Другие и Довлатов | БЛОГ ПЕРЕМЕН. Peremeny.Ru
Другие и Довлатов
Сентябрь 8th, 2016
АВТОР: Мина Полянская
Из цикла воспоминаний
Эх! эх! Придет ли времечко,
Когда (приди, желанное!..)
Дадут понять крестьянину,
Что розь портрет портретику,
Что книга книге розь?
Когда мужик не Блюхера
И не милорда глупого
Белинского и Гоголя
С базара понесет?
Н.А. Некрасов
В гостях у Валентина Пикуля. Пятидесятые годы
До четвёртого этажа следовало подниматься по главной лестнице, затем перемахнуть (во как!) через окно, соединяющее парадный и чёрный ход, а дальше - подниматься по чёрному ходу ещё выше, чтобы достичь наконец желанной чердачной квартиры. Этот сказочный подъём запомнился в подробностях Боре Антипову. Ну, как такое путешествие в квартиру не запомнить?
Мама моего мужа Бориса Антипова, красавица Галина Павловна Антипова, урожденная Соловьёва, питомица театрального и педагогического институтов, в начале пятидесятых годов была гражданской женой Валентина Пикуля в пору написания его лучшего произведения - романа «Океанский патруль».
Она помогала Валентину Саввичу материально, поскольку в отличие от писателя получала зарплату (постоянный начальник пионерского лагеря Кировского завода), в то время как в течение многих лет Валентин Саввич писал объёмный роман, мечтая о будущем гонораре. Борис ревновал маму, устраивал сцены, когда она жила на Красноармейской у писателя, оставляя его с бабушкой и дедушкой на улице Марата.
Дед Бориса Павел Васильевич Соловьёв бывший офицер лейб-гвардии Финляндского полка, воевавший в Первую мировую, интересовал Валентина Саввича.
Он приходил на Марата в восьмиметровую комнату послушать деда, а потом на карточках записывал его рассказы о войнах - мировой и гражданской.
Павел Васильевич видел царя, когда тот приезжал к войскам, и был, надо сказать, разочарован его внешним видом: «Разве ж это царь? Его соплёй перешибить можно! Вот наш полковник - это да!»
Лейб гвардии Финляндского полка (он любил это подчёркивать) Соловьёва, золотопогонника, дважды расстреливали большевики. В первый раз его «отмазывали» солдаты, которые заявили расстрельщикам, что «Соловьёв солдат по мордАм не бил». А во второй раз, это уже при подавлении Ярославского мятежа, матрос, руководивший опять расстрельной командой, узнал Соловьёва, ожидавшего смертной казни у стены (к стенке поставили) с другими несчастными белогвардейцами, крикнул: «Этого я уже расстреливал! Его - отпустить!».
Пикуль, по его собственному признанию, использовал рассказы Павла Соловьёва в своих романах, а спустя много лет Борис встретил успешного тогда писателя, проживавшего уже в Риге, у Александрийского театра, и тот сказал ему: «Ты напоминал мне в детстве Павла Первого, я поместил тебя в один свой роман». Борис, надо сказать, до сих пор не знает, в какой роман.
Запомнил десятилетний Боря, кроме лестницы, ещё и чердачную квартиру на Четвёртой Красноармейской, 16, состоявшую из сорокаметровой кухни (были ещё и две крохотные комнатушки для мамы писателя и для него самого) с открытой ванной у стены и туалетом, слегка прикрытым занавеской. Там же стоял рабочий верстак романиста, любившего создавать поделки из кости, эбонита и дерева. Кусок кости Борис выпросил, а Пикуль ещё и предупредил, что запах при распиливании будет, как у покойника.
Я отвлекаюсь на эти интереснейшие петербургские приметы времени и писательские причуды, но постараюсь перейти к делу.
Сергей Довлатов вспоминал: «Мама моя Валю подкармливала (тот бедствовал, голодал, плохо питался), привечала, и т.д. и т.п. А когда тот «раскрутился» начал печататься и хорошо зарабатывать, на очередной зазыв-приглашение ответил: «Вас …имя-отчество… (армянка!) я очень уважаю, но ваш муж - еврей, а я недолюбливаю евреев».
Итак, был чей-то день рождения. В огромной кухне Пикуля за столом сидели писатели, и Борис запомнил только Виктора Конецкого и толстого мальчика с женщиной (это, вероятно, была армянская мама Довлатова).
Впрочем, Борису, как он рассказывает о себе, пацану, тонкому, как шнурок, многие тогда казались толстыми. Между тем, его во время застолья ВСЕ наставляли: «Смотри, какой хороший мальчик Серёжа! Он почти твой ровесник, читает газеты, а ты нет!»
Почему-то присутствующие поучали «пацана», повторяя, что Серёжа, читающий газеты, всё знает, а Боря ничего не знает.
У власти стоял упитанный Никита Сергеевич Хрущёв, и в сознании двенадцатилетнего подростка упитанный четырнадцатилетний Сережа, читающий официальную периодику, и властитель Хрущёв (властитель печати тоже) вдруг слились в единое целое. Вот такой озорной поворот!
Но каким же образом из мальчика, регулярно читающего советские газеты, образовался представитель интеллигента-скептика? Видно, достали его, наконец, лживые газеты про удои, кукурузу и капрон! Однако не тогда ли стартовала его амбивалентность? Он позднее работал в многотиражках «Знамя прогресса» и «За кадры верфям», а затем официозной «Советской Эстонии» и пр. в этом роде. «Журналистом я стал случайно. А потом, потеряв честь и совесть, написал две халтурные повести о рабочем классе», - признавался он.
И кто же на самом деле помогал материально и духовно романисту - мама Сергея Довлатова, которую прогнал антисемит (антисемитом Пикуль был на самом деле и не скрывал этого своего неприличия) или мама Бориса Антипова? Довлатов «сделал» свою художественную правду? Возможны ли литературные придумки для утверждения своих идей и чувств? Возможны! Я нисколько не осуждаю Довлатова за литературные придумки, которые свойственны ему во всём его творчестве. Я пишу свои воспоминания и вношу свои корректировки, на которые тоже право имею.
Наша семья много путешествовала, прежде, чем найти своё пристанище, много реликвий, памятных вещей растеряла в пути, но почему-то сохранилась старая книга с дарственной надписью замысловатым почерком Валентина Саввича Галине Павловне на первом издании «Океанского патруля» 1958 года. Запись на мой женский взгляд мужчины эгоиста, влюблённого в себя, но не сумевшего или не посмевшего до конца скрыть свои чувства и угрызения совести по отношению к женщине, которая не меньше легендарной Сниткиной помогала создавать его лучшую книгу, выше которой он никогда не поднимался: «Галочке Антиповой - хорошему и честному человеку, которому я очень за многое благодарен, - спасибо, мой дружок, ласковый и добрый, - всегда твой. В. Пикуль и автор этой книги .12. 02. 58 (подпись).
Пушкинский заповедник. Середина семидесятых
ГЭБ! Так грозно называли Ленинградское городское бюро экскурсий на набережной Красного флота, 56. Ныне Английской набережной. Уникальное пристанище искусствоведов, историков и литераторов мигом развалилось в начале перестройки. Ещё живы коллеги, ожидающие, что объявится бывший «ГЭБовец» и напишет о нём книгу. Впрочем, одна книга уже есть: «Роман с ГЭБом» Ирины Елиной.
По окончании филологического факультета я ещё год училась на курсах «Пушкин в Петербурге», а затем шестнадцать лет трудилась в литературной секции ГЭБа, где у меня было разработано шестнадцать литературных тем. Двухдневная экскурсия с ночёвкой в старых неухоженных бараках с влажными простынями «Пушкинская горы» была самой трудной, но оплачивалась хорошо: 25 рублей.
400 километров - это много для поездки в Пушкинские горы в душном, набитом людьми, львовском автобусе по плохой дороге. А следовало говорить о дорогах пушкинского времени - теперь у нас дороги плохи, мосты забытые гниют - не пропустить домик Станционного смотрителя, читать дорожные стихи Пушкина, отшельнические, печальные, блистательные - на большой мне, знать, дороге умереть Господь судил.
На 80-м километре над рекой Оредеж возникало видение, дом-призрак, пустой, мистический.
На фронтоне замка в одном старом романе была надпись: «Я не принадлежу никому и принадлежу всем. Вы бывали там прежде, чем вошли, и останетесь после того, как уйдете».
Набоков надеялся, что когда-нибудь «на заграничных подошвах и давно сбитых каблуках, чувствуя себя привидением», по знакомой дороге подойдёт к своему дому. «Часто думаю, вот съезжу туда с подложным паспортом под фамильей Никербокер». О, я никогда не забуду этого момента опрокинутого бытия, когда о Владимире Набокове следовало молчать, чтобы не получить неприятностей не от ГЭБа, а от КГБ. Среди экскурсантов мог оказаться чёрный рецензент!
Дом и усадьба Пушкиных в Михайловском, Тригорское, где жили друзья Александра Сергеевича, и Святогорский монастырь, у стен которого похоронен поэт - это пушкинский заповедник, о котором и повествует знаменитый нынче довлатовский «Заповедник».
Внештатный экскурсовод Сергей Довлатов в 1977 году снимал недалеко от заповедника комнату в тот самый период, когда меня «заставляли» ездить в «Пушкинские горы» два раза в неделю, а моему сыну было всего 8 лет. Сергей дружил с моей коллегой Татьяной Ашкенадзе - Пановой-Чистяковой, ближайшей моей соседке по Васильевскому острову: я жила на 14-й Линии, она - на соседней. Симпатичная Панова с неожиданной рыжеватой косой через плечо и с фигурой Мэрилин Монро - я не преувеличиваю - была деликатным добрым человеком.
Я очень любила Татьяну (она умерла, и на могильном камне высечено: Чистякова), готовую прийти на помощь всегда в самых экстремальных ситуациях. «Пушкинские горы» она вела грамотно и с глубоким пониманием литературной топографии. Дружба Довлатова с Татьяной была, насколько мне известно, платонической. Она от этой дружбы всё больше уставала из-за чрезмерных алкогольных возлияний и всё больше уклонялась от пушкиногорских вечеров.
Кстати, я случайно узнала, что бывший директор Тригорского Галина Фёдоровна Симакина, создавшая «в те годы дальние глухие» единственный «небутафорский» музей - усадьбу Тригорское, два года тому назад вернулась, слава Богу, в Пушкинские горы. Мне казалось, что она уехала из заповедника в начале перестройки навсегда. В повести (мемуарных записках?) «Заповедник» Татьяны Пановой и Галины Симакиной нет, как нет и той женщины, в которую Довлатов потом откровенно влюбился.
Впрочем, я могу гиперболизировать не свою, а чужую любовь. Факт: я не увидела её в повести, где другие персонажи названы подлинными именами. Я тоже в своих воспоминаниях иногда кое-что лукаво упускаю, и сейчас не всё, что сохранила моя память, изложу...
Далее:https://www.peremeny.ru/blog/19997
Сентябрь 8th, 2016
АВТОР: Мина Полянская
Из цикла воспоминаний
Эх! эх! Придет ли времечко,
Когда (приди, желанное!..)
Дадут понять крестьянину,
Что розь портрет портретику,
Что книга книге розь?
Когда мужик не Блюхера
И не милорда глупого
Белинского и Гоголя
С базара понесет?
Н.А. Некрасов
В гостях у Валентина Пикуля. Пятидесятые годы
До четвёртого этажа следовало подниматься по главной лестнице, затем перемахнуть (во как!) через окно, соединяющее парадный и чёрный ход, а дальше - подниматься по чёрному ходу ещё выше, чтобы достичь наконец желанной чердачной квартиры. Этот сказочный подъём запомнился в подробностях Боре Антипову. Ну, как такое путешествие в квартиру не запомнить?
Мама моего мужа Бориса Антипова, красавица Галина Павловна Антипова, урожденная Соловьёва, питомица театрального и педагогического институтов, в начале пятидесятых годов была гражданской женой Валентина Пикуля в пору написания его лучшего произведения - романа «Океанский патруль».
Она помогала Валентину Саввичу материально, поскольку в отличие от писателя получала зарплату (постоянный начальник пионерского лагеря Кировского завода), в то время как в течение многих лет Валентин Саввич писал объёмный роман, мечтая о будущем гонораре. Борис ревновал маму, устраивал сцены, когда она жила на Красноармейской у писателя, оставляя его с бабушкой и дедушкой на улице Марата.
Дед Бориса Павел Васильевич Соловьёв бывший офицер лейб-гвардии Финляндского полка, воевавший в Первую мировую, интересовал Валентина Саввича.
Он приходил на Марата в восьмиметровую комнату послушать деда, а потом на карточках записывал его рассказы о войнах - мировой и гражданской.
Павел Васильевич видел царя, когда тот приезжал к войскам, и был, надо сказать, разочарован его внешним видом: «Разве ж это царь? Его соплёй перешибить можно! Вот наш полковник - это да!»
Лейб гвардии Финляндского полка (он любил это подчёркивать) Соловьёва, золотопогонника, дважды расстреливали большевики. В первый раз его «отмазывали» солдаты, которые заявили расстрельщикам, что «Соловьёв солдат по мордАм не бил». А во второй раз, это уже при подавлении Ярославского мятежа, матрос, руководивший опять расстрельной командой, узнал Соловьёва, ожидавшего смертной казни у стены (к стенке поставили) с другими несчастными белогвардейцами, крикнул: «Этого я уже расстреливал! Его - отпустить!».
Пикуль, по его собственному признанию, использовал рассказы Павла Соловьёва в своих романах, а спустя много лет Борис встретил успешного тогда писателя, проживавшего уже в Риге, у Александрийского театра, и тот сказал ему: «Ты напоминал мне в детстве Павла Первого, я поместил тебя в один свой роман». Борис, надо сказать, до сих пор не знает, в какой роман.
Запомнил десятилетний Боря, кроме лестницы, ещё и чердачную квартиру на Четвёртой Красноармейской, 16, состоявшую из сорокаметровой кухни (были ещё и две крохотные комнатушки для мамы писателя и для него самого) с открытой ванной у стены и туалетом, слегка прикрытым занавеской. Там же стоял рабочий верстак романиста, любившего создавать поделки из кости, эбонита и дерева. Кусок кости Борис выпросил, а Пикуль ещё и предупредил, что запах при распиливании будет, как у покойника.
Я отвлекаюсь на эти интереснейшие петербургские приметы времени и писательские причуды, но постараюсь перейти к делу.
Сергей Довлатов вспоминал: «Мама моя Валю подкармливала (тот бедствовал, голодал, плохо питался), привечала, и т.д. и т.п. А когда тот «раскрутился» начал печататься и хорошо зарабатывать, на очередной зазыв-приглашение ответил: «Вас …имя-отчество… (армянка!) я очень уважаю, но ваш муж - еврей, а я недолюбливаю евреев».
Итак, был чей-то день рождения. В огромной кухне Пикуля за столом сидели писатели, и Борис запомнил только Виктора Конецкого и толстого мальчика с женщиной (это, вероятно, была армянская мама Довлатова).
Впрочем, Борису, как он рассказывает о себе, пацану, тонкому, как шнурок, многие тогда казались толстыми. Между тем, его во время застолья ВСЕ наставляли: «Смотри, какой хороший мальчик Серёжа! Он почти твой ровесник, читает газеты, а ты нет!»
Почему-то присутствующие поучали «пацана», повторяя, что Серёжа, читающий газеты, всё знает, а Боря ничего не знает.
У власти стоял упитанный Никита Сергеевич Хрущёв, и в сознании двенадцатилетнего подростка упитанный четырнадцатилетний Сережа, читающий официальную периодику, и властитель Хрущёв (властитель печати тоже) вдруг слились в единое целое. Вот такой озорной поворот!
Но каким же образом из мальчика, регулярно читающего советские газеты, образовался представитель интеллигента-скептика? Видно, достали его, наконец, лживые газеты про удои, кукурузу и капрон! Однако не тогда ли стартовала его амбивалентность? Он позднее работал в многотиражках «Знамя прогресса» и «За кадры верфям», а затем официозной «Советской Эстонии» и пр. в этом роде. «Журналистом я стал случайно. А потом, потеряв честь и совесть, написал две халтурные повести о рабочем классе», - признавался он.
И кто же на самом деле помогал материально и духовно романисту - мама Сергея Довлатова, которую прогнал антисемит (антисемитом Пикуль был на самом деле и не скрывал этого своего неприличия) или мама Бориса Антипова? Довлатов «сделал» свою художественную правду? Возможны ли литературные придумки для утверждения своих идей и чувств? Возможны! Я нисколько не осуждаю Довлатова за литературные придумки, которые свойственны ему во всём его творчестве. Я пишу свои воспоминания и вношу свои корректировки, на которые тоже право имею.
Наша семья много путешествовала, прежде, чем найти своё пристанище, много реликвий, памятных вещей растеряла в пути, но почему-то сохранилась старая книга с дарственной надписью замысловатым почерком Валентина Саввича Галине Павловне на первом издании «Океанского патруля» 1958 года. Запись на мой женский взгляд мужчины эгоиста, влюблённого в себя, но не сумевшего или не посмевшего до конца скрыть свои чувства и угрызения совести по отношению к женщине, которая не меньше легендарной Сниткиной помогала создавать его лучшую книгу, выше которой он никогда не поднимался: «Галочке Антиповой - хорошему и честному человеку, которому я очень за многое благодарен, - спасибо, мой дружок, ласковый и добрый, - всегда твой. В. Пикуль и автор этой книги .12. 02. 58 (подпись).
Пушкинский заповедник. Середина семидесятых
ГЭБ! Так грозно называли Ленинградское городское бюро экскурсий на набережной Красного флота, 56. Ныне Английской набережной. Уникальное пристанище искусствоведов, историков и литераторов мигом развалилось в начале перестройки. Ещё живы коллеги, ожидающие, что объявится бывший «ГЭБовец» и напишет о нём книгу. Впрочем, одна книга уже есть: «Роман с ГЭБом» Ирины Елиной.
По окончании филологического факультета я ещё год училась на курсах «Пушкин в Петербурге», а затем шестнадцать лет трудилась в литературной секции ГЭБа, где у меня было разработано шестнадцать литературных тем. Двухдневная экскурсия с ночёвкой в старых неухоженных бараках с влажными простынями «Пушкинская горы» была самой трудной, но оплачивалась хорошо: 25 рублей.
400 километров - это много для поездки в Пушкинские горы в душном, набитом людьми, львовском автобусе по плохой дороге. А следовало говорить о дорогах пушкинского времени - теперь у нас дороги плохи, мосты забытые гниют - не пропустить домик Станционного смотрителя, читать дорожные стихи Пушкина, отшельнические, печальные, блистательные - на большой мне, знать, дороге умереть Господь судил.
На 80-м километре над рекой Оредеж возникало видение, дом-призрак, пустой, мистический.
На фронтоне замка в одном старом романе была надпись: «Я не принадлежу никому и принадлежу всем. Вы бывали там прежде, чем вошли, и останетесь после того, как уйдете».
Набоков надеялся, что когда-нибудь «на заграничных подошвах и давно сбитых каблуках, чувствуя себя привидением», по знакомой дороге подойдёт к своему дому. «Часто думаю, вот съезжу туда с подложным паспортом под фамильей Никербокер». О, я никогда не забуду этого момента опрокинутого бытия, когда о Владимире Набокове следовало молчать, чтобы не получить неприятностей не от ГЭБа, а от КГБ. Среди экскурсантов мог оказаться чёрный рецензент!
Дом и усадьба Пушкиных в Михайловском, Тригорское, где жили друзья Александра Сергеевича, и Святогорский монастырь, у стен которого похоронен поэт - это пушкинский заповедник, о котором и повествует знаменитый нынче довлатовский «Заповедник».
Внештатный экскурсовод Сергей Довлатов в 1977 году снимал недалеко от заповедника комнату в тот самый период, когда меня «заставляли» ездить в «Пушкинские горы» два раза в неделю, а моему сыну было всего 8 лет. Сергей дружил с моей коллегой Татьяной Ашкенадзе - Пановой-Чистяковой, ближайшей моей соседке по Васильевскому острову: я жила на 14-й Линии, она - на соседней. Симпатичная Панова с неожиданной рыжеватой косой через плечо и с фигурой Мэрилин Монро - я не преувеличиваю - была деликатным добрым человеком.
Я очень любила Татьяну (она умерла, и на могильном камне высечено: Чистякова), готовую прийти на помощь всегда в самых экстремальных ситуациях. «Пушкинские горы» она вела грамотно и с глубоким пониманием литературной топографии. Дружба Довлатова с Татьяной была, насколько мне известно, платонической. Она от этой дружбы всё больше уставала из-за чрезмерных алкогольных возлияний и всё больше уклонялась от пушкиногорских вечеров.
Кстати, я случайно узнала, что бывший директор Тригорского Галина Фёдоровна Симакина, создавшая «в те годы дальние глухие» единственный «небутафорский» музей - усадьбу Тригорское, два года тому назад вернулась, слава Богу, в Пушкинские горы. Мне казалось, что она уехала из заповедника в начале перестройки навсегда. В повести (мемуарных записках?) «Заповедник» Татьяны Пановой и Галины Симакиной нет, как нет и той женщины, в которую Довлатов потом откровенно влюбился.
Впрочем, я могу гиперболизировать не свою, а чужую любовь. Факт: я не увидела её в повести, где другие персонажи названы подлинными именами. Я тоже в своих воспоминаниях иногда кое-что лукаво упускаю, и сейчас не всё, что сохранила моя память, изложу...
Далее:https://www.peremeny.ru/blog/19997