у нее неправильный пятый пункт, а такие только на Ленина покушались во дворе завода Михельсона. Революцию же делали исключительно русские люди с небольшой процентной примесью Дзержинского, который в нашем случае Гриневицкий. Так что в мое школьное время Гесю не проходили.
В перестроечное школьники о ней узнали, тогда все узнали обо всем, а теперь мы можем скачивать и юзать архивные источники в хвост и в гриву, и вот я читаю о ней.
На самом деле о ней писали многие, и все ее жалели. Она не убила никого, бомб не делала, вырвалась на свободу из Мозыря, который рядом с Гомелем и весь такой холмистый, красивый был. На курсах при Киевском университете познакомилась с кем надо - а ей вроде как девятнадцать исполнилось как раз. Правда некоторые полагают, что она себе убавила пару лет, ну пусть двадцать один. Она хорошая девочка из ортодоксальной семьи, без мамы и под злой мачехой всему научилась, уж точно опекать этих, с горячими сердцами. Варить, стирать, письма передавать и содержать квартиру для нелегалов. В результате загремела на четыре года, и после этого все пошло и поехало. Как нам четко объяснил в отношении всех народовольцев умный человек и прекрасный адвокат Владимир Николаевич Герард.
Самое печальное в биографии Геси, что обсосала популярная историография, ее беременность, роды в тюрьме, неоказание помощи и смерть после родов. Как пообещал Александр Третья Палочка казнить всех шестерых, так собственно и устроили душители свободы. История тяжелая, учитывая, что Геся в Киеве закончила как раз акушерские курсы и помирала, понимая от чего. Но над этой историей уже грустили, я о другом.
Вот ломают дворник и городовые дверь, а за ней стреляют. Потом не из этой двери, а из боковой, появляется Геся. По словам дворника говорит она «помогите, я сдаюсь», Мирон продолжает рассказывать историю, и тут со своего места вступает Геся:
«Я желаю объяснить, что когда я открыла дверь, то просила только, чтобы позвали доктора, который мог бы подать помощь.»
А надо заметить, что дворник Сергеев дошел уж до детективной части истории: «Начали осматривать, она и говорит: Тут есть опасное место, опасныя вещи. Потом стали обыскивать и все описали.
Товарищ прокурора: А что сделалось с человеком, который назывался ее мужем? - Свидетель Сергеев: Когда мы пришли туда, он уже лежал на полу в крови; застрелился он.»
Застрелился, говоришь. Давай прикомандированного Рейнголда послушаем:
«Как только раздался первый стук топора, послышался внутри квартиры выстрел, за ним другой, с некоторыми промежутками всего было сделано шесть выстрелов. После шестого выстрела все утихло. В это время из боковой двери показалась женщина, которая довольно громко сказала: «Сдаемся, подайте помощь». Затем, захлопнув дверь, она опять скрылась, и после этого отворилась парадная дверь на лестницу. Тогда я приказал взять эту женщину. Двое городовых взяли ее за руки и держали. Как только я начал входить, она закричала: «Не входите в комнату направо, там взрывчатые вещества». Когда я вошел в комнату направо, то увидел, что там лежит человек в крови и около него револьвер. Следующая за этой комнатой налево была гостиная. Я вошел туда и увидел направо на окне две жестянки, но с чем они были - этого я тогда не знал. Затем приступлено было к осмотру.»
Коллежский асессор считать умеет, шесть выстрелов, весь барабан. Сильны народовольцы стреляться, на этом месте интересно становится всем. Присяжный поверенный Герке обязан Гельфман защищать, начинаем разбираться:
«Вы не заметили, каким голосом были произнесены слова «Кто там?» - спрашивал ли это мужчина или женщина?
Рейнгольд:
«Это был положительно мужской голос.»
Ничего не значит, Герке, продолжай.
«Когда вы вошли в квартиру, то женщина сказала вам: не входите в комнату направо, там взрывчатые вещества?»- Рейнгольд: « Да. Когда ее задержали и взяли за руки, она сказала: не входите направо.» Герке: «Револьвер лежал около трупа мужчины или под ним?» - Рейнгольд: «Нет, около него». Все не то. Она предупредила, чтобы направо не ходили, и ни о чем это не говорит, сама бы взорвалась, если что. Лежал бы револьвер под трупом - самоубийство вероятнее, она бы не успела руки отмыть от кровищи, если бы его туда подложила. Саблин по свидетельствам в крови плавал просто. Не выходит ничего, еще вопрос давай.
«Когда вы стояли перед дверьми квартиры, до того времени, как вас впустили в квартиру, выстрелы раздавались в ней с одинаковыми промежутками?» - «Промежутки были не одинаковыми, в две, три или одну секунду».- «Но кроме этих выстрелов все было тихо, и вы не слышали разговоров?»- «Ничего не было слышно, никакого движения не было.»
Промежутки между выстрелами неравные - ни о чем не говорит, убитый не кричал, предметы не падали - или они не слышали? Ни о чем не говорит. Подозрительны эти шесть выстрелов, и Геся вступает снова:
«На дознании мне давали вопросы, указавшие на существование предположения, что я застрелила Саблина.»
Саблин конечно не Александр Второй, но тоже ничего хорошего, нормально для выявления морального облика терорристки, но первоприсутствующий вдруг меня озадачивает:
«Такого обвинения против вас не предъявлено».
А почему, собственно? Все указывает на зверский облик этих ненормальных, чего проще-то, предъяви. Но не предъявлено и можно расслабиться, только Геся почему-то напрягается все больше:
Подсудимая Гельфман:
"Но я все-таки считаю нужным объяснить это…»
Товарищ прокурора:
«Не удовлетворится ли подсудимая Гельфман категорическим заявлением, что на ней вовсе не тяготеет подозрения в том, что она убила Саблина?»
Не удовлетворится.
И подсудимая Гельфман начинает подробно объяснять, как они при переезде на квартиру договорились в случае ареста производить шум, чтобы об этом знало побольше людей « и чтобы те лица, которые ходили к нам в квартиру, могли узнать об этом.» Да где ж эти люди, на следующий день Михайлов придет и попадется как кур в ощип, никто его не предупредит - некому. Дворник Сергеев как раз и сцапает по пути за папиросками, за которыми его помощник пристава пошлет. Зачем городить такое, если обвинения не предъявляют. Но она волнуется, по записи видно:
«Затем, увидя, что Саблин лежит окровавленный, я открыла дверь и сказала: прошу позвать доктора, но больше ничего не произнесла. Я объясняю, что ни я, ни Саблин не желали друг друга убить. Я объясняю это для того, чтобы не дать пищи людям без всякого основания клеветать на человека, бросать на него тень, для него ничего не значит лишить жизни человека, тем более своего товарища.»
Просила позвать доктора, но больше ничего не произнесла. Не говорила, что сдается. Впечатление такое, что Гесе мало-мало наплевать на мнение первоприсутствующего, прокурора и всего суда, но сидящие рядом подсудимые не должны подумать, что она сдалась и потому открыла дверь. Что она стреляла, тем более.
Первоприсутствующий вряд ли понял все это:
«Ведь против вас никакого обвинения по этому предмету не предъявлено.» (в третий раз тебе говорю).
Но зачем шесть пуль-то в себя? Пригласите доктора, и вот вам доктор.
Свидетель Павлов (малоприятно, предупреждаю): «Когда я пришел около часу ночи в дом №5 по Тележной улице, в квартиру №5, то меня попросили оказать помощь застрелившемуся. При осмотре его я нашел поражения черепа, а именно: проникающую рану сквозь мозг, причем мозговые частицы были на полу. Вскоре после осмотра мне был предложен арестованной женщиной вопрос, будет ли жить застрелившийся? На это я ответил, что ранение в череп очень серьезно, но я еще не могу дать положительного ответа, так как не осматривал подробно. Увидев три ранения черепа, я попросил позволения спросить эту женщину, не видела ли она, как он стрелял, и на это был получен ответ, что она не видела, что во время выстрелов она была в другой комнате и пришла уже тогда, когда он лежал на полу.»
На вопрос, будет ли жить, доктор в виду мозгами забрызганного пола ответил по-врачебному осторожно, в связи с чем я проникаюсь уважением к последующим его словам:
«В первый момент, когда я осмотрел застрелившегося, я не мог дать себе положительного отчета, так как была теснота и довольно темно.Но когда я был на вскрытии, то тогда для меня определилась вся картина поражения.
Я нашел такие признаки, которые указывают на то, что им было направлено в себя три выстрела, из них два положительных, а третий, я предполагаю…»
Дальше следует описание трех ран, которое читать не стоит, так что верьте мне, Саблин трижды стрелял в свою голову и покончил с собой последним патроном. Первые три уж не знаю куда и зачем он выпустил, но все это сделал сам, Геся конечно же не виновата.
Когда ей показывают план части Петербурга с отмеченными местами будущего взрыва, она, мне кажется, отвечает искренне:
Первоприсутствующий: Подсудимая Гельфман, этот план находился в вашей квартире?
Гельфман: Да.
- Кому он принадлежал?
- Не знаю… Его кто-то оставил.
- Когда?
- За несколько дней до 1 марта.
- Задолго?
- Нет.
- Вы ничего не желаете объяснить о нем?
- Нет, я только видела его на окне.
По-моему, так оно и было. На окне пятой квартиры пятого дома по Тележной, которое выходило во двор. Когда на следствии всплыла записочка с текстом « нужна будет женщина еврейка для неинтеллигентной роли. Попросите от меня Гесю, не возьмется ли она за это», ее автор не имел в виду, что интеллигентная еврейская Геся будет играть роль, а что она такая и есть. По ней другая работа, как видим из той же записки: «Достаньте три-четыре чиновничьих мужских паспорта, мещанские сделают здесь. Привезите хотя одну печ(ать) мещанского старосты. Все это устройте через Гесю.» Паспорта достанет, печать достанет, передаст, примет, накормит, в момент, когда ломают дверь и Саблин уже выстрелил себе в голову, перенесет банки с гремучим студнем подальше от его трупа и от двери:
«Когда я вышла из комнаты и услышала на лестнице голоса:«Стреляйте», то я, зная, что банки стояли не в средней комнате, а в той, где лежал окровавленный Саблин, опасаясь чтобы пули не попали в банки, ибо тогда мог бы взорваться целый дом, и конечно было бы очень много жертв.»
Сморкаться в платок, которым в советском кино героиня махала, было задачей Перовской, и та ничего не боялась. Геся боялась. Что решат, что она сдалась, что усомнятся в самоубийстве Саблина, что ребеночка вместе с нею казнят, что товарищи сочтут ребеночка ее способом избежать общей участи. Рысаков, скворец певчий, который пятую квартиру и всех прочих сдал, даже он Гесю выгораживал. Герке, адвокат: «Напротив, подсудимый Рысаков объяснил здесь, на суде, что когда в квартире были собрания, то Гельфман надевала пальто и уходила из квартиры, а подсудимый Кибальчич заявил на суде, что Гельфман была хозяйкой конспиративной квартиры, но вовсе не примыкала к террористической деятельности партии.»
Вот еще немного из речи адвоката:
«Вступив в противозаконное сообщество, Гельфман едва ли всецело вначале понимала, что она идет на скользкий путь. Она вступила в сообщество с тем чувством любви к народу, которое само по себе похвально. Этой любви к народу наше поколение научилось от того великого преобразователя царя-освободителя, который дал пример своим подданным, как следует любить народ, который сам даровал свободу народу. (…)
В то время, когда Геся Гельфман вступила в сообщество, за которое была судима, она не была подготовлена к ясному пониманию политических прав и обязанностей: ни Мозырь, ни Киев не объяснили ей достаточно серьезно этих прав и обязанностей.
(…)
Заканчивая свои объяснения, я прошу суд отделить Гесю Гельфман от главных виновных. Она не может быть подведена под разряд главных обвиняемых.»
И Геся отреагировала на речь адвоката в своем последнем слове. Прочие говорили что они не партейные (Рысаков), что они недоразвитые (Михайлов), что план летательного аппарата у адвоката, и он мой, никто его не присвой (Кибальчич), или ничего толком не говорили. Она все о том же, все о репутации в глазах товарищей.
Там адвокатам вообще позавидовать было трудно, но с двух сторон получил только Герке. Из последнего слова Геси Гельфман:
«(…)я хочу исправить некоторые указания защитника, в которых он высказал как будто бы мои слова. Он действительно рассказал мою прошлую жизнь, объяснил, почему я была арестована, сколько лет просидела. Это верно. Но он сказал, что после ареста я была сослана в Старую Руссу и только вследствие преследования полиции я должна была оставить Старую Руссу и примкнуть к партии «Народная воля». (…)
Он меня спрашивал, почему я после тюремного заключения поспешила в Петербург. Я ему говорила, что, когда я была освобождена от тюремного заключения и когда меня привезли в Старую Руссу, я несколько времени пробовала жить; после четырехлетнего заключения я хотела несколько осмотреться, но никакой возможности не было жить. Через три месяца после освобождения я уехала и приехала в Петербург, но не потому, что полиция преследовала, а потому что, когда меня освободили, я задалась целью служить тому делу, которому служила.»
И таки появилась возможность жить.