Два дня
(c) 4uzhaya
Мы накупили позавчера коньяков и вин и пошли к девочкам на Гоголя заседать и бесить соседей, когда обнаружили на стене в кухне узкое вытянутое насекомое, похожее на глаз, все в длинных ногах-ресницах; не сказать, мама, чтобы оно внушало доверие; мы не из робких, но отступили от стены в нерешительности; Мика взял пустой пакет из-под круассанов, расправил его в руке и молниеносным движением сорвал многоногое со стены; какой-то его фрагмент остался биться, Мика соскреб останки и выбросил; мы, понятно, рукоплескали и полвечера еще ходили за ним и восхищенно перешептывались - нет, ну вы видели! Бросился, как вепрь! Как кобра! Обрушился, как божественное возмездие!
Сегодня такая же точно неприятная херня засела у меня под телефонным гнездом, и стоило мне начать писать смс системы «ну где же ты, смуглый герой с пустым пакетом из-под круассанов», как во всем квартале вырубилось электричество - улица стоит черная, слепая, без единого светящегося окна, только фары, светофоры и биллборды; сижу думаю, сейчас Оно придет ко мне осуществлять кровную месть, во тьме. Может, то, что Мика прикончил позавчера, было его любимой женой. Одолела ужас, взяла светящийся мобильный в одну руку, сандалию в другую, и враг пал. Зажгла свечу, сижу на балконе, пишу тебе письмо, в комнате труп, над крышей соседнего дома, темного настолько, что, кажется, нежилого, полыхают зарницы. Триллер же, ну. Страшно тебе? А если под Бетховена?
Явно в минуту любви к миру придуманная Маша постригла меня сегодня, мама; я выгорела и обросла, и стала похожа на жизнелюбивого шнауцера с челкой; теперь у меня голая шея и беззащитный юнкерский затылок, и я могу опять с Микой спорить, кто из нас по-настоящему красивый мальчик. Утро провели с Юлей и Оливье, французским сценаристом с лицом, исполненным какой-то такой чисто европейской скорбной иронии, что сразу хочется налить ему и как-то обнадежить; на море ветер и рябь на воде, как если бы медленно запустить человеку пятерню в волосы, и у него крупные мурашки по спине - вот такая рябь; а девочки живут в гулкой светлой квартире на Толстого, напротив них лавка, которая называется «Дpiбнички» ([дрибнычкы; мелочи] - из любимых слов еще «злочинець» - преступник, «майно» - имущество, «немовлята» - маленькие дети, «цятка» - крапинка, «плями» - пятна, «турбота» - беспокойство, «гудзик» - пуговица, «шкарпетка» - носок, «тютюн» - табак, «узбiччя» - обочина и «рух» - движение), - такой дом у них и двор, очень одесский, я никак не могу прекратить говорить это - «очень одесский», «очень по-одесски», это выдает и выдает во мне чужачку; никак не могу привыкнуть, мама, такая сочная, обильная фактура, все эти солнечные пятна на неровной брусчатке, тротуары, синие и влажные от палой шелковицы, вся эта облупившаяся лепнина, кариатиды с пыльными бюстами, потертости, трещины, щербинки, линялые фасады, ржавые почтовые ящики вдоль стен, с номерами квартир и разнообразными надписями, разнокалиберные, некоторые совсем без замка, звонки с подписанными под ними фамилиями, зелень сквозь разбитый асфальт, кошки, котята, деревянные двери, рамы, потемневшие от дождей, граффити, комментарии типа «Шая не поц!», пленительные семейные трусы в горошек на веревке, натянутой через весь переулок, кто-то сушит коврик на балконе сразу над помпезной вывеской дорогого бутика - то, что мегаполисах распад, нищета и постиндустриальное запустение, в приморских городах уют, неспешность, дух времени, признак того, что ничего не меняется; я умираю от этой фактуры, мама, вся эта альмодоварщина, кустурицевщина, старые грузинские режиссеры - дедушка в растянутой белой майке держит досочку в руках, тянет ее к карнизу, на который забрался котенок и орет оттуда отчаянно; бабушка выносит половичок, чтобы ловить в него котенка, ребятня сбегается переживать, охать и закрывать рты ладонями, мы с Машей приволакиваем лестницу из соседнего двора, и тут он падает, так неожиданно и с таким визгом, что весь двор хватается за сердце; но живой, живой и невредимый!
Продавщица в магазине продуктов замечает, что ты постриглась, таксист замечает, что ты не местная, маникюрша замечает, что трехлетний сын ее - хам и говорит «бабушка - балбес», женщина на пляже замечает, что волны и матрас выскальзывает из рук, бабушка в Аркадии сидит с голубым волнистым попугайчиком в руке и говорит «Гоша гадает, Гоша гадает, Гоша правду говорит» - погадать стоит две гривны, попугай тянет из стаканчика туго свернутую бумажку, текст на ней напечатан на машинке, мне дважды выпадало «У вас были неприятности, но Вы от них избавитесь, будьте только терпеливы. В этом году Вам предстоит перемена в жизни в лучшую сторону; вы перемените место жительства», а Оливье досталось «Настало время Вашего долгожданного желания, а когда получите - не гордитесь, гордые быстро теряют счастье. Вы будете иметь дело. Не спешите с делом и действуйте обдуманно и осторожно».
Иметь дело, мама, а, каково?
На автобусах пишут «Хочешь знать за жизнь Одессы - обратись скорей до прессы».
Ездили с Машей Р. на знаменитый Седьмой километр - самый, говорят, большой в Европе рынок под открытым небом; мама, там можно купить все, что ты можешь и даже не можешь себе представить; скажем, глаза для кукол и мягких игрушек, отдельно, целый пакет. Разных. Купить пакет глаз и выложить ими, скажем, пол в ванной. Стразы, подтяжки, кружева, гвозди, благовония, бублики, пемзы, рушники, кофейники, галстуки, чашки, трусы самой дикой расцветки - они натягивают по двадцать штук на круглый каркас, и такими кругами обвешивают всю лавку снизу доверху; ощущение, что ты в чьем-то наркотическом приходе, мама. Ты можешь себе представить пятьсот метров одних свадебных платьев, в три ряда? Всевозможных фасонов, длинных, коротких, пышных, узких, в стразах, без, с рукавами, с фатами - и все это под неверной колыхающейся тряпочной крышей, а над нею сразу - сизая туча во все небо, сегодня на Седьмом километре на нас упала гроза, такая сильная, что дворники не успевали снимать слои воды с лобового, едва мы уселись в машину.
Мои одесситы заставляют меня быть девочкой - Даша подарила мне шлепанцы в ромашку, Алена настаивает, что надо покупать короткое, обтягивающее и при этом не черное, Маша стрижет под отличницу, Лена в салоне красит ногти алым, Наташа-стилист утверждает авторитетно, что «брови будем делать крылом» - представляешь себе, да? Очень непросто. Язвить умею, мужские рубашки носить умею, драться умею, под беспризорника косить умею, в каблучках, с голой спиной, кивать и улыбаться - тяжело. Очевидцы похихикивают, но хвалят.
Два месяца путешествия, по ночам начинает тянуть Москвой; отвлечешься едва - и едут мимо Садовые, Патриаршие, Тверские; тем яростнее начинаешь фотографировать указатели «вулиця Катерининьска», «вулиця Дерибасiвська», «вулиця Грецька», «вулиця Рiшельєвська»; по тебе скучаю, по дому - нет, во-первых, потому, что нет пока особого дома нигде, во-вторых, потому, что там надо все время нападать и защищаться - а я только отучилась. Чтобы быть счастливым здесь, не нужно преодолевать никакого сопротивления среды; ты такой легкий на улыбку, что таксисты прощают тебе отсутствие нескольких гривен, официанты наливают кипятка в чайник без просьбы, и весь мир готов с тобой дружить, ничего особо не требуя; говорили сегодня с мальчиком - да-да - за Москву и Одессу, и вдруг вымолви - люблю города, где смотрят сначала в лицо, а не в визитку.
Рассказала бы тебе что-нибудь про влюбленность, но ничего не буду. Все узнаешь, каждую подробность эмоции - ты уже был здесь, ты все помнишь, но все другое, новое. Все можешь, хоть выйти танцевать на площадь с кастаньетами, но хочется только раскрыть слайдер и написать что-нибудь типа «Гроза!»; хочется переживать и маяться, и всех в это посвящать, но все, что ты важного уяснил про влюбленность к двадцати трем - это то, что вкуснее всего она без вопросов, без попыток выцыганить гарантии, без «а ты меня?», без страха того, что будет, когда все кончится; мне первый раз в жизни не хочется смотреть в конец книжки, чтобы узнать, что там. Тереза Батиста проводила в море капитана «Вентании» Жануарио Жеребу, смуглого кабокло с губами, пахнущими имбирем, собрала отряд проституток из Мурикапебы и воюет с черной оспой в городе Букиме, - она не может иначе. Пожелаем Терезе удачи, мама.