(no subject)
Все персонажи принадлежат А. и Б.Стругацким, автор не извлекает выгоды и не претендует.
Ни одного безденежного пьяницу мысль о том, где достать вина, не грызла утром так мучительно, как грызла она непьющую тетушку Тадер.
На безденежье Илли Тадер не жаловалась даже во время послевоенной разрухи, когда жалованье учителям задерживали по полгода и к моменту выплаты оно успевало превратиться в пустые бумажки. Нерегулярные, но щедрые подачки бывшего мужа помогли ей не умереть с голоду и вырастить дочь. Дочь и была источником проблемы, которую обдумывала тетушка Тадер, готовя нехитрый завтрак под бубнящее радио.
Ее отец, выродок проклятый, наградил девочку дурной кровью. Орди с двадцати лет напивалась каждый день, чтобы заглушить мучительные головные боли. Илли не пыталась стыдить девочку или запрещать ей, чувствуя в семейной беде и свою вину: не стоило ей, дочери письмоводителя, которой родители были вынуждены дать профессию вместо приданого, выходить за молодого честолюбивого судебного следователя. Но кто мог знать тогда, до войны? Признаки вырождения начали проявляться у людей лет через пять после того, как Неизвестные Отцы взяли власть в свои руки и спасли страну. Никто еще не знал, почему некоторых - не больных, не контуженных - скручивают припадки, не сопоставлял время этих припадков с передачей правительственных сообщений и не догадывался об общественной опасности выродков. Тогда выродки могли даже сделать карьеру. Как Тадер, который и на войну-то пошел, ища случай выдвинуться. Илли не знала точно, до какой должности дослужился ее бывший муж - сам он не говорил, а в газетах его фамилия не попадалась - но на этой должности скромная провинциальная учительница перестала годиться ему в жены. Он потребовал у Илли вернуть ему свободу, чтобы жениться на аристократке с родословной длиннее, чем у свергнутого императора. Илли не сопротивлялась неизбежному, приобретя своей покорностью взамен мужа благоволение крупного чиновника. Обмен оказался даже выгоден: вдов, одной из которых в поселке считали тетушку Тадер, после войны было полно, а покровительство чиновника было редкостью. Это он предупредил ее о надвигающемся гонении на выродков и объяснил, что не надо винить их дочь в антигосударственных замыслах, винить надо дурную наследственность. Это он посоветовал ей отправить Орди в отложившиеся северные провинции и держать язык за зубами.
Орди уехала, и до вчерашнего вечера Илли виделась с ней только раз, когда дочь привезла четырехлетнего сына, оставила его бабушке и снова исчезла. Мальчик был тихим, послушным, умненьким - и тоже порченым. Илли ничем не могла утишить его страданий и вздохнула почти с облегчением, когда за ребенком явились из департамента общественного здоровья. Она охотно поверила объяснению Тадера, что выродков, выявленных в детстве, не наказывают, а воспитывают в специальных закрытых школах.
Не поверила Орди. Это было первым, что она сообщила матери, постучавшись в сумерки в ее заднюю дверь. Оказалось, что она знала об аресте ребенка, потому что не уезжала ни в какую Хонти. Все это время она скрывалась в столице, стала женой государственного преступника и впала в преступление сама, мстя правительству за сына, которого считала мертвым.
Орди попросила мать выключить свет и прошла в свою девичью комнату, выходившую окном на огород. Туфли ее были разбиты в хлам, как будто она долго брела по щебенке, жакетка и волосы пахли тюрьмой. Вино в доме, к счастью, нашлось: после отъезда дочери Илли держала его небольшой запас, чтобы платить бродягам за колку дров. Орди напивалась торопливо, чтобы успеть впасть в бесчувствие до вечерних новостей, а рассказывала сухо и спокойно. Ее бесстрастие пугало мать сильнее всего, о чем она рассказывала, а это были страшные вещи. Она якшалась с мерзавцами, разрушающими систему баллистической защиты. Она сама стреляла в людей - доблестных гвардейцев и проницательных чиновников. Она бежала из-под расстрела и просила мать спрятать ее ненадолго, потому что вернуться в разгромленную квартиру мужа не могла.
Илли разрывалась на части между долгом матери и долгом патриотки, которой доверено обучение подрастающего поколения. Пропагандистские брошюры и учебники внезапно обернулись ужасной правдой. Оказалось, что порченая кровь неизбежно делает выродков злобными и безнравственными врагами государства. Ее добрая девочка еще долго держалась, но и она наконец возненавидела все нормальное. Башни баллистической защиты им, видите ли, мешают - чудо-оружие, которым Отцы прочно оградили страну от внешних врагов и вернули мир и порядок! Не надо было ей уезжать в Хонти, там коварные враги, обманули ее и натравили на родину! Что, не доехала? Значит, не надо было брать в мужья выродка, теперь-то их легко отличить от нормальных! Они нам с тобой всю жизнь испортили, горемычная ты моя!
Она плакала, кричала, заламывала руки и била дочь по щекам. Напрасно Орди заплетающимся языком пыталась выговорить "Тише, мама", - Илли несло. В этот час орал весь поселок Утки. Кто завывал "Благодарственное слово", кто повышал градус семейной ссоры до невозможности, а бродяги - беженцы из дальних районов - выбирались из ночных укрытий и с воплями носились по улицам. Так что крики из домика одинокой вдовы ничьего внимания не привлекли.
Наконец Илли с трудом вдохнула и оттянула ворот домашнего свитера. В ушах звенело, комната перед глазами плыла и покачивалась. Нехорошо першило в горле. Мир был в тумане, но туман быстро рассеивался и наступала ясность, кристальная, как на уроке арифметики: эта беглая преступница, эта пьяница, впавшая в бесчувствие не раздеваясь, эта грязная измученная женщина - ее единственная дочь, массаракш, и пропади пропадом порядок и благоденствие - Илли ее не выдаст.
Утром Илли недоумевала, как она вообще могла подумать о том, чтобы отказать дочери в убежище. Не может женщина, и без того потерявшая всю семью, вдруг лишиться еще и матери. Конечно, надо ее спрятать и достать еще вина - Орди выпила весь запас. Вот только где... Лавочница мамаша Хуур - знатная сплетница, непременно полюбопытствовала бы, для кого покупает непьющая вдова Тадер при полной поленнице. Еще, чего доброго, припомнила бы, кто пил в доме вдовы двенадцать лет назад. А ехать после уроков в соседний городок значит не успеть вернуться к вечерним новостям: автобусы через поселок ходят редко.
Зазвонил телефон. Илли взяла наушник и с удивлением услышала голос бывшего мужа. Звонил он редко, с каждым годом все реже, и никогда не давал ей своего номера.
- Илли, слушай, это важно. В ближайшее время у тебя может появиться наша дочь. Знай, что ее не ищут. Сегодня-завтра я сделаю ей документы легального выродка и пришлю с холуем. Как твои дела, не спрашиваю - ты у меня умница, не пропадешь.
Когда Илли клала наушник на рычаг, в кухню вошла Орди, неприбранная и бледная до прозрачности.
- Кто это был?
- Твой отец. Я не говорила тебе раньше, но он не погиб на войне. Он нас бросил.
- Знаю, мама. Давно знаю. "Он судит людей по закону, не зная, что сын его вор" - просвистала Орди мотив жалобной песенки, любимой уголовниками. - Дня два потерпишь меня, ладно? Сюда должен прийти мальчишка-гвардеец. Он дезертир. Я дождусь его. Извини, что превращаю твой дом в место явки преступников, - равнодушно сказала она, - но передавать ему адрес через тебя еще опаснее. Вино кончилось? Жаль.
Радио забубнило громче. Орди с тоской посмотрела на кухонные часы. До начала утренних новостей оставалось двадцать минут.
Ни одного безденежного пьяницу мысль о том, где достать вина, не грызла утром так мучительно, как грызла она непьющую тетушку Тадер.
На безденежье Илли Тадер не жаловалась даже во время послевоенной разрухи, когда жалованье учителям задерживали по полгода и к моменту выплаты оно успевало превратиться в пустые бумажки. Нерегулярные, но щедрые подачки бывшего мужа помогли ей не умереть с голоду и вырастить дочь. Дочь и была источником проблемы, которую обдумывала тетушка Тадер, готовя нехитрый завтрак под бубнящее радио.
Ее отец, выродок проклятый, наградил девочку дурной кровью. Орди с двадцати лет напивалась каждый день, чтобы заглушить мучительные головные боли. Илли не пыталась стыдить девочку или запрещать ей, чувствуя в семейной беде и свою вину: не стоило ей, дочери письмоводителя, которой родители были вынуждены дать профессию вместо приданого, выходить за молодого честолюбивого судебного следователя. Но кто мог знать тогда, до войны? Признаки вырождения начали проявляться у людей лет через пять после того, как Неизвестные Отцы взяли власть в свои руки и спасли страну. Никто еще не знал, почему некоторых - не больных, не контуженных - скручивают припадки, не сопоставлял время этих припадков с передачей правительственных сообщений и не догадывался об общественной опасности выродков. Тогда выродки могли даже сделать карьеру. Как Тадер, который и на войну-то пошел, ища случай выдвинуться. Илли не знала точно, до какой должности дослужился ее бывший муж - сам он не говорил, а в газетах его фамилия не попадалась - но на этой должности скромная провинциальная учительница перестала годиться ему в жены. Он потребовал у Илли вернуть ему свободу, чтобы жениться на аристократке с родословной длиннее, чем у свергнутого императора. Илли не сопротивлялась неизбежному, приобретя своей покорностью взамен мужа благоволение крупного чиновника. Обмен оказался даже выгоден: вдов, одной из которых в поселке считали тетушку Тадер, после войны было полно, а покровительство чиновника было редкостью. Это он предупредил ее о надвигающемся гонении на выродков и объяснил, что не надо винить их дочь в антигосударственных замыслах, винить надо дурную наследственность. Это он посоветовал ей отправить Орди в отложившиеся северные провинции и держать язык за зубами.
Орди уехала, и до вчерашнего вечера Илли виделась с ней только раз, когда дочь привезла четырехлетнего сына, оставила его бабушке и снова исчезла. Мальчик был тихим, послушным, умненьким - и тоже порченым. Илли ничем не могла утишить его страданий и вздохнула почти с облегчением, когда за ребенком явились из департамента общественного здоровья. Она охотно поверила объяснению Тадера, что выродков, выявленных в детстве, не наказывают, а воспитывают в специальных закрытых школах.
Не поверила Орди. Это было первым, что она сообщила матери, постучавшись в сумерки в ее заднюю дверь. Оказалось, что она знала об аресте ребенка, потому что не уезжала ни в какую Хонти. Все это время она скрывалась в столице, стала женой государственного преступника и впала в преступление сама, мстя правительству за сына, которого считала мертвым.
Орди попросила мать выключить свет и прошла в свою девичью комнату, выходившую окном на огород. Туфли ее были разбиты в хлам, как будто она долго брела по щебенке, жакетка и волосы пахли тюрьмой. Вино в доме, к счастью, нашлось: после отъезда дочери Илли держала его небольшой запас, чтобы платить бродягам за колку дров. Орди напивалась торопливо, чтобы успеть впасть в бесчувствие до вечерних новостей, а рассказывала сухо и спокойно. Ее бесстрастие пугало мать сильнее всего, о чем она рассказывала, а это были страшные вещи. Она якшалась с мерзавцами, разрушающими систему баллистической защиты. Она сама стреляла в людей - доблестных гвардейцев и проницательных чиновников. Она бежала из-под расстрела и просила мать спрятать ее ненадолго, потому что вернуться в разгромленную квартиру мужа не могла.
Илли разрывалась на части между долгом матери и долгом патриотки, которой доверено обучение подрастающего поколения. Пропагандистские брошюры и учебники внезапно обернулись ужасной правдой. Оказалось, что порченая кровь неизбежно делает выродков злобными и безнравственными врагами государства. Ее добрая девочка еще долго держалась, но и она наконец возненавидела все нормальное. Башни баллистической защиты им, видите ли, мешают - чудо-оружие, которым Отцы прочно оградили страну от внешних врагов и вернули мир и порядок! Не надо было ей уезжать в Хонти, там коварные враги, обманули ее и натравили на родину! Что, не доехала? Значит, не надо было брать в мужья выродка, теперь-то их легко отличить от нормальных! Они нам с тобой всю жизнь испортили, горемычная ты моя!
Она плакала, кричала, заламывала руки и била дочь по щекам. Напрасно Орди заплетающимся языком пыталась выговорить "Тише, мама", - Илли несло. В этот час орал весь поселок Утки. Кто завывал "Благодарственное слово", кто повышал градус семейной ссоры до невозможности, а бродяги - беженцы из дальних районов - выбирались из ночных укрытий и с воплями носились по улицам. Так что крики из домика одинокой вдовы ничьего внимания не привлекли.
Наконец Илли с трудом вдохнула и оттянула ворот домашнего свитера. В ушах звенело, комната перед глазами плыла и покачивалась. Нехорошо першило в горле. Мир был в тумане, но туман быстро рассеивался и наступала ясность, кристальная, как на уроке арифметики: эта беглая преступница, эта пьяница, впавшая в бесчувствие не раздеваясь, эта грязная измученная женщина - ее единственная дочь, массаракш, и пропади пропадом порядок и благоденствие - Илли ее не выдаст.
Утром Илли недоумевала, как она вообще могла подумать о том, чтобы отказать дочери в убежище. Не может женщина, и без того потерявшая всю семью, вдруг лишиться еще и матери. Конечно, надо ее спрятать и достать еще вина - Орди выпила весь запас. Вот только где... Лавочница мамаша Хуур - знатная сплетница, непременно полюбопытствовала бы, для кого покупает непьющая вдова Тадер при полной поленнице. Еще, чего доброго, припомнила бы, кто пил в доме вдовы двенадцать лет назад. А ехать после уроков в соседний городок значит не успеть вернуться к вечерним новостям: автобусы через поселок ходят редко.
Зазвонил телефон. Илли взяла наушник и с удивлением услышала голос бывшего мужа. Звонил он редко, с каждым годом все реже, и никогда не давал ей своего номера.
- Илли, слушай, это важно. В ближайшее время у тебя может появиться наша дочь. Знай, что ее не ищут. Сегодня-завтра я сделаю ей документы легального выродка и пришлю с холуем. Как твои дела, не спрашиваю - ты у меня умница, не пропадешь.
Когда Илли клала наушник на рычаг, в кухню вошла Орди, неприбранная и бледная до прозрачности.
- Кто это был?
- Твой отец. Я не говорила тебе раньше, но он не погиб на войне. Он нас бросил.
- Знаю, мама. Давно знаю. "Он судит людей по закону, не зная, что сын его вор" - просвистала Орди мотив жалобной песенки, любимой уголовниками. - Дня два потерпишь меня, ладно? Сюда должен прийти мальчишка-гвардеец. Он дезертир. Я дождусь его. Извини, что превращаю твой дом в место явки преступников, - равнодушно сказала она, - но передавать ему адрес через тебя еще опаснее. Вино кончилось? Жаль.
Радио забубнило громче. Орди с тоской посмотрела на кухонные часы. До начала утренних новостей оставалось двадцать минут.