бескидские горы, тяжёлые будни интровертов и любовь к людям
***
Бескидские горы - это часть карпат, находящаяся в чехии, словакии, польше и украине. В чехии это небольшой кусочек недалеко от границы со словакией.
Кэмп в бескидских горах наш бронтозавр делает уже девятый год. Там на высокогорных лугах растут северные орхидеи и другие редкие цветочки; их, однако, подавляет разнотравье и луга приходят в запустение. Поэтому бронтозавр и придумал эти кэмпы - волонтёры косят луг, оставляя участки с цветочками и создавая таким образом им пространство для распространения. Это работает: число орхидей уже увеличилось в несколько раз, и даже снова начала цвести та, которая считалась исчезнувшей здесь.
во мне проснулся беларусский собирательский инстинкт, чуть ли не за уши оттаскивала себя от черники и щавеля.
как и положено беларуске, нашла болото:
Помимо этого в кэмпе изучают традиционные ремёсла этого региона - как печь хлеб и сладости, как построить печь, как сделать украшения или краску из травы, как прясть шерсть или делать корзины.
Сам лагерь - посреди горного луга, вокруг - черничные леса и журчащая сквозь камни и папоротники речка; посередине - старое вишнёвое дерево, с краю - старый чёрный дом с кухней и электричеством, с белыми стенами, деревянными ложками, старыми кружками, с книгами о травах и соломенных домах.
Кроме дома с кухней, важные точки - ручеек-криничка, единственный источник воды, туалеты, палатки, общая палатка-типи. Расстояние между этими точками - примерно такое же, как от моего дома до остановки, и просто попить водички или сходить в туалет превращается в маленькую тренировку. Мне кажется, об этих расстояниях не мешало бы помнить и в квартире.
Я почему-то ужасно не хотела ехать в этот лагерь, и конечно, не хотела потом уезжать. Четыре дня без интернета, централизованного водоснабжения и канализации; четыре дня за которые я косила луг, снимала видео про орхидеи, играла на барабане духам гор, пекла сладкие лепёшки и пиццу в час ночи и смотрела ночью на звёзды, пока не защемила мышцы шеи от запрокинутой головы.
***
Здесь те самые аничка и й., которые сделали мои выходные на одной из прошлых викендовок, он смотрит на неё всё так же, а она очевидно в другом мире.
Итак, аничке шестнадцать, она косит луга, делает печь и танцует тай-чи в семь утра, глядя в сторону леса. Братиславскому самураю почти тридцать, он много работает, мало говорит, спит под вишней, во сне беззвучно и бесшумно переворачиваясь на спину - спокойная, открытая поза человека, которому нечего скрывать от мира.
Однажды вечером мы сидим все вместе в большой тёплой комнате на чердаке; кто-то пьёт дикую смесь чаёв, кто-то гладит собаку, кто-то просто валяется, играют три гитары, та самая расслабленная и весёлая атмосфера, из которой не хочется уходить, независимо от того, на каком языке поют и разговаривают. Аничка так же расслабленна и весела, сидит на условном пороге - внутренних стен здесь нету, только проходит с краю печная труба.
Я иду спуститься за чем-то вниз, и вижу, что позади этой трубы, прислонившись к ней спиной, спиной ко всем остальным, вытянув ноги, запрокинув голову, упираясь тяжёлым взглядом в потолок, сидит мой самурай, и в этом - всё, и это наполняет меня такой тяжёлой нежностью, что я чуть не промахиваюсь мимо ступеньки на лестнице.
Наверху поют:
Nechej vodu vodou
jen ať si klidně teče
chápej že touha je touha
a čas se pomalu vleče
cigareta hasne
káva stydne
krev se pění
bylo by to krásné
kdyby srdce bylo klidné
ale ono není
И всё, конечно, понятно: слишком большие расстояния лет, километров и бэкграунда, но, маленькие боги дорог, кажется, я не хочу знать окончания историй, случайно свидетельницей которых я стала.
***
Я пишу всё это в блокнот, валяясь в предпоследний, ленивый и нерабочий (кроме энтузиастов, строивших печку) день под вишней, выплёвывая косточки в синее небо, подсматривая за й. и думая: ну, хорошо ведь было бы пообщаться, видно же, что хороший человек, чего молчала все четыре дня?
В этот момент под вишню приходит кулинар томаш и взывает добровольцев на кухню, а кто тут доброволец, как не я. Когда я захожу в кухню, там уже нарезает лук й. - в некоторых местах, похоже, мысли к мирозданию доходят особенно быстро.
И тут начинается история о том, что интровертом быть конечно хорошо, но тяжело блин.
За мной следом приходит луцка, что путает мои мысли и заклеивает рот невидимым скотчем. Я и в своей языковой среде не самый лучший айсбрейкер, а со страхом сказать неправильно - и подавно.
Так и сидели, молча очищая овощи. Дорогое мироздание, думала я, старательно расковыривая цветную капусту на соцветия, эта луцка меня лишает воли. И что вы думаете? Луцка ушла делать с шушан браслет, а воли у меня не прибавилось - так и сидела на стуле, упрямо никуда не уходя, внимательно изучая книжку по строительству соломенных домов. Посидела, сходила к луцке с шушан. Нет, думаю, что-то я как в старом анекдоте - надо хоть билетик купить; и пошла обратно в кухню.
Демонстративно выловила в кастрюле соцветие цветной капусты и с аппетитом сожрала, получила в качестве поощрения такую улыбку, что отступать было некуда, так что вскоре я уже заваривала чай, объясняла, почему мне так мило его словацкое дякую и ужасалась способности есть лук как яблоко. А й. вспомнил лама-викенд и сказал, что читал мою статью на сайте бронтозавра. Это неожиданно согрело душу, кажется, вся эта душевная кухня была затеяна сверху вот для этого равноценного обмена признаниями.
(svět se se mnou houpe
všechno mi z rukou padá
a až budeš stát na prahu
všechny peníze dal bych za odvahu)
А внутри смеялась всё время: для меня подвиг то, что другие совершают между делом, щёлкнув пальцами, даже не задумываясь, как это может быть тяжело.
***
При этом иметь подругу-экстраверта, конечно, хорошо, но иногда я обнаруживаю себя расстроенной и растерянной. Ш., как я уже говорила, зайчик-энерджайзер, обожающая людей и мир вокруг. Всё её удивляет, всё она пробует - и всё у неё получается, хоть косить луг, хоть жонглировать шариками; всегда улыбается, всегда поёт.
В общем, вы поняли, ничего удивительного, что люди её любят.
А я вроде и не ищу популярности, но очевидно на её фоне кажусь не просто интровертом, а вообще немой; и уже всерьёз начинаю злиться, когда в очередной раз каждый встречный поёт оды её чешскому. Я специально это записываю, потому что мне это очень в себе не нравится, мало есть более ненужных эмоций, чем обида и ревность. Я-то, может (конечно), и понимаю больше, и акцент у меня меньше, да кто ж узнает, что я там понимаю. Я не пою, мне неловко, когда смеются над моими ошибками, а когда я пробую что-то новое, у меня скорее всего получится с десятой, а не со второй попытки. Это факты; и я люблю в себе совсем другие штуки: глубину разговоров, свои фотографии, то, что я пишу.
Да только за четыре дня в кэмпе никто не увидит моих фотографий, и уж тем более не прочитает мои тексты.
И я не знаю пока, на самом деле, что с этим делать. Себя я не переделаю, выучи я хоть весь репертуар крамбамбули, а с таким фоном бесполезно и пытаться; но ужасно обидно было быть человеком-невидимкой, когда две моих любимых девочки болтают с ш., не замечая меня, когда я подхожу и что-то говорю.
Как бы так ненавязчиво оттенить свои сильные стороны, да и разломать печать молчания.
***
Потому что людей я на самом деле люблю, даже когда не разговариваю слишком много.
Например, фрея, девочка, похожая на богомола, делающая улётные штуки из меди, в последний день со страшным и красивым рисунком на лице. Например, бобрик и малунка, живое воплощение деятельной, ежедневной, счастливой любви, организаторы всего этого кэмпа, добрые духи этих мест, биологи, рассказывающие истории про каждый цветочек, светящиеся и улыбчивые, придумывающие каждый раз новый способ пожелать приятного аппетита перед едой, обладатели ужасно милой собаки сони с плюшевыми ушами; например, иржи, в кофте индейских узоров, быстро и справно работающий на лугу, и превращающийся в живое, текучее, водно-огненное, когда он начинает жонглировать; хонза, его брат с дредами, который делает печи и слушает гоголь борделло…
Как тут не любить, а если я это делаю молча - так уж как умею.
***
Печь доделана в последний вечер. Мы пишем на бумажке пожелания печи, стоим вокруг неё, тёплой, в темноте; иржи наигрывает что-то на укулеле, а мы с хонзой - на джембе, в ожидании, пока принесут воду для крещения печи и наделения её именем.
Походная плошка с водой из горного ручья идёт по кругу от хонзы ко мне, каждый выступает вперёд, бросая в печь свою бумажку, желая молча или вслух, закрепляя пожелания брызгами воды. Я говорю вслух, зная, что дух огня поймёт любой язык, и вижу, как ярко вспыхивает моя бумажка.
Я всегда думала, что человечеству не хватает ритуалов.
***
Мы с шушан и й. едем обратно вместе до пересадочной станции, где расходимся по разным поездам, в суматохе не попрощавшись. Ш. беспечальна («но он же сам ушёл!»), а я грущу по вновь не сказанному (дякуй за отличный суп) и тому, что можно было сказать только объятием на прощание.
bylo by to krásné
kdyby srdce bylo klidné
ale ono není
Бескидские горы - это часть карпат, находящаяся в чехии, словакии, польше и украине. В чехии это небольшой кусочек недалеко от границы со словакией.
Кэмп в бескидских горах наш бронтозавр делает уже девятый год. Там на высокогорных лугах растут северные орхидеи и другие редкие цветочки; их, однако, подавляет разнотравье и луга приходят в запустение. Поэтому бронтозавр и придумал эти кэмпы - волонтёры косят луг, оставляя участки с цветочками и создавая таким образом им пространство для распространения. Это работает: число орхидей уже увеличилось в несколько раз, и даже снова начала цвести та, которая считалась исчезнувшей здесь.
во мне проснулся беларусский собирательский инстинкт, чуть ли не за уши оттаскивала себя от черники и щавеля.
как и положено беларуске, нашла болото:
Помимо этого в кэмпе изучают традиционные ремёсла этого региона - как печь хлеб и сладости, как построить печь, как сделать украшения или краску из травы, как прясть шерсть или делать корзины.
Сам лагерь - посреди горного луга, вокруг - черничные леса и журчащая сквозь камни и папоротники речка; посередине - старое вишнёвое дерево, с краю - старый чёрный дом с кухней и электричеством, с белыми стенами, деревянными ложками, старыми кружками, с книгами о травах и соломенных домах.
Кроме дома с кухней, важные точки - ручеек-криничка, единственный источник воды, туалеты, палатки, общая палатка-типи. Расстояние между этими точками - примерно такое же, как от моего дома до остановки, и просто попить водички или сходить в туалет превращается в маленькую тренировку. Мне кажется, об этих расстояниях не мешало бы помнить и в квартире.
Я почему-то ужасно не хотела ехать в этот лагерь, и конечно, не хотела потом уезжать. Четыре дня без интернета, централизованного водоснабжения и канализации; четыре дня за которые я косила луг, снимала видео про орхидеи, играла на барабане духам гор, пекла сладкие лепёшки и пиццу в час ночи и смотрела ночью на звёзды, пока не защемила мышцы шеи от запрокинутой головы.
***
Здесь те самые аничка и й., которые сделали мои выходные на одной из прошлых викендовок, он смотрит на неё всё так же, а она очевидно в другом мире.
Итак, аничке шестнадцать, она косит луга, делает печь и танцует тай-чи в семь утра, глядя в сторону леса. Братиславскому самураю почти тридцать, он много работает, мало говорит, спит под вишней, во сне беззвучно и бесшумно переворачиваясь на спину - спокойная, открытая поза человека, которому нечего скрывать от мира.
Однажды вечером мы сидим все вместе в большой тёплой комнате на чердаке; кто-то пьёт дикую смесь чаёв, кто-то гладит собаку, кто-то просто валяется, играют три гитары, та самая расслабленная и весёлая атмосфера, из которой не хочется уходить, независимо от того, на каком языке поют и разговаривают. Аничка так же расслабленна и весела, сидит на условном пороге - внутренних стен здесь нету, только проходит с краю печная труба.
Я иду спуститься за чем-то вниз, и вижу, что позади этой трубы, прислонившись к ней спиной, спиной ко всем остальным, вытянув ноги, запрокинув голову, упираясь тяжёлым взглядом в потолок, сидит мой самурай, и в этом - всё, и это наполняет меня такой тяжёлой нежностью, что я чуть не промахиваюсь мимо ступеньки на лестнице.
Наверху поют:
Nechej vodu vodou
jen ať si klidně teče
chápej že touha je touha
a čas se pomalu vleče
cigareta hasne
káva stydne
krev se pění
bylo by to krásné
kdyby srdce bylo klidné
ale ono není
И всё, конечно, понятно: слишком большие расстояния лет, километров и бэкграунда, но, маленькие боги дорог, кажется, я не хочу знать окончания историй, случайно свидетельницей которых я стала.
***
Я пишу всё это в блокнот, валяясь в предпоследний, ленивый и нерабочий (кроме энтузиастов, строивших печку) день под вишней, выплёвывая косточки в синее небо, подсматривая за й. и думая: ну, хорошо ведь было бы пообщаться, видно же, что хороший человек, чего молчала все четыре дня?
В этот момент под вишню приходит кулинар томаш и взывает добровольцев на кухню, а кто тут доброволец, как не я. Когда я захожу в кухню, там уже нарезает лук й. - в некоторых местах, похоже, мысли к мирозданию доходят особенно быстро.
И тут начинается история о том, что интровертом быть конечно хорошо, но тяжело блин.
За мной следом приходит луцка, что путает мои мысли и заклеивает рот невидимым скотчем. Я и в своей языковой среде не самый лучший айсбрейкер, а со страхом сказать неправильно - и подавно.
Так и сидели, молча очищая овощи. Дорогое мироздание, думала я, старательно расковыривая цветную капусту на соцветия, эта луцка меня лишает воли. И что вы думаете? Луцка ушла делать с шушан браслет, а воли у меня не прибавилось - так и сидела на стуле, упрямо никуда не уходя, внимательно изучая книжку по строительству соломенных домов. Посидела, сходила к луцке с шушан. Нет, думаю, что-то я как в старом анекдоте - надо хоть билетик купить; и пошла обратно в кухню.
Демонстративно выловила в кастрюле соцветие цветной капусты и с аппетитом сожрала, получила в качестве поощрения такую улыбку, что отступать было некуда, так что вскоре я уже заваривала чай, объясняла, почему мне так мило его словацкое дякую и ужасалась способности есть лук как яблоко. А й. вспомнил лама-викенд и сказал, что читал мою статью на сайте бронтозавра. Это неожиданно согрело душу, кажется, вся эта душевная кухня была затеяна сверху вот для этого равноценного обмена признаниями.
(svět se se mnou houpe
všechno mi z rukou padá
a až budeš stát na prahu
všechny peníze dal bych za odvahu)
А внутри смеялась всё время: для меня подвиг то, что другие совершают между делом, щёлкнув пальцами, даже не задумываясь, как это может быть тяжело.
***
При этом иметь подругу-экстраверта, конечно, хорошо, но иногда я обнаруживаю себя расстроенной и растерянной. Ш., как я уже говорила, зайчик-энерджайзер, обожающая людей и мир вокруг. Всё её удивляет, всё она пробует - и всё у неё получается, хоть косить луг, хоть жонглировать шариками; всегда улыбается, всегда поёт.
В общем, вы поняли, ничего удивительного, что люди её любят.
А я вроде и не ищу популярности, но очевидно на её фоне кажусь не просто интровертом, а вообще немой; и уже всерьёз начинаю злиться, когда в очередной раз каждый встречный поёт оды её чешскому. Я специально это записываю, потому что мне это очень в себе не нравится, мало есть более ненужных эмоций, чем обида и ревность. Я-то, может (конечно), и понимаю больше, и акцент у меня меньше, да кто ж узнает, что я там понимаю. Я не пою, мне неловко, когда смеются над моими ошибками, а когда я пробую что-то новое, у меня скорее всего получится с десятой, а не со второй попытки. Это факты; и я люблю в себе совсем другие штуки: глубину разговоров, свои фотографии, то, что я пишу.
Да только за четыре дня в кэмпе никто не увидит моих фотографий, и уж тем более не прочитает мои тексты.
И я не знаю пока, на самом деле, что с этим делать. Себя я не переделаю, выучи я хоть весь репертуар крамбамбули, а с таким фоном бесполезно и пытаться; но ужасно обидно было быть человеком-невидимкой, когда две моих любимых девочки болтают с ш., не замечая меня, когда я подхожу и что-то говорю.
Как бы так ненавязчиво оттенить свои сильные стороны, да и разломать печать молчания.
***
Потому что людей я на самом деле люблю, даже когда не разговариваю слишком много.
Например, фрея, девочка, похожая на богомола, делающая улётные штуки из меди, в последний день со страшным и красивым рисунком на лице. Например, бобрик и малунка, живое воплощение деятельной, ежедневной, счастливой любви, организаторы всего этого кэмпа, добрые духи этих мест, биологи, рассказывающие истории про каждый цветочек, светящиеся и улыбчивые, придумывающие каждый раз новый способ пожелать приятного аппетита перед едой, обладатели ужасно милой собаки сони с плюшевыми ушами; например, иржи, в кофте индейских узоров, быстро и справно работающий на лугу, и превращающийся в живое, текучее, водно-огненное, когда он начинает жонглировать; хонза, его брат с дредами, который делает печи и слушает гоголь борделло…
Как тут не любить, а если я это делаю молча - так уж как умею.
***
Печь доделана в последний вечер. Мы пишем на бумажке пожелания печи, стоим вокруг неё, тёплой, в темноте; иржи наигрывает что-то на укулеле, а мы с хонзой - на джембе, в ожидании, пока принесут воду для крещения печи и наделения её именем.
Походная плошка с водой из горного ручья идёт по кругу от хонзы ко мне, каждый выступает вперёд, бросая в печь свою бумажку, желая молча или вслух, закрепляя пожелания брызгами воды. Я говорю вслух, зная, что дух огня поймёт любой язык, и вижу, как ярко вспыхивает моя бумажка.
Я всегда думала, что человечеству не хватает ритуалов.
***
Мы с шушан и й. едем обратно вместе до пересадочной станции, где расходимся по разным поездам, в суматохе не попрощавшись. Ш. беспечальна («но он же сам ушёл!»), а я грущу по вновь не сказанному (дякуй за отличный суп) и тому, что можно было сказать только объятием на прощание.
bylo by to krásné
kdyby srdce bylo klidné
ale ono není