Все еще я
(c) 4uzhaya
- А какого тётя приезжает?
- Числа или хрена?
***
«Я лежу в вечернем платье на галечном пляже, луна в облаках, ее пересекают белые следы от самолётов. Рядом со мной огромный абсолютно квадратный мужчина в трусах и две полуобнаженных женщины. Мы пьем шампанское «Одесса», едим белую черешню и смеемся. Над нами только звёзды и перистые».
«Смотрю «Трансформеров». Схожие чувства».
***
Тата рассказывает:
- И вот он принес фотографии своего сына, и я смотрю на них и говорю "Какой сладкий мальчик! Сколько ему?"
- Полтора.
- Что он говорит?
- Ничего.
- Совсем ничего?
- Тата, он мальчик.
- И?
- Мальчики начинают говорить в четырнадцать. Думать - в тридцать.
***
"Киевляне - это одесситы, которые не доехали до Москвы".
***
- И, кстати, тётя действительно приехала.
- Из-под откуда?
Или там.
- Ну, ты знаешь его. Он еле-еле поц.
Или.
- Так что, он продал машину?
- Продал, ты представляешь себе.
- Вот лучше бы он прыщи свои продал.
Или.
- Удачи Вам!
- И вам столько же.
***
Флористический салон «Тётя Роза».
***
Мой друг Егор - праправнук Кости-моряка, который приводил в Одессу шаланды, полные кефали. Фамилия реального Кости была Волосонакис, он был греком. Рыбачка Соня была замужем за его братом. Когда советская власть начала истреблять неугодные народы, Соня сдала всех греков, чтобы ее мужа не тронули. Потом греков реабилитировали, те, кто выжил в тюрьме, вернулись домой, а Соня с мужем сошли с ума. Это было в семидесятых, в городе Севастополе.
***
Скульптуру работы Эрнста Неизвестного «Золотое дитя», ту, что стоит на Морвокзале, они называют «Шварценеггер, разрывающий матку».
***
Мы были на Староконном вчера; это самый известный блошиный рынок в Одессе, где продается все, от открытки с текстом «Мазл Тов! Дорогой Моисей Фроймович! От всего сердца поздравляем Вас с днем рождения! Биз хундерт унд цванциг!» до старых деревянных счётов, фляг, портретов неизвестных, старых фотографий, мельхиоровых конфетниц, кожаных штанов пятидесятых годов, календариков с китайскими женщинами, бритвенных приборов Zolingen с благородной ржавчиной по краю, старых французских домкратов, бутылей голубого и зеленого стекла, старого медицинского инструментария и сопроводительной литературы к нему («Отсасыватель хирургический»), книжки «Секс. Будни семейной жизни. Справочник для молодожёнов», патефона, календаря, где дни недели настраивались вручную, того, что использовался в заставке парфеновских «Намедни», коромысла, деревянного весла, тележного колеса и многочисленных пакетов с вытертыми киндерсюрпризами - цельных, не тех, что из деталей (Мика называет их «голимые собиралки»). Он потом перетекает в рынок, где продают котят и щенков. Они лежат там, друг на друге, сонные, вылизывают, не открывая глаз, то себя, то подвернувшегося вовремя товарища, ходят, смешно заваливаясь набок, прикусывают друг друга за плечо, пищат и чихают от собственной же шерсти, забившейся в нос. Если вчера в ком-то тупой звериной нежности было больше, чем живого веса - то это была я.
***
Да, еще Сережа Бабкин. Если уж рассказывать, то обо всем. Мы ходили слушать Сережу Бабкина в клуб у моря. Сережа Бабкин придумал проект K.P.S.S. - он вышел на сцену с тремя короткостриженными пацанами, в одних трусах, весь в нарисованных татуировках, и принялся жарить рок. Он был мокрый, голый, загорелый, рельефный, с гитарой в руках, он был при бицепсах, кубиках на животе и впадинах на пересечении косых и прямых мышц живота - и в полутора метрах от меня. Помню ли я точно, что пел Сережа Бабкин? Не весьма. Это было громко, и вены на шее у Сережи вздувались, и зубы его блестели, когда он пел. Я сноб по поводу любых песенных текстов; на украинском нельзя спеть глупость, поэтому рок на украинском дался ему лучше всего. Самое прекрасное в Сереже, что он не работает красивым мужиком - он работает талантливым музыкантом. Идеальный вечер и железное алиби - купи билет на концерт, и можно наблюдать за красивым мальчиком два часа подряд, не отводить глаз и не следить при этом за выражением собственного лица; облизывать губы, ухмыляться, грызть ноготь большого пальца. То, что ты мог бы легко смотреть этот концерт без звука, никого не должно смущать.
***
Мама, сегодня у меня выступление в клубе «Гольфстрим» в Отраде, в девять; они решили его устроить, потому что я уезжаю и выяснилось, что я целый месяц просидела в Одессе без дела. Завтра я поеду в Киев, а в конце недели я буду в Москве. В Москве за это время вышла моя аудиокнига, первая книжка ждет редактуры и переиздания, два журнала ищут меня для интервью и фотосессии, один хороший режиссер документального кино - для разговора, один музыкальный телеканал - для обсуждения неплохой идеи; я сижу в Стейкхаусе на Дерибасовской, у открытого окошка, мимо которого дефилируют пышногрудые одесситки в солнцезащитных очках; ветер развевает занавеси, официант Никита, голубоглазый, с пижонской бородкой, раз в десять минут подходит поулыбаться и спросить, не отпугивает ли он мою музу. Как ты подозреваешь, мама, меня совсем не тянет домой. Это город, который научил меня наслаждаться жизнью без малейшей горечи и раскаяния; все хорошо, потому что это вообще в порядке вещей; ты ничего за это не должен. Мне слишком со многим нужно было определиться, и он совсем меня не торопил; а у меня меж тем непростые муки выбора - быть рэпом, быть арией, быть частушкой, быть монологом главной героини пьесы? Скажем, я знаю, что я сонет, мама - во мне должно быть два катрена, два терцета и, скажем, следуя итальянской традиции, рифма abab abab cdc dcd; я должна быть написана пятистопным ямбом и обязательно о любви. Все, с чем мне надо определиться - это кем я должна быть написана, на каком языке и что во мне должен быть за сюжет. Я хочу быть хорошим сонетом, мама, приходить на ум первой, когда двое оказываются поздней ночью на пирсе и начинают считать вдалеке маяки.
Пока что я несколько рифм в столбик, что-нибудь вроде «замертво - гекзаметра», «мелюзгой - изгой - на балконах, усыпанных пеплом или лузгой», и концовка какая-нибудь гибельная типа
как те мальчики, что берут тебя напрокат у небытия
и точнехонько в срок возвращают небытию
В общем, ничего стоящего, мама.